- …В помещениях пяти подземных этажей находятся лаборатории, где хранятся все наши программы и дискеты… А в самом низу у нас помещение - сейф с главным компьютером. В этом "сейфе" хранятся дела с грифом "совершенно и строго секретно", и гарантия надежности у него такая… ну, просто фантастическая. Когда-нибудь вы сможете убедиться в этом, господин Сорель, пока что доступ к "сейфу" есть только у шефа. Не исключено, что когда-нибудь он будет и у вас… Или у меня, ха-ха-ха! Это, конечно, тоже возможно… Я безо всякой зависти желаю, чтобы это были вы, через десять-пятнадцать лет… Вам я это от души желаю, нет, честно…"
- И у тебя, наверно, тоже неприятности из-за твоего сына, этого негодяя?..
"Прочь туман, прочь химеры и сновидения! Ведь передо мной сидит он, доктор Дональд Ратоф. И это его сделали начальником, а не меня. Молчи, память! Как страшно много можно вспомнить всего за две секунды…"
Косоротый все рассуждал:
- Этот твой Ким ненавидит тебя, наверное, как чуму… И живет только для того, чтобы уничтожить тебя. А ведь ты отдал ему всю свою любовь, все силы положил, чтобы дать ему самое лучшее воспитание, я-то знаю, я был тому свидетелем…
"Дональд Ратоф говорил сейчас мягко, однако в его голосе звучала высшая степень внутреннего напряжения, хотя, - думал Филипп Сорель, - заметить это мог только человек, который отлично знал его, который разобрался в нем так же, как я за прошедшие одиннадцать лет, - его слова были лишь далеким эхо восхитительных чувств, охвативших его, когда он сподобился такой благодати, как обрушить на меня слова, которые меня уничтожат".
- А вот моя дочь Николь, та наоборот… Это все дело везения, Филипп, я всегда говорил: дети - это счастье, выпадающее по жребию… Нам с женой повезло с Николь… она одна из лучших в Принстоне… это просто счастье для нас, повезло…
- Да, большое счастье, - сказал Филипп Сорель, - а мне, значит, пора сматываться отсюда?
- Да, причем немедленно.
- Я, разумеется, обращусь с жалобой в суд.
- Этого ты не сделаешь, не сможешь.
- Конечно, смогу. И, конечно, сделаю. Или ты думаешь, что со мной можно так обращаться?
- Тебе придется с этим смириться, мой бедный друг.
- Черта лысого мне придется…
Ратоф повернулся на своем стуле.
- Выходит, ты еще не отдаешь себе отчета, каково твое положение… Дело вовсе не в этих дерьмовых деньгах, которые из тебя вытянули с помощью шантажа - причем сам процесс шантажа лопнул.
- Как это "лопнул"? Почему это "лопнул"?
- Это я тебе после объясню. Не перебивай меня! Банку скандал не нужен. Там и слова не проронят, это гарантировано. За последние три года, с тех пор как Ким стал вовсю проявлять свои способности, мы уже сталкивались кое с чем, имеющим отношение к деньгам. Чеки с твоими подделанными подписями. Просроченные векселя. Он шантажировал людей, которые впоследствии обращались к нам. Довольно часто это были ситуации в высшей степени опасные для нас, хотя нам пока что удавалось с помощью адвокатов и огромных денежных сумм заставить истцов держать язык за зубами. Но в каждом отдельном случае все мы, и ты в том числе, - признайся! - холодным потом обливались. Признай, что все так и было!
- Признаю, что все так и было, - выдавил из себя по слову Сорель.
- И каждый день этот страх, что все плохо кончится и обо всем узнают газеты. Ты об общественном мнении подумал, а? Я уже сказал, что банки не могут позволить себе скандалов. А "Дельфи"? Еще в тысячу раз меньше! В миллион раз меньше! На нас можно было бы поставить крест во всем мире. И страна наша вышла бы из доверия в результате такого скандала, это тебе известно. Скажи, что тебе это известно!
- Мне это известно, - прошептал Филипп Сорель.
Он не хотел шептать, он хотел проговорить это нормальным голосом, но выдавил из себя только шепот.
- Громче! Повтори громче!
"Ах ты богомерзкий грязный пес!" - подумал Филипп Сорель и выкрикнул:
- Мне это известно!
- Не ори! И только не думай, будто мне все это в удовольствие! Я тебе сочувствую, нет, честно! Но ведь это были не только истории с деньгами и не одни вымогательства! А как насчет той пятнадцатилетней, которую Ким изнасиловал и которая забеременела? Припоминаешь?
Левое веко Филиппа Сореля снова дрогнуло. Он сжал губы. "Ничего такого не произойдет, если я сейчас разревусь". И тут же подумал: "Нет, черт побери, ни в коем случае не распускать нюни, не доставлю косоротому еще и этой радости!"
- Мы тогда с этой девушкой все уладили, - продолжал Ратоф. - До сих пор не могу поверить, что все обошлось. Денег, конечно, угрохали уйму. Но все равно! Наши адвокаты - гении. Девушка молчала, родители ее молчали, от ребенка избавились… Не верится даже, а ведь все получилось! И потом еще получилось всех утихомирить, когда дорогой сынок обманул этого англичанина, подарив ему копии вместо картин… и когда он вместе с неонацистами избивал турков. И тут мы его вытащили в последнюю секунду. Точно так же, как и после кражи со взломом в ювелирной лавке. Он все время балансировал на лезвии ножа. Но сегодня настал конец.
- Почему сегодня?
"Болван, - выругал себя он, - болван проклятый, что это за вопрос - почему сегодня?"
- Потому что это не может продолжаться вечно! Просто не может, и все. Не может везти всегда. В рулетке тоже не всегда выпадает красное. У Кима красное выпадало чересчур часто. По закону вероятности послезавтра, завтра или сегодня выпадет черное, и тогда "Дельфи" окажется в заднице. Наши чистоплюи-шефы уже несколько лет назад собирались лишить тебя особых степеней секретного доступа. Уже годами ведутся дискуссии о тебе и твоей судьбе. Итак, ты потерпел фиаско из-за собственного сына с его уголовными наклонностями, хотя в своей области ты лучший из лучших. Лучше тебя нам никого не найти. И вот мы оказались перед дилеммой: вышвырнуть тебя или положиться на удачу? Но позволить себе это в перспективе, на годы вперед, мы просто не имеем права! Что же нам, как кролику перед змеей, ждать, что новенького придет на ум твоему дорогому сыночку… Есть еще немало разных штуковин, которыми он может нас удивить. Каждый день и каждый час…
- Каких еще штуковин? - спросил Филипп Сорель. И снова шепотом.
- Господи ты боже мой! Да ты у меня просто на глазах тупеешь! Скажешь еще, будто тебе такое и в голову не приходило?
- Что не приходило?
- Не заходи слишком далеко, Филипп! Я тебе друг, это правда, это честно, но и я всего лишь человек. И у меня тоже нервы, и я тоже на пределе, нет, это чистая правда… Какие другие штуковины? Возьмем, например, наших конкурентов. Или кого угодно, кто не согласен с тем, что делает "Дельфи" и что в "Дельфи" производится…
- Ну, и что они?..
- Они заплатят Киму миллионы, лишь бы он передал им материал… секретный материал…
- Да у него нет к нему никакого доступа.
- Да что ты? Правда? - и вдруг доктор Ратоф раскричался: - Проснись же, болван! Проснись, наконец!
- Как он доберется до чего-нибудь серьезного?
- Ты ведь и дома работаешь!
- Там у меня только предварительные расчеты, мысли по поводу, заметки и разные наброски. Никто этим воспользоваться не сможет.
- Господи! Разве у тебя нет там компьютера, а?
- Конечно, есть. Не то как бы я работал?
- И этот твой компьютер подключен к другому, в лаборатории?
- Без этого мне не обойтись.
- И выходит, ко всем остальным, стоящим здесь? - Ратоф снова повысил голос. - Ким знает твою виллу, как свои пять пальцев!
- Он здесь не был уже несколько лет.
- Но может появиться в любой момент. В сопровождении нескольких субъектов, которые возьмут в заложники всех, находящихся в доме, а потом сядут за компьютеры и вытащат из них все, что только можно: все твои материалы и материалы всех, здесь работающих. Если среди них найдется хоть один настоящий профессионал, этому не помешаешь, кому это знать, как не тебе! Наши начальники уже несколько лет дрожат от страха при одной мысли о такой возможности. Понимаешь?! И я тоже, это я тебе абсолютно честно говорю.
- В систему попадет только тот, кому известен пароль. А его знаю только я. И я постоянно меняю его. Помимо всего прочего, тут встроены новейшие "сторожевые псы" и "огненные валы". Это и ты знаешь, и наши боссы тоже. Это касается и любого нашего компьютера, на котором мы работаем вне стен фирмы, у каждого из нас это сделано, и только поэтому нам разрешено пользоваться компьютерами дома. И у тебя тоже это сделано, у тебя тоже!
- Да, но у меня нет сына по имени Ким! Ни у кого из нас нет этой кучи дерьма! Если в твой дом придут люди, которые скажут, что убьют твою жену, что убьют всех, кто находится на вилле, а потом и тебя, если ты их сейчас же не проведешь мимо всех сторожевых псов и огненных валов в компьютере в святая святых системы, что тогда?
- Замолчи! Этого никогда не будет!
- Ничего подобного нигде и никогда не случалось, да? И совершенно исключено, да? А что случилось в Нью-Йорке у "Крипто"? А в Сиднее у "Зеро"? В любой день это может случиться и с тобой, в любой день! С таким сыном, как у тебя! Поэтому и бесконечные споры о тебе. О’кей, второго такого Сореля нет! О’кей, равного тебе нам не найти, Сорель! Но если твой дорогой сын посягнет на наши сокровенные интересы, что тогда? Тогда "Дельфи" конец - да еще какой, друг мой, еще какой! Ну, по крайней мере теперь мне удалось объяснить тебе, какой фактор риска ты собой представляешь? Ты хоть теперь понял, почему на сей раз все сказали: "Хватит, довольно!" Сегодня это опять, слава богу, только деньги - но что будет завтра?
Филипп Сорель не сводил глаз с Ратофа. Его левое веко подергивалось.
- У тебя была ответственная должность. И выгоднейший договор. В котором сказано, что в случае его грубого нарушения ты будешь согласен с решением руководства фирмы и ни при каких условиях не станешь его оспаривать. Более грубого нарушения условий договора, чем в твоем случае, и представить себе невозможно. Ты превратился в фактор риска, несовместимый с интересами "Дельфи". Ты по уши в дерьме. Я ведь все время только и повторяю, как мне тебя жаль, нет, честное слово!
Чудо-кресло подбросило сиденье вверх. Вместе с Ратофом. Сейчас он принюхивался к розе.
"Если он принюхивается к розе, значит, от нее воняет", - подумал Сорель, готовый вот-вот взорваться от ярости.
3
Композитор Доменико Скарлатти (по прозвищу Миммо), умерший 23 июля 1757 года, наряду с известными операми оставил пятьсот пятьдесят пять сонат для молоточкового пианино, или чембало. Одна из них прозвучала, когда Филипп Сорель за неделю до разговора о своем увольнении с лысым коротышкой доктором Ратофом вошел 30 июня 1997 года в белое здание виллы на Хольцекке, улице во франкфуртском районе Нидеррад, где проживали люди зажиточные. Это на северо-восток от большого лесного массива на северо-западе города. Одна из сонат Скарлатти очень часто звучала на вилле, в ее высоких и просторных комнатах, полы которых были сплошь выложены белым мрамором, как и широкая лестница, ведущая на верхние этажи. Дом, как казалось Филиппу Сорелю, был переполнен дорогими и красивыми вещами, крупными картинами кисти мастеров голландской школы, огромными коврами и массивными люстрами, позолоченными настенными светильниками, а также заставлен изысканной мебелью, замечательными образцами эпохи французского барокко с искусной инкрустацией. Помимо этого в библиотеке было собрано около восьми тысяч книг, и среди них много ценнейших фолиантов, проходные комнаты украшали произведения современного искусства из камня и бронзы, огромные специально подобранные букеты цветов в соответствующего размера вазах стояли в жилых комнатах, у лестниц, в приемных-салонах и на невысокой колонке перед входом.
Белая вилла была обставлена женой Сореля Иреной, все в ее убранстве соответствовало вкусу жены, а отнюдь не его собственному, но об этом он никогда не говорил, настолько его поглощали работа и другие заботы. Иногда Сорелю чудилось, будто посреди всей этой роскоши ему трудно дышать, и едва предоставлялась возможность, он удалялся в свой кабинет, где на чисто убранном столе стоял компьютер и другая аппаратура, а у стен расположились книжные полки со специальной литературой. Здесь он чувствовал себя если не счастливым, то, во всяком случае, относительно свободным.
Сейчас сквозь открытую двухстворчатую дверь очень громко звучала из музыкального салона музыка Скарлатти. Сорель увидел, как его жена играет на чембало, необыкновенной красоты инструменте, созданном еще в то время, когда сам Скарлатти играл на подобных инструментах. Быстрыми шагами подойдя к Ирене, он коснулся губами ее светлых волос. Они были расчесаны на прямой пробор, собраны сзади в пучок и перехвачены черной бархатной лентой.
Ирена взглянула на него и улыбнулась, не отрывая рук от клавиатуры. И сразу снова отвернулась. На жене был домашний жакет из черного бархата, чувствовался нежный запах духов. Это "Флёр де Рокай, подумал Сорель. - Ирена пользуется этими духами с тех пор, как мы знакомы".
Ирена была красивой женщиной. Кожа овального лица чистая, очень светлая, в глазах всегда это странное выражение отстраненности, мягкий рот, гибкое тело. Она выглядела намного моложе своих сорока восьми лет. В слегка навязчивой форме Ирена Сорель целиком и полностью соответствовала обстановке, подобранной ею для виллы, - то и другое подавляло своей изысканностью. Они подстроились друг к другу, Ирена и Филипп, с самого начала им было все ясно в их будущих отношениях.
- Он великолепен, этот Скарлатти, - сказала она. Ее голос прозвучал как всегда холодно и ровно.
- Да, великолепен, - согласился Сорель. - Когда мы ужинаем?
- Как обычно, в восемь, - проговорила она, продолжая играть. - Генриетта к этому времени накроет стол.
- Пойду приму душ.
- Да, милый, иди, - сказала Ирена. - У нас хватит времени, чтобы переодеться.
Когда она играла, щеки ее становились нежно-розовыми. Вспомнив вдруг о чем-то, она крикнула вслед Сорелю:
- О-о, тебе звонил какой-то мужчина!
- Кто? - спросил он, остановившись посреди огромного ковра ручной вязки.
- Некий Якоб Фернер, - она продолжала играть, устремив взгляд в несомненно дивные дали. - После полудня он звонил четыре раза.
- Никакого Якоба Фернера я не знаю.
- Он был очень взволнован. Сказал, что поговорить с тобой должен непременно. Он был почти что в истерике. Он, конечно, позвонит снова.
- Разумеется, - сказал Филипп Сорель.
Он поднялся по мощной мраморной лестнице на второй этаж и направился в одну из трех ванных комнат, в которых, конечно же, властвовал белый мрамор. Кругом блестела позолота. Сорель разделся и встал под душ. Музыка чембало долетала и до ванных комнат.
"Скарлатти, - подумал он, стоя под струями бьющей сверху воды, - вот уже три года Скарлатти".
Уже двадцать один год он женат на Ирене, старшей сестре Кэт. Катрин, как крестили ее родители, была его первой женой и совершенно во всем полной противоположностью Ирене: веселой, добросердечной, страстной. В конце 1974 года она забеременела. Тогда они жили в Гамбурге. И с превеликой радостью ждали появления ребенка на свет. Филипп думал тогда, что женщины при родах теперь вообще не умирают. Он ошибся. Кэт умерла во время родов Кима 5 сентября 1975 года.
Он в то время был уже начальником отдела качества программного обеспечения "Альфы" и вдруг остался с новорожденным младенцем на руках. Ему пришлось очень тяжело, и только с помощью труда, непрестанного труда, он сумел преодолеть эту потерю. Но кто теперь займется воспитанием его сына, кто позаботится о нем самом? Сам он был не в состоянии сделать это, но он очень хотел, чтобы нашлась женщина, которая привязалась бы к Киму, потерявшему мать, и отдавала бы ему свои и телесные, и духовные силы. Сразу после смерти Кэт эту обязанность взяла на себя Ирена.
Музыкальный мир знал и любил пианистку Ирену Беренсен. "Она пожертвовала своей карьерой ради меня и Кима, - подумал Филипп Сорель, закрыв кран душа и потянувшись за большим махровым полотенцем. И тут же до его слуха донесся отрывок сонаты Скарлатти. - Эти маленькие музыкальные опусы обычно весьма непродолжительны по времени, - подумал он, - лишь изредка они длятся больше пяти минут, чаще всего - четыре, а некоторые три минуты.
Нет, это неправда, будто бы Ирена пожертвовала своей карьерой ради Кима и меня, - размышлял он, растираясь досуха. - Эта карьера была к тому времени уже завершена. Но что у нее было к двадцати семи годам за плечами, какая жизнь!"
Сорель переодевался к ужину в своей большой, залитой белым светом спальне. Одну из стен комнаты закрывали встроенные шкафы с его бельем и костюмами - все было аккуратнейшим образом уложено в стопки и развешано под наблюдением Ирены. "И с полным правом говорят все знакомые - друзей у нас нет, - признался себе Сорель, - будто Ирена безупречная хозяйка дома. Да, в ней все безупречно", - с внезапной горечью подумал Сорель. Время от времени он внутренне восставал против этой женщины, против этой виллы, против всех ритуалов Ирены, вроде этого ужина, но со временем эти бессловесные протесты становились все реже.
"Мой дом - это "Дельфи", - часто думал он. - Негусто, конечно, но это все, что у меня осталось. Некогда моим домом была Кэт, а я ее домом. Но Кэт умерла, и мне и малышу была нужна женщина". - Ирена стала спасением для Кима. С той же образцовой целеустремленностью, что и при ведении домашнего хозяйства, Ирена с помощью медсестры занялась воспитанием его сына. "Все мы старались, - вспоминал Сорель, - и Ким прекрасно развивался, рос живым, подвижным, веселым, умненьким. И все же… все же… - размышлял он, - уже лет десять назад в жизни Кима началось это нисхождение в ад, и никто, и я меньше всех, не находит для этого и тени причины. Ведь мы все для него делали…"
Нет, с ее прошлым Ирена просто вынуждена превратить свою жизнь в инсценировку, в некое подобие театральной постановки, а точнее говоря, в оперу! И, разумеется, следует переодеваться к ужину, во время которого образцовая домоправительница Генриетта - конечно, при зажженных свечах на столе в большой белой столовой - обносит их обоих, сидящих на концах этого стола, изящнейшими блюдами и десертами и раскладывает изысканные яства на тарелочки из тончайшего фарфора или разливает из мисок супы в глубокие тарелки: все это приготовлено руками Аньес, прекрасной поварихи, которую Ирена, как и Генриетту, привела с собой в его дом как приданое, когда они соединились в этом странном браке. "Ирене надо простить все, - думал Сорель, - и ее снобизм, и временами овладевающее ею высокомерие, и ее почти нечеловеческое совершенство, и отстраненность, чтобы не сказать холод, потому что на все, абсолютно на все, есть веские причины. Она не могла стать другой, бедная Ирена, если задуматься о том, что ей пришлось пережить.