- Постой, пожалуйста! Сейчас уходить нет никакой надобности!
- Я ухожу! Я закричу, если будешь меня удерживать.
- Ну, давай! У тебя не хватит мужества закричать.
Дрожащим голосом Кёко спросила:
- Где Ютян?
- Он ушел домой уже давно. Сейчас он спит сладким сном подле своей жены, как жучок.
- Зачем вы всё это сделали? Что я натворила здесь? Чем я обидела вас? Чего вы добиваетесь? Что я сделала вам, что вы ненавидите меня?
Сюнсукэ отмалчивался. Включил лампу в комнате с видом на реку. Кёко присела, будто ее подкосили лучи света.
- Ты нисколько не винишь Юити, не так ли?
- Я же не понимаю, что происходит!
Кёко упала ничком и расплакалась. Сюнсукэ не стал утешать ее, позволяя ей выплакаться. Если бы даже Сюнсукэ был сам в курсе всего происходящего, и то невозможно было бы все объяснить. Кёко не заслуживала такого унижения.
Он подождал, пока женщина сама успокоится. Затем сказал:
- На протяжении многих лет я был влюблен в тебя, но ты отвергла меня и насмеялась надо мной. Даже ты должна признать, что я не смог бы дойти до такого по тривиальным соображениям.
- Это сделал Ютян? Зачем?
- Он любит тебя, но на свой манер.
- Так вы оба сообщники, не так ли?
- Ну нет же! Я написал скетч. Юити протянул мне руку.
- О как это скверно!
- Что тут скверного? Ты хотела чего-то красивого, ну вот и получила. Я тоже хотел чего-то красивого, и я получил. Это все! Разве не так? Ну а теперь мы квиты. Когда ты говоришь, что это скверно и всякое такое, то впадаешь в противоречие сама с собой.
- Я не знаю, что мне делать теперь - умереть или заявить на вас в полицию?
- Превосходно! Да, величайшего прогресса мы с тобой достигли за одну ночь, коль ты швыряешься такими словами! Но прошу тебя, попытайся быть более откровенной. Ты думаешь, что это унизительно и скверно, а на самом деле ничего такого нет и в помине, ведь это все твоя мнительность. Будь уверена, мы были свидетелями чего-то очень красивого. То, что мы видели все вместе, было сродни радуге.
- Почему здесь нет Ютяна?
- Юити здесь нет. Он был здесь до недавнего времени, а теперь его нет. Ничего странного. Мы были здесь вдвоем, больше никого.
Кёко вздрогнула. Подобный подход к жизни был выше ее понимания. Сюнсукэ продолжал хладнокровно:
- Все закончилось, и забудем. Ну допустим, что Юити переспал с тобой, - и что с того? Результат, вероятно, был бы один и тот же.
- Таких подлых людей, как вы оба, я вижу впервые в жизни.
- Ну что ты такое говоришь?! Юити ни в чем не виноват. Однажды, сегодня, трое совершили то, что они хотели. И всего лишь! Юити любит тебя по-своему. Ты любишь его на свой манер. Я на свой лад. Всякий любит на свой лад. И ничего тут не поделать.
- Я представить себе не могла, что творится на уме у Ютяна. Это не парень, а прямо-таки сфинкс.
- Ну так и ты тоже сфинкс. В конце концов, ты ведь любишь всякие загадочные натуры. Однако Юити нисколько нельзя заподозрить в злом умысле по отношению к тебе.
- Как же так получилось, что человек без злого умысла совершил ужасный поступок в отношении меня?
- Короче, он вполне понимал, что ты не заслуживаешь ничего плохого. Между мужчиной, у которого нет злого умысла, и невиновной женщиной если и есть какая-то связь - пусть им нечего разделить друг с другом, - так это злой умысел посторонней силы и навязанная извне виновность. Это все! В старинных сказаниях подобное часто происходит. Ты ведь знаешь, что я сочинитель.
Поняв вздорность всего сказанного, Сюнсукэ взорвался от смеха, затем оборвал его и продолжил:
- Я и Юити - не сообщники. Это все плод твоего воображения. Мы просто-напросто не вступали в сговор. Юити и я… ну, в общем-то… - Он растянул свой рот в улыбке. - Мы просто друзья. Если тебе нужно кого-то ненавидеть, то ненавидь меня, сколько тебе хочется.
- Однако же… - Кёко склонилась и заплакала. - Сейчас для ненависти в моем сердце не осталось свободного места - все заполнено страхом.
…Свист товарного поезда, проезжавшего через ближайший железнодорожный мост, разнесся в ночи. Это был монотонный, спотыкающийся, нескончаемый повтор. Вскоре по другую сторону моста раздался отдаленный свисток, и все смолкло.
По правде, если кто во всей этой истории усматривал "скверноту", так это не Кёко, а сам Сюнсукэ. Даже в тот момент, когда эта женщина исторгла стон наслаждения, он не забывал о своей уродливости.
Сюнсукэ Хиноки знавал множество страшных мгновений, когда в его бытие, которое он не жаловал, вторгалось бытие, исполненное любовью. Покоренная женщина - это выдуманные литературой предрассудки. Женщина никогда не покоряется. Никогда в жизни! Подобно тем случаям, когда мужчины из преклонения к женщинам покушаются на их честь, также имеются случаи, когда женщины отдаются этим мужчинам из полного презрения. Госпожа Кабураги, а также каждая из трех его жен никогда не были покорены. Не составляет исключения и Кёко, которая отдавалась телом, загипнотизированная видением Юити. Если говорить о причинах, то вот хотя бы одна. Сюнсукэ был убежден, что ни одна душа не любит его.
Это была странная интимность. Сюнсукэ измучил Кёко. Им распоряжалась ужасная сила. В действительности же это были всего лишь козни человека, которого не любят. Поступок Сюнсукэ, не имевшего никаких надежд с самого начала, разочарованного, не был отмечен ни единым знаком милосердия - того, что в обществе называется "гуманностью".
Кёко молчала. Она сидела прямо, не произнося ни звука. Для этой непоседливой женщины такое продолжительное молчание было чем-то несвойственным, никогда ранее не имевшим места фактом. Единственное, чему она научилась за время своего молчания, это, возможно, естественности своего поведения. Сюнсукэ тоже сидел с закрытым ртом. Кажется, они уже верили в то, что могли просидеть, не проронив ни слова, до самого рассвета. Если бы ночь была на исходе, она вынула бы свои маленькие инструменты из сумочки, навела бы макияж и отправилась к мужу… Пройдет еще немало времени, прежде чем река начнет белеть. Эти двое пребывали в сомнениях: сколько будет длиться эта ночь?
Глава двадцать третья
ДНИ СОЗРЕВАНИЯ
Суетная жизнь молодого супруга продолжалась, но Ясуко не была осведомлена о ее тайных пружинах. Когда она думала, что муж на занятиях, он возвращался домой среди ночи; когда она полагала, что муж остается дома, он неожиданно куда-то уходил. Если даже он проводил будничные дни как "прощелыга", по выражению его матери, то жизнь Ясуко была отныне безмятежной и почти, можно сказать, счастливой. Для спокойствия были причины. Она ни к чему не проявляла интереса, за исключением того, что происходило у нее внутри.
Приход и расцвет весны не вызывал в ней ни малейшего любопытства. Все, что происходило снаружи, не имело влияния на нее. Ощущение, испытываемое, когда маленькие ножки пихали ее в живот; ощущение, которое питалось этим нежным насилием, - это ощущение постоянного опьянения начиналось в ней и закончится ею. Ее внутренний мир овладевал так называемым внешним миром; она обнимала целый мир внутри себя. Этот внешний мир был просто излишним!
Когда она воображала эти махонькие сияющие лодыжки, испещренные чистыми тоненькими морщинками, толкающие по ночам и пихающие мрак, она чувствовала, что ее собственное существование стало прежде всего теплой, окровавленно-грязной питательной средой самой этой тьмы. Чувство, которое пожирало ее, чувство, которое глубоко оскверняло ее изнутри; болезненное чувство, смертельное чувство - и более того, чувство, которым она была больше всего восхищена, каким бы ни было желание аморальным и распутным, это чувство нарочито и заведомо извинялось. Ясуко улыбалась только ей свойственной улыбкой, будто бы сошедшей на ее уста откуда-то издалека. Иногда она смеялась прозрачным смехом; иногда совсем не смеялась. Ее улыбка была похожа на улыбку слепца, едва затронувшую его уста в тот момент, когда он напряженно вслушивается в отдаленное звучание, доступное его слуху.
Если ребенок не шевелился в утробе хотя бы раз за день, то она не находила себе места от невыносимого беспокойства. А что если он умер? Добросердечную свекровь чрезвычайно радовало, когда она обращалась к ней со своими девическими страхами и донимала ее подробными расспросами.
- Это похоже на правду, ведь Юити тоже из тех мальчиков, что не больно-то выказывают свои чувства, - утешала она невестку. - Это все из-за того, что он шастает по ресторанам. У ребенка в утробе все кувырком - и радость, и тревога.
- Вовсе не так! - уверенным голосом отвечала невестка. Для такого независимого духа не требовалось никаких утешений. - Больше всего я нервничаю из-за того, что я не знаю, кого ношу под сердцем, мальчика или девочку. Когда я решаю, что это будет мальчик, сразу представляю его похожим на Юити; и что мне делать, если родится девочка, похожая на меня?
- О господи! Я надеюсь, что родится девочка. С меня хватит мальчиков! Нет ничего сложнее, чем воспитание мальчиков.
Итак, эти две женщины поладили друг с другом. Когда у невестки были какие-либо дела и она, стесняясь своей бесформенности, затруднялась выйти из дому, то свекровь с радостью выполняла вместо нее эти поручения. Однако если эта старая женщина с больными почками, как она представлялась, уходила из дому в сопровождении служанки Киё, невестка нередко делала круглые глаза.
В один из таких дней Ясуко, оставленная присматривать за домом, вышла в сад, чтобы размяться. Она прогуливалась за домом вокруг цветочной клумбы размером около сотни цубо, за которой большей частью ухаживала Киё. В руках у нее были ножницы. Она собиралась срезать для гостиной несколько цветочков.
Сад окаймляли цветущие кусты азалии. Сезонные цветы - анютины глазки, душистый горошек, настурции, трава родгерсия, львиный зев - все эти романтические цветы уже зацвели. Она задумалась над тем, какие из них срезать. По правде сказать, она не очень-то разбиралась в цветах. Богатство выбора, доступность любого из них, кого ни пожелай, красота каждого, - какое это имело значение? Она сомневалась, щелкая ножницами. Лезвия немного заржавели и сопротивлялись ее пальцам с песчаным скрежетом.
Вдруг ее осенила мысль о том, что она постоянно думает о Юити, и ее охватило сомнение в своих материнских чувствах. Это милейшее создание, замкнутое внутри нее, откровенно и своекорыстно присвоенное, чье насилие не исключить из ее существования до поры до времени, - разве это не сам Юити? Ясуко тревожилась: а не впадет ли она в уныние, когда увидит новорожденного младенца, и поэтому желала, чтобы кабала ее беременности длилась годы и годы.
И рука ее самопроизвольно срезала стебелек родгерсии. В левой руке она держала цветочек на стебельке длиною в палец. "Зачем я срезала такой коротенький?" - мысленно вопрошала она.
"Чистое сердце! Какое чистое сердце!" Эти слова звучали пусто и нелепо. Ясуко вдруг увидела, насколько повзрослела она в своих собственных глазах. "Что ближе всего к чистоте, как не желание отомстить? Разве мне не доставляет удовольствия смотреть на мужа моим особенным чистым взглядом, а затем ожидать, когда его глаза потемнеют от чувства вины и смущения?" Она не ждала от мужа никаких наслаждений, поэтому скрывала чистоту своего сердца, - и это было проявлением ее "любви", как она сама предпочитала думать.
Плавный край стрижки, ласковые глаза, изящество прочерченной линии между носом и ртом почти наделяли ее благородством - за счет легкой анемичности кожи. Свободный покрой одежды, пошитой с классическими складками специально для того, чтобы скрывать полноту, отлично подходил к ее фигуре. Губы ее высушивал ветер, и она частенько смачивала их языком. Это придавало ее губам очаровательность.
Юити, возвращаясь домой из школы, ступил на дорожку за домом и был уже на подходе к садовой калитке. Когда калитка открывалась, над ней звонко бренчал колокольчик. Прежде чем зазвенел колокольчик, Юити придержал рукой ворота и проник в сад. Он остановился в тени вечнозеленых деревьев сииноки и посмотрел на жену. Он смотрел на нее без озорства - чисто и невинно.
- Отсюда, сейчас, - пробормотал он в сердцах, - я могу любить ее на этом расстоянии по-настоящему. Это расстояние дает мне свободу. Когда я не могу ее достичь, когда я не могу смотреть на нее запросто - как прекрасна Ясуко! Эти складки на ее платье, ее волосы, ее взгляд - как все это чисто! Если б только я смог сохранить эту дистанцию!
В это мгновение, однако, Ясуко заметила в тени за стволом дерева коричневый кожаный портфель. Она позвала Юити по имени. Это был голос, похожий на крик утопающего человека. Он вышел из-за дерева, и она поспешила ему навстречу. Подол ее платья зацепился за бамбуковый низенький частокол вокруг цветочной клумбы. Она запнулась и растянулась на скользкой земле.
Юити зажмурился от невыразимого страха. Он бросился к жене и помог подняться. Платье ее измазалось глиной, и не более; на теле - ни царапинки.
Ясуко дышала тяжело.
- С тобой будет все в порядке, правда ведь? - испуганно выпалил Юити. Произнеся эти слова, Юити понял, что страх, который он почувствовал, когда Ясуко упала, имел отношение к определенным ожиданиям, и содрогнулся.
Ясуко побледнела. Пока Юити помогал ей подниматься, ее мысли занимал он, о ребенке она не вспомнила.
Юити уложил Ясуко в постель и позвонил доктору. Вскоре вернулась мать вместе со служанкой Киё, но вопреки ожиданию она не забеспокоилась, когда в доме увидела доктора. Она выслушала рассказ Юити и сказала, что во время беременности падала с лестницы раза три и ничего с ней не случилось.
- Ты и вправду не волнуешься? - не мог удержаться от вопроса Юити.
- Я считаю, что твое беспокойство совершенно естественно, - с улыбкой сказала мать.
Юити пошатнулся, будто мать угадала его страшное желание.
- Тело у женщины, - сказала мать лекторским тоном, - при всей ее кажущейся хрупкости поразительно крепкое. Когда она падает, ребенок в ее утробе чувствует, будто соскальзывает вниз, и, вероятно, радуется этому. Мужчина же, напротив, хрупок. Никто не мог предположить, что твой отец так быстро сдаст.
Врач ушел, сказав, что с Ясуко, вероятно, все в порядке, однако они должны следить за ее самочувствием. Юити остался рядом с женой. Когда позвонил Кавада, он велел служанке сказать, что его нет дома. Глаза Ясуко переполняла благодарность, и молодой муж не мог не почувствовать удовлетворения, за которое он всерьез схватился.
На следующий день ребенок внутри матери вновь пихнул ножкой, да так сильно, почти заносчиво. Все семейство с облегчением перевело дух; Ясуко не сомневалась в том, что толчок ножкой в ее животе, исполненный такой гордой силы, мог принадлежать только мальчику. Юити не мог долго сдерживать своей глубокой радости и рассказал об этом происшествии Каваде. Надменное лицо дряхлеющего бизнесмена перекосилось от ревности.
Глава двадцать четвертая
ДИАЛОГ
Прошло два месяца. Настал сезон "сливовых" дождей. Сюнсукэ, отправляясь на встречу в Камакуре, поднялся на платформу линии Ёкосука на станции Токио и увидел Юити с озабоченным лицом. Он стоял в плаще, обе руки засунул в карманы.
Рядом с ним отирались двое модно разодетых мальчиков. Один, в голубой рубахе, держал Юити под руку. Другой, в карминовой рубахе с закатанными рукавами, уставился на Юити, руки его были скрещены на груди. Сюнсукэ пристроился позади них и, скрываясь за колонной, подслушивал разговор.
- Ютян, убей меня на этом месте, если ты не собираешься порвать с этим типом.
- Перестань паясничать! - встрял в разговор паренек в синей рубахе. - Я и Юити ни за что не порвем друг с другом. Для Ютяна ты всего лишь откушенный им махонький кусочек пирожного. Сладеньким оказался ты для него…
- Я тебя прикончу!
Юити освободился от парня в синей рубашке и спокойным голосом сказал по-взрослому:
- Ну, хватит уже! Я выслушаю вас в другой раз, а здесь не место для этих выяснений. - Он повернулся к "синей рубахе" и добавил: - А ты ведешь себя как жена!
Парень в синей рубахе вспылил, вид у него стал понурым и озлобленным.
- Ну-ка давай отойдем в сторонку, надо кое-что сказать тебе.
Парень в красной рубашке улыбнулся, обнажив красивые белые зубы.
- Ты болван! Ну что, и тебе перепало? Глянь на себя! Все ходят в шляпах и ботинках…
Дело принимало серьезный оборот, поэтому Сюнсукэ нарочно сделал полукруг и появился в поле зрения Юити. Они встретились взглядами. Это произошло естественно. Юити поклонился с улыбкой, как будто говорящей: "Я спасен!" Как давно он не видел на лице Юити такой красивой дружелюбной улыбки!
Сюнсукэ был одет в прекрасно сшитый твидовый костюм, из его нагрудного кармана высовывался кончик элегантного коричневого носового платка в клеточку. Когда этот старый господин и Юити церемонно и театрально обменивались поклонами, двое мальчиков смотрели на них с озадаченным видом. Один из них, напустив на себя все свое очарование, сказал:
- Что ж, Ютян, до встречи!
Другой мальчик повернулся спиной, не сказав ни слова. Эти двое скрылись. У платформы загремел поезд "желтой" линии Ёкосука.
- У тебя опасные знакомства, - сказал Сюнсукэ, направляясь к поезду.
- Сэнсэй, вы тоже один из моих знакомых, не так ли? - ответил Юити.
- Однако один грозился тебя убить.
- Вы все слышали. Они всегда говорят в таком духе. Эти трусишки никогда не подерутся между собой. Кроме того, их кое-что связывает, хоть они сейчас цапаются и рычат друг на друга.
- Связывает?
- Когда меня нет, они спят вместе.
Они сели в вагон второго класса лицом к лицу. Поезд набрал скорость. Никто из них не спрашивал, кто куда едет. Некоторое время они молча смотрели в окно. Пейзаж с моросью окрест железной дороги трогал Юити за сердце.
Они проехали сырые унылые кварталы городских сереньких зданий, затем их сменил пейзаж задымленных черных фабричных районов. За топью и пустошью с узенькой лужайкой возвышался завод, покрытый стеклом. Кое-где стекла были разбиты, и в глубине пустого закопченного помещения свисали вразброс тускло горящие при дневном свете голые электрические лампочки. Затем они проехали старое деревянное строение начальной школы, возведенное на небольшом пригорке. Подковообразное здание насупилось безжизненными окнами. На школьном дворе, залитом дождем, безлюдном, торчала шведская стенка с облупленными перекладинами… После потянулись бесконечные рекламные щиты - пиво "Такара", зубная паста "Лев", синтетические материалы, карамель "Моринага".
Становилось жарко, и юноша скинул плащ. Его новый костюм, белая рубашка, галстук, заколка, носовой платок, даже наручные часы были роскошными и сочетались в неброской гармонии. И не только эти вещи, но и новенькая зажигалка "Данхилл", которую он вынул из кармана, а также портсигар притягивали взоры. "Все сплошь во вкусе Кавады", - подумал Сюнсукэ.
- И где же ты собираешься встретиться с господином Кавадой? - саркастически спросил Сюнсукэ.
Юноша вдруг отвел взгляд от пламени зажигалки, которую он поднес к сигарете, и посмотрел на старика. Тонюсенькое голубенькое пламя не столько заполыхало, сколько призрачно повисло в воздухе.
- Откуда вам известно?
- Я писатель.
- Поразительно! Он ждет меня в Кофуэн, в Камакуре.