Голос Далилы был вкрадчив и настойчив.
- Он в волосах… А ты знаешь, мама, какая стран… - Самсон чмокнул губами и замолчал на полуслове.
Далила выпрямилась. Несколько секунд она сидела неподвижно, напряженная, как струна на кифаре. Самсон спал. Далила осторожно высвободила руку из длинных густых волос мужчины, прислушалась к его дыханию (спит!), встала. Прошлась, разминая затекшие ноги, по комнате. Взяла с низкого узкого стола нож - самый острый, какой только был в доме. Нарочно уронила его - нож с тяжким, оглушившим женщину звоном упал на пол. Далила настороженно взглянула на Самсона: не пошевелился, спит как младенец. Подняла нож.
Захватывая пряди левой рукой, несколькими точными хищными движениями правой женщина, меньше чем за минуту, отрезала волосы уснувшего Самсона.
- Ты мой. Только мой, - шептала она. - Ты силен. Но ты доверчив, как и всякий сильный человек. Доверчив и глуп. Я, слабая женщина, победила тебя. И никаким филистимлянам я тебя не отдам. Я - дрянь, но в одном ты можешь быть уверен, Самсон: я не отдам им тебя на поругание и насмешки. Спи. Крепко спи. Ты будешь только моим, Самсон, - в своем вечном сне.
Прядью срезанных волос, которую она держала в руках, Далила обвила шею своего великого любовника и что было силы затянула узел.
8 марта любого года
Где ты был, Иван?
"Мы рождены, чтоб сказку сделать былью".
Из почти народной песни
Кто жил тогда в России -
тот меня поймет
Современная почти сказка
Тридцать лет и три года, день за днем - не считая армии, отпусков, гулянок и вытрезвителей, - прожил Иван Добролюбов вместе с матерью в большой комнате большой коммунальной квартиры. Дом стоял на Большом проспекте. А работал Иван, ну конечно же, на большом заводе. Правда, был он человеком маленьким, никогда ничего не просил, не требовал. Жил, как все жили, работал, как все, и считал, что всё - в порядке вещей. Нормалёк.
Но вот однажды оторвали фрезеровщика Ивана от станка и пригласили в профком.
А там сказали:
- Работаешь ты, Иван, хорошо, а живешь плохо. А мы сейчас дом новый строим. Большой. И вот посовещались мы тут с товарищами, и решили мы в этом доме квартиру тебе дать. Как ты сам смотришь на такое наше решение?
Иван ответил:
- Давайте я для начала съезжу на дом посмотрю… Да и с матерью посоветуюсь…
- Правильно, Иван, посоветуйся. У нас страна Советов, - одобрили в профкоме.
Поехал Ваня на стройку. Сначала - на метро, потом - остановки четыре на автобусе. В автобусе ему понравилось: не переполнен, почти все мужчины сидят… Приехал. Перелез через бугры и ухабы. Обошел строящийся дом со всех сторон.
Место, выбранное для стройки, ему тоже понравилось: зелени много, дышится хорошо, совсем рядом, за шоссе, - лесок, деревенька какая-то на холме.
Несколько дней ходил Иван умиротворенный. Носил в своей душе образ будущей жизни.
Наконец - пришел в профком.
- Да, - сказал кротко, - я согласный.
- А где ты был, Иван, раньше? Что думал так долго? - ласково упрекнули его. - Не шибко, видно, нуждаешься. Пока ты размышлял, мы твою квартиру уже отдали. Товарищу, которому она нужнее…
Развел Иван руками, вздохнул невесело и домой пошел. Дома все матери рассказал. Та, конечно же, заохала, запричитала, даже слезу уронила:
- Что же мне с тобой, Ванечка, делать? Все люди как люди, все под себя гребут, один ты у меня - бестолковый. Горе мне с тобой, ох, горе горькое!..
Поехал снова Иван на стройку - взглянуть на мечту свою несбывшуюся.
Бежали по небу рваные тучи, мелкий дождичек сеял противно-препротивно, ветер зло завывал в плитах, сложенных неровным штабелем. Совсем тоскливо стало Ивану. "Утопиться, што ли? - подумал он. - Так ведь в луже не утопнешь…"
Посмотрел Иван на лесок, на деревеньку - и побрел туда.
На шоссе, на самом повороте, высоко над землей - огромный плакат. Ильич нарисованный, прищурившись в даль, указывал рукой куда-то. Под портретом - аршинными буквами: "ПРАВИЛЬНОЙ ДОРОГОЙ ИДЕТЕ, ТОВАРИЩИ!" А ниже, помельче, но все-таки тоже крупно: "В. И. ЛЕНИН". Чтобы, видимо, ни у кого сомнений не возникало. Прямо под плакатом, меж алюминиевых трубок, хорошо утоптанная тропинка. Ну, Иван, не долго думая, и пошел по ней.
Тропинка пересекла лесок и вывела к деревянному мосту через речушку. Иван уже совсем собрался было перейти по мосту на тот берег, но увидел справа неяркий костер. У куста, в брезентухе, сидел человек с удочкой. Иван подошел, достал сигареты:
- Ну как улов?
Рыбак молча поднял с травы полиэтиленовый мешочек - там, в мутной воде, трепыхалось несколько мелких рыбешек. Так же молча, пальцами, рыболов показал: дай покурить. Иван протянул пачку, чиркнул спичкой.
Сел рядом.
Странное дело: вроде и небо здесь почище, чем над стройкой, и дождичек не моросит, и ветер не завывает. Опять как-то благостно стало на душе у Ванюши.
Удильщик докурил, вынул из кармана брезентухи палочку дрожжей, деловито откусил, запил водой из большой алюминиевой кружки, что стояла поодаль.
Ваня удивился:
- Это что?
- Балдю, - коротко пояснил рыболов.
- Как так?
- Да вот так… Организм у меня чисто самогонный аппарат работает, и я балдю понемногу…
- А чего так? Выпить нечего? Не продают?
- Да нет, продают. Да купить не на что… А ты, если деньги есть, поспеши, пока не кончилось.
- Куда?
- Что "куда"?
- Куда поспешить?
- Ну ты и дурной! Ну, дурной! - искренне изумился удильщик. - В магазин, конечно. Куда же еще?
- А где я магазин найду?
Рыбак посмотрел на Ваню как на больного.
- Хм-м… В деревне, конечно. - Помолчал, потом молвил: - Иди на церковь, от моста купол с крестом хорошо виден. Вот на крест и иди. А там как раз магазин и есть - не заблудишься…
Поднялся Иван с корточек и пошел дальше. Даже без солнца купол сиял ярким диетическим желтком.
Церковь была деревянная, действующая и по сей день. Но сейчас закрыта.
Возле церкви, чуть ли не впритык, и вправду: магазин. "Стекляшка". На углу магазина - светлячком манящим - пивной ларек. Странно: пиво было, а народу - ну почти никого. Не раздумывая, Иван взял две кружки. Сдувая пену с одной, отошел в сторону.
Какой-то мужчина лет сорока, одетый по-городскому, зажав под мышкой портфель, со смаком пил пиво и говорил соседу:
- …и поверишь ли, так обиделся на родителей, что шел и мечтал: вот пойду сейчас и донесу на них! Так хотелось им отомстить! Ведь все мы были на Павлике Морозове воспитаны… А сейчас что, лучше мы стали? Те же сукины сыны… Да-а, хорошо помню: шел и мстительно мечтал…
Лоснящееся лицо мужчины блестело в свете, падающем от ларька; блудливая улыбка скользила по этому лицу.
А поодаль, уже в тени, другой - с брюшком - негромко и возмущенно басил:
- Купишь полкило колбасы, принесешь домой, а сын за один присест и умнет ее всю. Без хлеба. Ты представляешь? Всю разом! Где я денег возьму, чтобы прокормить его?!
Его худой слушатель с бородкой клинышком ("Я такого на картинке в книге видел. Ну да, он на этого… на Дон Кихота похож. Точно") вдохновенно возвел очи горе:
- М-м… Я бы с хлебом и килограмм колбасы съел бы…
- Послушай, Ваня, сообразим? - вдруг услышал Иван чей-то голос.
Обернулся. Перед ним стояла когда-то, наверное, миловидная женщина. Сейчас лицо ее было фиолетово.
- Откуда вы меня знаете?
- А тебя что, и впрямь Ванькой звать? - хрипло рассмеялась женщина. - Вот и ладненько, мой сладенький… Понимаешь, Вань, похмелиться требуется, а денег - рупь всего. Скинемся?
Они вошли в магазин.
- Сколько берем? Одну?
Женщина, увидев в руках Ивана десятку, усмехнулась:
- Да ты что, Иван, в своем ли ты уме?! Одну! Ну ты и скажешь! На всю десятку бери! Или что, денег жалко? Дык ты не жалей, не жалей, не будь рабом бумажек! И поживее давай, а то скоро кончится!
Взяли четыре "бормотухи". Подцепив две, женщина повеселела. Едва вышли из магазина - заторопила Ивана:
- Ну, давай, давай, открывай же! Горит все внутри. Не томи душу!
- То есть как? - удивился неподдельно Иван. - Прямо здесь? Нет, нет. Я что, алкоголик, по-твоему?
- А я - алкоголик?! - взвизгнула женщина. - И откуда ты только взялся, чурка безмозглая?!
Она решительно направилась к пивному ларьку, по-хозяйски взяла у продавца две пустые кружки, вернулась к столику, приказала:
- Разливай!
Иван, взглянув на ее дрожащие, с проступившими жилами руки, подчинился.
Осушив полкружки, женщина блаженно улыбнулась.
- Ну вот, совсем другое дело… А меня, Ванечка, Светой звать, - сказала певуче. - Будем, значит, знакомы. И - твое здоровье, Ванюша! Да не оглядывайся ты по сторонам, дурачок. Все законно. На свои всё ж таки пьем. - Допив кружку, тотчас протянула ее Ивану: - И не будь жмотом, доливай. Кому сказано?!
Иван опять подчинился. А когда прикончили всю бутылку, Света сказала мечтательно:
- Угостили бы вы, кавалер, даму сигареткой!
Они закурили.
- И чего ты пуганый такой, Ванечка? Милиции, што ль, опасаешься? Так ее здесь нет, не боись. И вообще, нервы надо гардэ. - Окинула Ивана полупрезрительным взглядом. - Вот у нас, у баб-с, есть поговорка: не суетись под клиентом. И ты, Ванюша, не суетись. Нет здесь никаких ментов, верь мне, я-то уж наточно знаю. И к тому же пятница сегодня как-никак. Уикэнд то есть, как у нас, в пипле, говорят. - Женщина захихикала. - У меня один знакомый есть, Робинзоном звать… А что, имя как имя… Так вот, он себя пятницей ощущает. Как пятница, говорит, не могу с собой ничего поделать, душа выпить просит, и всё тут… И нажрется обычно как свинья. Он даже к врачу, к психиатору, ходил. А тот сказал: пить надо бросать… А как бросишь? - скажи, Вань. Это ведь что же, ложись просто и помирай… - Женщина снова захихикала.
Иван, не слушая и не отвечая, смотрел на Светлану. Ему казалось, что он знает ее давно. Давным-давно… Они вместе учились, и он был влюблен в нее, в Светочку… Что же делает с людьми жизнь? Как же так? За что?
- Ну что ты на меня уставился, малахольный?! Узоров на мне нет! - Светлана опять была раздражена. - Разливай вторую! Давай, не жмись! Ну!
- Нет, - сказал Иван решительно. - Здесь не буду!
- Кто ж тебя напугал так, а, Ваня?! Говорю тебе: не боись, на свои пьем! И ментов у нас нет. Зачем мне тебе врать-то, а? Ну, чего ты затихарился, истукан недоделанный?
- Нет. Здесь не буду! - повторил Иван.
- И откуда ты только свалился на мою голову на разнесчастную? - засмеялась кокетливо женщина и провела мизинцем правой руки под глазами, пытаясь разгладить морщины. - Ладно, считай, Ваня, что уговорил, пошли ко мне. Здесь недалеко…
Она пошла от ларька, взяв одну бутылку. Иван - с двумя бутылками в обеих руках - побрел рядом. Церковь удалялась, заваливаясь набок. В сырых потемках деревня выглядела сиротливо - словно здесь и не живет никто. От мокрой травы штанины внизу стали неприятно тяжелыми. Ноги скользили, разъезжались. Деревья целились острыми ветками в глаза. Тонкий ломкий ноготь месяца (кальция не хватает?) с трудом продирался сквозь небесную муть. Редко-редко попадались прохожие, будто возникал из полутьмы все один и тот же человек.
Иван говорил возбужденно:
- Мы ведь с вами учились вместе, Света! В девяностой школе, на Петроградской, помните? И я ведь любил вас… безумно любил… Я и сейчас вас люблю, Света… Я… вы… ты… т-т-с… то есть вы… в-в… ветка, полная плодов и листьев. Можно, я вас поцелую?
- Хорошо, хорошо, поцелуешь, - отстраняясь, мелко смеялась Светлана. - Потерпи только минуточку… Сейчас, сейчас придем…
И затем - едва ли не мечтательно - пропела-проговорила:
В старом саде,
в самом заде,
вся трава помятая.
То не буря-непогода,
а любовь проклятая.
Они остановились у трехэтажного каменного здания, странно выглядевшего среди деревенских изб.
- Ну, вот, мы и пришли уже, миленочек! - почему-то вытирая рот, сказала Светлана.
Вошли в темный подъезд. И тут, прижав палец к губам, женщина прошептала:
- Подожди меня здесь, Ванюша… Пойду проверю: а вдруг МОЙ дома… Я скоренько, ты не думай…
И - пропала.
- Нет, - прочитав рассказ, сказал мой герой печально и твердо. - Нет, я не согласен. Мы все не согласны с таким концом! И мы имеем право на собственное мнение!
Что же, на нет и суда нет (есть "тройка" и трибунал, но это, будем считать, уже в прошлом).
А чужое мнение уважать надо. Уважим.
Иван остался один.
"Почему я такой? Откуда я в самом деле взялся?" - стал он мучительно думать и вспоминать. Он вспомнил весь сегодняшний день - с самого утра. Разговор в профкоме. Укоризненный взгляд матушки. Вспомнил свою бестолковую взрослую жизнь. Вспомнил детство, школу, милую застенчивую девочку Свету… Светочку… Светулю… Свои нелепые, такие наивные и такие славные мечтания!.. Ах, до чего же хорошо было в детстве! В раннем детстве… В самом-самом раннем… Еще раньше…
Отчего же так плохо сейчас?!
Ну, вспомни, еще немного, ну еще…
Минут через десять Светлана, свесившись в пролет, позвала громким шепотом:
- Иван, поднимайся!
Никто не откликнулся ей.
Раздраженная, шепча ругательства, женщина сбежала вниз. В подъезде не было никого. Светлана, распахнув дверь и одной рукой держась за нее, выглянула наружу.
На улице Ивана Добролюбова тоже не было. Его не было нигде… Моросил дождик. И чей-то паспорт плавал в луже возле обшарпанной двери.
Встреча с папой
В отпуск я собирался, как обычно, - летом. Но за последнее время устал, как, пожалуй, никогда прежде. И когда у нас в профкоме объявилась горящая путевка на апрель - взял. Махнул рукой на все и - в дом отдыха, в Курортный район.
Несколько дней провел - как во сне. Какая-то лень накатила, апатия, чего со мной сроду вроде бы не случалось. Старею, видимо. А ведь меня на работе "движком" называют. А в доме этом отдыха - раскис. Отлеживался. По берегу залива гулял. Народу было не густо - не сезон. Да к тому же и апрель выдался какой-то бестолковый: то солнце печет, то вдруг снег повалит.
Так прожил я в полнейшей лени несколько дней.
И вот настал день, который я на всю жизнь, наверное, запомню. О нем я и расскажу. Только вот что, пожалуй, странно: вспоминаю - и вспоминаются всё какие-то пустяки.
День начался… ну день как день. Серенький, скучный. Прошелся по берегу, похрустел льдинками. Побродил по саду.
Маленькая девочка - дочка местной поварихи - играла с куклой. Усадила ее за стол, пододвинула тарелку. Сказала строго:
- Ешь, Артикул! И не капризничай! Чтобы все съел!
- Как ты ее называешь? - удивился я.
- Артикул. И это не она, а он. Имя у него такое.
- Артикул - это не имя, - засмеялся я. - Это… - Я замолчал, сам толком не зная, что же это такое: "артикул".
- Нет, имя! Нет, имя! Имя! - Девочка протянула мне куклу. - Сами читайте!
К кукольному платью была подшита бирка. На ней - среди разных слов и непонятных цифр и сокращений - крупно выделялось: "ИМЯ - АРТИКУЛ".
- Видите? Ага! - торжествующе сказала девочка. - Убедились? А спорили! Имя! Я читать умею! Это так сына моего зовут - Артикул. И не спорьте больше, если не знаете. Имя! Имя!
Я отошел, усмехаясь.
Долговязый парень вертелся возле двух девиц, говорил вкрадчиво:
- А зовут меня Федором, что в переводе с древнегреческого означает, между прочим, "подарок женщинам"… Ну, а фамилия моя вам ничего не скажет, да и не значит она, наверное, ничего… Так что, пардон, я вам ее не скажу…
Девицы хихикали.
Чайки, некогда гордые птицы, сидели на раскрытых баках с пищевыми отходами.
По оттаявшей земле деловито прыгал воробьишко. Из-под куста, из вороха прошлогодних листьев на него, не отрываясь, смотрела бело-рыже-черная кошка. Она замерла, только рот ее нервно дергался.
Из чьего-то окна рвался уже разрешенный повсеместно мощный голос Высоцкого:
Что-то воздуху мне мало - ветер пью, туман глотаю, -
Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!..
"Но что ему, мертвому, от нашей любви? Может, ему - живому - помощь была нужна… да хотя бы и пива кружка… или обедом накормить… Молодые от хорошей жизни не умирают…"
Какой-то старик копал клумбу. Работал неспешно, старательно. Я бы сказал: красиво. Люблю тех, кто умеет красиво работать.
Старик напевал:
Ходють девочки в кино,
Знають девочки давно:
Уносить свои гитары
Им придется все равно…
Он, видимо, почувствовал мой взгляд на себе. Выпрямил спину.
Лицо у него было уже чуть ли не дочерна загорелым. Худое лицо. Морщинистое. И кожа - как потрескавшаяся земля. Нос заострившийся. Глаза маленькие, цепкие. Он посмотрел на меня пристально (я глаз не отвел) и как-то странно. Очень странно. Он словно бы силился улыбнуться, хотел - и почему-то не мог.
Старик вглядывался в меня, наверное, с минуту. Но до чего же долгой минута эта показалась мне! Глядел и молчал. Затем снова согнулся над клумбой с лопатой в руках.
Настало время обеда.
Потом пришли вечерние сумерки. Все уселись в холле у телевизора.
Я вышел на крыльцо. Старик стоял у дверей. Он как будто ждал меня; и он словно бы знал, что я выйду.
- Фамилия ваша - Рихтан? - спросил старик. Нет, не спросил - сказал утвердительно.
- Да, Рихтан, - ответил я. И еще подумал: "Везет мне сегодня на имена да фамилии…"
- Отойдемте в сторонку, - сказал старик. - Сядем на скамейку.
И когда сели - сразу:
- Я - твой папа.
Да, так он и сказал: "Я - твой папа".
Я смотрел на него остолбенело; лицо мое, вероятно, было бессмысленно.
- Да, да, ошибки быть не может, - забормотал старик торопливо и полез в карман пиджачка. - Я здесь сторожем… и увидел твою фамилию в списке… и сразу все понял. Фамилия-то ведь все-таки редкая… Вот, - он достал старую, с отломанными краями фотографию. - Вот. Здесь мы с твоей матерью… тебя тогда еще не было… узнаёшь, сынок? Это ведь она, да? Молодая, совсем молодая…
Я только мельком взглянул на снимок.
- Мама умерла три года назад, - сказал я.
- Я знаю, - отозвался старик.
- Знаете?! Ах, вот как! - Я с ненавистью посмотрел на него. - А что же вы… вы… и на похороны даже не пришли?!
- Виноват я перед ней. И перед тобой виноват тоже, сынок. И мне, пойми, тоже тяжело…
Старик снова полез в карман. Достал пачку "Стрелы". Стал прикуривать - не сумел. Руки его мелко дрожали.