– Как, как… Дай тысячу – сама сниму порчу.
– У меня нет с собой. – Филипп ругнул себя за забытый бумажник.
– Близко живешь?
– Да…
– Садись, поехали к тебе. – Цыганка перегнулась через спинку и открыла заднюю дверцу. – Иначе она умрет! – победно объявила она.
Умрет?! Марфа – умрет?
От испуга Филипп встряхнулся.
Увидел себя со стороны: идиот тут топчется и слушает всякую ерунду…
Рванул прочь. Не вперед, к своему дому, а вильнул направо, к детской площадке – взрослые мужики там резались в домино. Простой народ, к которому на цыганской козе не подъедешь.
Сбивая след, поплутал по крылатским дворам…
Дома, не глядя Марфе в глаза, заварил чаю и закрылся в кабинете. Мол, срочно нужно отправить письма по электронной почте.
Дал себе слово ни за что не говорить ей про угрозу. Решил в себе похоронить страх. Трудно… Часа через полтора только и успокоился.
Соображая, что бы скачать из Интернета – иначе в конце месяца пропадет оплаченный трафик, – Филипп уставился в ноутбук. На экране полуголая брюнетка в черном бикини и лаковых ботфортах легонько пробовала новый кнут – секунд пять хлопала им по своей ладони… Чтобы узнать, что дальше, надо заплатить… Рискнуть?
В дверь тихонько поцарапались. Даша еще не вернулась из универа – значит, Марфа. И хотя он знал, что жена не станет подглядывать, а все равно почему-то судорожно нажал мышку, заранее наведенную на крест, которым закрывалась фривольная сценка.
– У тебя ведь есть почтовый адрес на Рамблере? – Марфа подошла к Филиппу, обняла его со спины и чуть подтолкнула, чтобы он освободил ей кресло. – Мне нужно письмо отправить. Дубинин просил. С Яндекса не доходит. Открой, пожалуйста, свой Рамблер.
– Нет! Нет! – выдавая себя, громко крикнул Филипп. И с места не сдвинулся. Защищая свой компьютер, как девица невинность… – То есть я уже давно им не пользуюсь!
– Да что с тобой? Из-за Дубинина так взвился? – все еще не насторожилась Марфа.
И потом, когда успокоился, Филипп не смог самому себе объяснить, почему не ухватился за предложенную соломинку. Надо было согласиться, что из-за этой дубины… В конечном счете – не совсем и вранье: подругу по переписке он завел из подражания Марфе – у нее есть друг, значит, и он имеет право… Правда, Марфа не скрывала ни встреч в "Киш-мише", ни телефонных свиданий. Так громко говорила с Дубининым, особенно когда Дашки дома не было, что он сам прикрывал дверь в ее комнату. Неловко было подслушивать.
Но он-то и словом не обмолвился ей про свою корреспондентку…
– Хочешь, назову имя? Всего два письма и было!
Филипп побежал за Марфой в ее комнату, сел в кресло – конечно, не в то, что возле изголовья двуспальной кровати, а забился в дальний угол.
И тут же вскочил.
Обеими руками сжал голову – оторвать, что ли, хотел? – и понесся в коридор, потом на кухню, снова к Марфе…
Та молчит. Забралась на кровать, колени к груди прижала и молчит. А в глаза ей и взглянуть страшно.
– Я всегда любил только тебя! Там, с той… ничего не было! – выкрикнул Филипп и сам поверил. Ведь и правда не было ничего похожего на то, что он чувствовал к Марфе…
А она босиком подошла к двери, дождалась, когда дрожащий муж в очередной раз выбежит из комнаты, и свела вместе застекленные створки. Половинки сразу разошлись, тогда она терпеливо повторила манипуляцию, проследив, чтобы замок щелкнул.
О господи, как посмотрела…
Брезгливость и боль. Брезгливость к нему и ее собственная боль…
Что же он наделал, мудак…
Но остаться сейчас наедине со своей глупостью и низостью было абсолютно невозможно.
– Мне лучше все тебе рассказать! – Филипп распахнул дверь.
– Вот именно, что "мне"… – устало бросила Марфа.
Так, без надежды на результат, отмахиваются от жужжащего комара.
– А себя убедил, что в первую очередь всегда думаешь обо мне. "Мне лучше…" Тьфу! О себе, любимом, заботишься… Не хочу я выслушивать твою исповедь. И вправду, нисколько не интересно. И ты непременно соврешь. А так – может, что-то в твоей мелкой душонке засядет… И эта тяжесть придаст тебе хоть какую-то остойчивость. Перестанешь неприятно суетиться… Но сейчас – уйди, пожалуйста. Еще ляпнешь что-нибудь, в меня это вопьется – и я просто не смогу больше находиться с тобой под одной крышей…
…Филипп нервно раздевается. Носки только забывает снять. Голым животом ложится на мягкий желтый ковер в пустой детской. Распластался и ждет.
"Ну Марфа, ну пожалуйста…" – просит он, выворачивая голову. Не жалко получается, а почему-то и надменно, и виновато.
"Смотри-ка, у тебя ягодицы – как щеки! С ямочками", – смеется она, поднимая с полу самодельную плетку.
Он сам ее изготовил. Острыми ножницами разрезал старый ремень на узкие полоски и припрятал в кладовке.
Ее несерьезность мешает. Но первый же удар кожаной многохвостки, как… как первый аккорд увертюрной темы Виолетты в "Травиате", щемит и настраивает на новую реальность.
Будто очутился в пространстве, хором сфер объятом. Правильный ритм – не слишком быстро… но и без больших прогалин, через которые можно снова провалиться в месиво тяжелых ежедневных дум…
Сила удара та, что надо: красные полосы появляются на белых ягодицах, но долго не задерживаются. Как волна – не оставляют следов…
Филипп летит – невесомый, без мыслей, но не бесчувственный… С непонятной быстротой внизу вращается земля.
И напряжение, которое так природно каждому мужчине…
Глава 12
Солнце… Мурат смотрел на него, не зажмуривая глаз. Впитывал не только тепло, но и цвет старался запомнить… Греет в хмурые дни…
Не предсказанная ни в одной метеосводке июльская жара пробралась во все поры мегаполиса. Народ роптал на Гидрометцентр, главный московский начальник даже начал гонения на руководителей погодной конторы, которые с удовольствием раздули журналисты: негативная информация имеет самый высокий рейтинг, а летом она вообще на вес золота – в политике-то затишье. Прокол осуждали на кухнях, в служебных помещениях, в устеленных коврами паркетных залах… Все, независимо от чина, известности и денежного довольствия. Будто пот перестал бы заливать глаза, дышать бы стало легче, если б о дневных тридцати пяти градусах знали заранее…
Асфальт не успевал остыть за короткую летнюю ночь, особенно в центре, где пока еще пребывал офис Мурата. Не его собственный, конечно.
Он сам не захотел выйти в первый ряд, когда уговаривали.
Сперва старый шеф их консалтинговой конторы объявил Мурата своим преемником. Из соседних отделов приходили упрашивать. И сидящая напротив Марфа постоянно советовала не отбиваться от должности. И тот, кого потом выбрали, четко проартикулировал, что он – за Мурата.
Не переупрямили.
И вот уже сколько лет время от времени Мурат хвалил себя за то, что устоял, не отдался волне, несущей к небольшой власти.
Правда, была подсказка: прежний начальник, уходя на заслуженную (лет двадцать назад) пенсию, долго хвалился тем, что вывел своих подопечных из-под опеки государства – теперь они ни от кого не зависят. Но и честно предупредил, что вовремя не сообразил приватизировать помещение… Толстенные стены из кирпичей, которые не возьмет заряд гексагена, – до революции в четырехэтажном особняке на Маяковке были монастырские кельи – не пропускали зной, но против алчности современных капиталов они были что бумажная перегородка. Неконкурентоспособны.
Молодому шефу пока удавалось отражать атаки тех, кто знал, как с максимальной пользой для себя распорядиться квадратными метрами в Центральном округе.
Как у него это получалось? Мурат и не вникал. По слухам – дуриком. Выручала общая стена с процветающим (а бывают неуспешные?) казино. Игорный бизнес взял в аренду первый этаж – сотрудникам честно приплачивали к жиденькому рублевому довольствию от одной до нескольких сотенных сочного зеленого цвета, в зависимости от штатного расписания.
Сперва на жирный кусок недвижимости стали облизываться посторонние.
Те, кто заправлял в казино, помогли отбить это нападение. Несколько судебных инстанций благодаря им прошли без потерь.
А когда субарендаторы сами захотели поживиться, началась вялотекущая государственная кампания по борьбе с игорным бизнесом, растлевающим народ.
(Никогда не видел Мурат ни одного человека, которого бы можно было обозвать "народом", возле пышного входа в казино, и днем вульгарно освещенного гирляндами переливающихся разноцветных лампочек. А внутрь он не заглядывал.)
Этот шумный наскок сошел бы на нет – тому в перестроечной истории мы тьму примеров знаем, – если б не проблемы с Грузией… Обнаружилось, что их президент хочет дружить с Америкой, а не с Россией.
(Народная поговорка "Насильно мил не будешь", как всякая мудрость, действует только в природном пространстве, а политиканство грязнит окружающую среду и искажает все естественные процессы. Но ничего, и на него есть укорот: искусство, как партия "зеленых", противостоит государственной беспринципности и обману.)
Тогда вдруг выяснилось, что и боржом грузинский – отрава, и вино у них поддельное (что недалеко от истины – почти на глазах Мурата Марфа блевала от "Мукузани", которое по незнанию принес в их комнату благодарный клиент), и игорными заведениями заправляют выходцы из Алазанской долины. Ну прямо как евреи в царской России – спаивают и совращают русский народ… Смешно, а подействовало.
Во всяком случае, за обедом перестали пугать сотрудников ссылкой на окраину – не за сто первый километр, но так же малоприятно. И вообще, Мурату на работе стало комфортнее. Особенно после… ну, скажем, неудачного эксперимента с Марфой. То ли она правда ничего не поняла, то ли смерть матери на ее память так подействовала… С бабьем не разберешь. Вернулась с похорон хмурая, неразговорчивая. Вот и ладно.
То, что для среднего человека – плохое настроение, для Мурата было нормой. И правда – чему радоваться? Раздражала его Марфина всегдашняя бодрость, стремление, чтобы всем вокруг нее было хорошо…
Как не надоест одно и то же талдычить столько лет! Эти ее якобы участливые вопросы: "У тебя что-то случилось? Плохо себя чувствуешь? Я останусь в лавке, а ты домой иди…"
А может, хочет его спровадить, чтобы выслужиться перед начальством?
Нет, Мурат оставался, даже если на сегодня все было сделано и голова гудела от вчерашнего пива. (Одиннадцать бутылок иногда приканчивал, чтобы уснуть… Либо алкоголь, либо снотворное. Вместе нельзя.) Перечитывал бумажки, в столе копался, а не уходил. Приходилось делать усилие, чтобы с языка не сорвалось: "Да пошла ты!.."
Как-то Мурат не выдержал, огрызнулся: "Ну зачем ты с явными аутсайдерами возишься! Бесполезно! Не выйдет у них все равно ничего толкового". А она в ответ: "Вера в чудо помогает совершиться тому, что кажется невероятным. Хотя бы вера одного человека… Моя, например…" Спокойно, незапальчиво сказала… И переставала поддерживать клиента, только если он начинал подличать и не обязательно лично ей гадил.
Сперва Мурат думал, что Марфина доброта имеет дальний прицел. Настанет момент – потребует за нее плату. Долго ждал. Нервировало, что его предвидение не оправдывается. И – вот оно! Принесла проект, авторами которого были она и ее муж!
Если б только муж – куда ни шло… Все-таки доктор наук, профессор…
Но обнаглеть до такой степени, чтобы предлагать свое там, где служишь!
Отклонил, так она пошла к шефу. Через голову своего непосредственного начальника! Вот сука!
Тот сообразил, поддержал Мурата… Хотя пару дней пришлось понервничать – гордость бы не позволила остаться на службе, если б тот рассудил по-другому.
Рискованный проект предлагала… Правда, удача без риска…
Марфа тогда несколько дней пообижалась, походила надутая. Видно было, что только изображает сердитость – делает над собой усилие… А он ту неделю спал без снотворного, и так спокойно было… Жаль, долго она не продержалась: природное радушие прорвало искусственную плотину сдержанности…
Ну а то глупое похищение… Она, кажется, и не скумекала, что у него сдвиг по фазе случился…
Свой собственный риск Мурат вспоминал все реже. Обошлось, и ладно. Холодный пот прошибал, как только представлял себе, что удалось бы заковать Марфу в наручники…
А все-таки без трусов он ее видел!
В комнату вошел шеф. Остановился возле Марфиного стола, правой рукой подзадрал сбоку кашемировый свитер цвета спелой вишни – модник! Достал из брючного кармана пачку банкнотов, сложенную вдвое, расправил и, не глядя Марфе в глаза, перепроверил себя:
– Я ведь вам еще не давал?..
Та запнулась, прежде чем сказать "нет". Понятно. Кажется, впервые шефу понадобилась подсказка.
А то Мурат удивлялся, что тот без видимых бумажек, без ведомостей помнит, кому и сколько причитается черного нала… Если б можно было в один день все раздать, так нет же. По части посещения у них полный бардак: каждый приходит в офис, когда может. Кроме них с Марфой. С часу до шести в их комнате всегда кто-то есть. В понедельник – без Марфы, в пятницу – без Мурата. "Хоть часы по вам проверяй, – усмехнулся как-то Дубинин. – И дни недели". Сам-то живет свободно, расширил грибоедовскую формулу: "Счастливые и дней недели не наблюдают".
Но к вольнице – без анархии – легко приноровиться. Не мешает она делу. Вольница – та же демократия… И лишь мужиковатый зам, если не может найти нужного ему человека, вдруг вскипает, орет на весь коридор. Да и тот не со зла.
Здешней зарплатой семью не обеспечишь – почти все подкармливаются на стороне. Но никто не уходит. Почему? Ну, ответ очевиден даже информационно продвинутой молодежи, не нюхавшей советской табели о рангах. Уважают заслуженный бренд. Естественно, пиетет испытывают только те, у кого не было неуспешной попытки устроиться к ним на работу или просто посотрудничать – то есть войти в число своих…
Почти восемь десятков лет имя конторы на слуху у знающих людей, причастных к их сфере бизнеса. Создает запас прочности.
В хрущевское время здесь был негласный центр экономической власти, с которым считались даже на Старой площади.
Позже, во время исторических рокировок, с шахматной доски смахнули многие авторитеты. Дзержинского с гранитного пьедестала – подъемным краном, на виду у телезрителей (тогда к экрану приникали все – поток информации, лившийся оттуда содержал микровещества, полезные для ума, – молодая власть не ставила цензурные фильтры, надеялась на свою природную силу). Но многих, тех, кто помельче, уничтожили без какого-либо умысла, не заметив.
Контора же пока держится. И мотивация ее стойкости есть: хаос начального накопления капитала пройдет, и тогда уже не от бедности, а от богатства будут снова востребованы элитарные проекты, которыми они занимаются… Главное – удержаться и во имя сегодняшней икры на бутерброд (в Москве, если ты не одинокий пенсионер, хлеб с маслом не проблема) не сбиться на массово потребляемую среднятину, не потерять лицо…
А забывчивость шефа как раз понятна. Месяц назад он объявил, что здешний процесс им освоен до микроскопических мелочей, ничего нового для себя он в нем не предвидит, поэтому не собирается тут засиживаться. Пока нет блестящих предложений, поработает в двух местах.
И вот дисциплинированный человек, сам себя назвавший "трудоголиком", стал появляться не каждый день, и то только к вечеру, на два-три часа. Но механизм не давал сбоя и без ежедневного присмотра…
Потом прошел слушок, что не все ладно на новом месте у шефа, а потом он без какой-либо застенчивости, без смущения объявил, что ушел из интернетовской фирмы. "Ушли", – шептали в кулуарах.
Ну, шеф стал немного рассеянным, но не признал, что это поражение. Совсем не мусолил свое хождение на сторону, три раза в неделю качал мускулы в подвальчике, оборудованном под фитнес-центр, и вот уже все забыли про тот неприятный эпизод…
Передав Марфе хрустящую "зелень", шеф переместился к столу Мурата и протянул письмо, которое пришло от питерских компаньонов.
Пока обговаривали ответ, со стола напротив запищала мелодия "Желтой подводной лодки". Песня юности. Под ложечкой теплело у Мурата, когда он ее слышал… Но только не в этом исполнении! Краем глаза заметил, как Марфа выхватила мобильник из сумки и, не называя имени позвонившего, заворковала.
Изумрудные глаза сияют, раскраснелась… Дубинин это, кто же еще! Пользуется такой бабой! Ну почему ему все можно, а мне… Сейчас она позвонит своему лопуху мужу и скажет, что задержится…
Выпить сегодня, что ли…
Глава 13
Рядом с ноутбуком Филипп положил две трубки – серебряную мобильную и черную, снятую с подставки домашнего телефона. Обе укоризненно молчали.
Он скосил взгляд в правый верхний угол экрана. 21.01… Марфа не звонит… Сам виноват. Дурак, гордился собой, что всегда, когда может, провожает жену до метро и встречает по вечерам… Думал, что делает это для нее.
Свое собственное удовольствие в расчет не принимал.
И Марфа, казалось, его поощряла… С радостным смехом как-то пересказала удивление Мурата, его блеклый голос спародировала: "Представляешь, он ее встречает с работы!" Со своей женой говорил.
Казалось… Много чего ему казалось…
Так бы и пребывал в самодовольстве, если б не эта дурацкая переписка… Ощущение гармонии ушло.
Неужели навсегда?!
Утром тогда позавтракали без слов. Трудно было, но Филипп стерпел. Включил радио, чтобы тишина не была такой вопиющей.
Когда Марфа собралась на работу, он быстро скинул домашние тапочки и одной ногой уже залез в уличный ботинок, но был остановлен: "Не надо меня провожать". Он на колени рухнул, снова просил прощения и все-таки увязался.
Полдороги она молчала, а потом, не выдержав напряжения, выкрикнула:
– Изображаешь заботу и любовь, чтобы скрыть свое предательство! Провожания и встречи – это никакой не альтруизм, а контроль! Надзор за мной! – Заметив, что на них оборачиваются, она припорошила свою всегдашнюю звонкость и безнадежно тихо добавила: – Звонишь на работу, назначаешь час, и я уже не могу пешком пройтись хотя бы по Тверской. Заранее ведь не знаешь, захочется пошляться или нет… И сам еще коришь, что я сразу ныряю в подземку… Мол, если б ты работал в центре, то всякий бы раз выбирал новый маршрут до дома.
Права, права, снова каялся про себя Филипп, вызывая номер Марфы на мобильнике.
Уф, отвечает:
– Я в метро… Подожди, спрошу, какая будет станция… Говорят, "Кутузовская". Ладно, жди у цветов…
Голос тусклый, потерянный.
Филипп выскочил из-за стола, сорвал с вешалки широченный темно-бордовый, почти черный Марфин шарф: вечерами холодно, а она утром легко оделась. Она же не знала, что поздно будет возвращаться. Не застудила бы придатки…
Чертов Дубинин никогда о встрече заранее не предупреждает. Бедняжке Марфе от этой его импровизационности одни страдания. Из-за него не может свободно распоряжаться своими вечерами…
Если друг сердечный намыливается в поездку, да еще весело так ее об этом извещает: мол, радоваться за него должна, – она впадает в отчаяние. Не оттого, конечно, что без него жить не может, а оттого, что он даже не замечает разлуки с ней…