Общество, конечно, возмутилось, многие стали предлагать немедленно поучить посланца Африканского Рога цивилизованным манерам, но другие, однако, увещевали горячих товарищей не заводиться, мало ли чего наговорит "чурка", у него дипломатическая неприкосновенность, была бы, дескать, у меня такая, я бы и не так еще сказал, надо проявлять снисходительность великой нации, нам этот Африканский Рог нужен позарез, потому что он выпирает в Индийский океан.
Кажется, Альфред Булыга как раз и высказал последнюю идею. Странным образом он меня как бы не замечал, а только лишь временами подмигивал совершенно бессмысленным образом. Неужели не помнил, как вербовал Велосипедова, инженера, в компанию "деятелей"? Конечно, мог и не помнить - нас много, они - одни.
- Тутти донни руссо путани, репутани, репутиссима! - тем временем продолжал кричать дипломат.
Тогда я встал и подошел к нему вплотную. Он был выше на часть головы.
- Вы всех русских женщин имеете в виду? - спросил я.
- Всех! - подтвердил он.
- И присутствующих? - спросил я.
- Вот именно, - сказал он.
- И вон ту девушку с цветком в волосах? - спросил я. - Ее особенно, - сказал он.
- В прошлом нам бы осталось только выбрать оружие, милостивый государь, - сказал я. - Я бы вас с удовольствием заколол, синьор, или застрелил.
- Хорошо, что мы не в прошлом. Можно просто дать вам по харе, - сказал дипломат и сделал это.
Дальнейшее проходило, как в тумане. Лежа у шероховатой стены "Лабиринта", я видел мельтешение ног, будто в дичайшей самбе, среди них мелькали и мелкоклетчатые брючки дипломата. Потом появилось и его тело, рухнувшее по соседству. Под ребра ему въехал тупой милицейский штиблет. Потом ноги вокруг стали редеть.
- Вставай, Гоша, простудишься, - сказал сверху Спар-тачок Гизатуллин. - Линять пора. Тут ребята занзибарского посла задавили.
Приподнявшись, я увидел, как два лабиринтовских официанта, пара ребят по кличке "хиппи-ханурики", специально, между нами говоря, тренированные для нехороших эксцессов, за ноги и за руки выносят вон бесчувственное черное тело. У одного из кармана торчала золотая авторучка, у второго на носу красовались золотые очки. Присутствующий при выносе метрдотель Альфредыч застегивал на запястье золотую "Сейку".
Вот такие пустяки запоминаются, а важные события вроде штурма космоса пропадают. Я видел своими глазами, как тело дипломата было выброшено на холодный асфальт Калининского проспекта. Суд Линча, иначе и не скажешь, безжалостная расправа над представителем Третьего, если не Четвертого, мира. От удара об асфальт дипломат, между прочим, очнулся и стал снова выступать уже на языке той страны, где был аккредитован, то есть матом.
Спартак побежал ловить такси, а я, лишившись поддержки, схватился за ближайшую водосточную трубу и сполз но ней вниз. На моих глазах распадалась компания, не разлучавшаяся пять дней и пять ночей. Цепь была порвана, началась тревога и вслед за ней хаотическое бегство. Промелькнул милицейский мотоцикл, увозивший на облучке сурового майора Орландо, а в коляске все еще хохочущую Феньку. Альфред Булыга и его кореш Олег садились в черную моссоветовскую "Волгу", Валюшу и Ванюшу в этот момент били многочисленные дружинники. Подъезжала пожарная машина.
Я думал тогда, что вокруг в человеческой жизни сизыми утренними пластами висит немало печали. Абсурдна как сама жизнь, так и ее запись, кинолента тем более. Очнулся я после этой заключительной идеи, однако в мире полной гармонии, в собственной койке, хоть и в ботинках, но под простынью.
Через неделю стало известно, что по требованию Республики Сомали ночной бар "Лабиринт" навсегда переоборудован в диетическую столовую "Молоко".
Тарзаны и дилижансы
Какие- то кубометры времени, конечно же, утекли прежде, чем в секции поршней моторной лаборатории прозвенел звоночек из отдела кадров. Машина социализма крутит довольно тяжело и не всегда ритмично, на одном конце у нее и в самом деле компьютер, но на другом-то слепая шахтерская лошадь, вот почему даже историческое "разобраться" столько времени тащилось до объекта, то есть от Брежнева к Велосипедову.
Игорь Иванович, к тому времени совсем уже истощенный телефонными разговорами с Фенькой, частыми прилетами воображаемой Ереванской махи, философскими воспарениями на пару с Сашей Калашниковым, "культпоходами" в обществе Спартачка и Густавчика, бдениями над огромными рукописями из небоскребных глубин Агриппины Тихомировой, проходящим мимо московским летом со сменяющими друг дружку ароматическими волнами пыли и сырости, сирени и бензина, арбузов и неотмываемой метрош-ной подмышки, а также частыми и всегда как бы случайными, но неизменно демоническими мельканиями на горизонте несостоявшегося друга, со-рыцаря тайной ложи Жени Гжатского, словом, утомленный совсем, ничего уже хорошего от жизни не ждал, не говоря уже о Болгарии, когда наконец "разобрались" и пригласили зайти, как сейчас принято, в сослагательном наклонении - ты бы зашел.
Кадровик с сожалением смотрел на Велосипедова. Ведь неплохо шел этот 1943 года рождения, ей-ей хорошим шагом поднимался, и даже наши ребята на него хер не точили, а, напротив, как бы симпатизировали, и вот сам все пустил под откос. Чему же мы учили молодежь-то все эти славные десятилетия, длинные бабские гривы запускать?
Кадровик вспомнил, как он решительно выступал в послевоенные годы против показа западных "трофейных" фильмов. Вот вам результат: погнались за копейкой, а упустили настоящее сокровище - молодежь, вместо советских людей вырастили гниль, идейно ущербных. Он начал не без затруднения:
- Вот, понимаешь, товарищ Велосипедов, лаборатория ваша вкупе со всем институтом, да и полностью со всем нашим кустом, переходит на новый режим работы. Внешне все, дорогой друг, останется по-прежнему, а внутри глубочайшие изменения, усиление идейно-воспитательной работы, повышение, ну, вот я тебе уже и секреты выдаю, повышение бдительности. Ты спросишь почему, товарищ Велосипедов? А взгляни-ка на карту. Португальская колониальная империя разваливается, ну, и империалисты, конечно, попытаются полакомиться плодами распада, остановить поступательный ход истории. Получается, что силам мира и прогресса снова приходится трубить боевой сбор, вся планета опять на тебе, русский Иван…
С нарастающей сосущей Тоской два человека смотрели друг на друга через стол. Кто, куда, откуда, почему? - казалось бы, спрашивали они друг друга. Ответа быть не могло, вместо него - гудящий тоннель, внутренности улитки.
- Я хочу с тобой откровенно, - сказал кадровик, - надеюсь, поймешь. По поручению соответствующих органов оформляем сейчас "допуска" всем сотрудникам. Ну, вот и неожиданно вышло на поверхность, Игорь Иванович, что мама ваша, талантливая актриса, пела Сильву в оккупированном Краснодаре и аплодировал ей из ложи не кто иной, как офицер горнострелковой дивизии "Эдельвейс" Клаус Рихтер - не знакома эта фамилия? - да-да, вот такой же, как и вы, товарищ Велосипедов, голубоглазый блондин.
- Не совпадает, - возразил уныло Велосипедов. - Простите, но полное же несовпадение. Проверьте даты моего рождения и оккупации Краснодара, удивительное обнаружите несовпадение.
- А с чем должно совпадать? - удивился кадровик с профессиональной подлостью. - Ты, товарищ Велосипедов, за мракобесов нас не держи, принципы пролетарского интернационализма нам известны. В ГДР определенный процент руководства - бывшие члены национал-социалистической партии. Не исключено, что и Клаус Рихтер порвал с позорным прошлым и примкнул к нашему учению, дело совсем не в нем и даже не в Сильве. Дело в том, что в современных обстоятельствах, когда твой диаметр пойдет широким потоком в Африку, мы вынуждены пока, подчеркиваю, пока, подвесить твой допуск, Игорь Иванович, надеюсь, ты проявишь свою общеизвестную сознательность и поймешь меня правильно. А поэтому, дорогой вы мой… ты еще молод… глядишь, и на другом участке… ну…
- Да вы не мучайтесь, - совершенно чужим, неприятным голосом сказал Велосипедов и, сказав это таким голосом, сообразил, что в этот момент переходит как бы в другое качество, вот теперь немедленно без всякого пролога прямо здесь на месте разворачиваются одно за другим огромнейшие полотна всеобщего мятежа. Он встал. - Мы, Велосипедовы, знаем себя на Руси пятьсот лет, мой предок хоругвь держал при поле Куликовом, а прадед еще дьяконом пел в Вышнем Волочке, а нынешний мой отец Иван Диванович Велосипедов, секретарь райкома профсоюза работников пушной промышленности, тоже голубоглазый! Давайте!
- Что давать? - растерянно спросил кадровик.
- Приказ об увольнении.
Кадровик боролся с желанием плюнуть в лежащие перед ним бумаги и встать из-за стола в такую же гордую позу.
- Может, сами напишете заявление, Игорь Иванович? Может, оформим уход по собственному желанию? Легче будет ведь по собственному…
- Нет уж, - сказал Велосипедов. - Хватит! Давайте!
- Нате, - сказал кадровик и протянул Велосипедову заготовленные заранее выписку из приказа и трудовую книжку.
- Хватит с меня, хватит, хватит, - бормотал Велосипедов, проходя по кабинету кадровика к выходу, и последнее, что услышал кадровик уже из коридора, -
Хватит с меня!
Вот так может загореться огромная контрреволюционная революция, мрачно думал кадровик. А ведь все началось с этих проклятых "трофейных" фильмов. Не будь этих буржуазных "Тарзанов" и "Дилижансов", поколение воспитывалось бы на Павке Корчагине, в уважении к старшим товарищам. Как мог Иосиф Виссарионович разрешить прокат этих фильмов? Не исключено, конечно, что это была подрывная работа Берии. Вот важнейшая ошибка времен культа личности.
Он снял трубку, чтобы отзвонить Гжатскому, сообщить о результатах беседы, и тут его малость перекосило: какая муть - Рихтер, Сильва, оккупация, скорее бы уж на пенсию…
Хватит с меня!
Итак, остался И. И. Велосипедов без своей лаборатории поршней, и, взаимно, она без него, а позднее, через два дня, в четверг, после обеда, присоединился к нему верный друг Спартак Гизатуллин, в том смысле, что попросту проявил пролетарскую солидарность. Что же, моего кореша давят, а я сопеть буду в тряпочку? Не дождется этого от меня проклятая Организация!
Казалось бы, на московских улицах источник средств существования обнаружить трудно, однако это только на первый взгляд. В условиях развивающейся автомобилизации, жигулизации страны двое московских безработных с дефицитной специальностью на руках, а точнее, с доскональным знанием транспортных средств, будьте спокойны, не пропадут.
Ну вот, например, на углу Планетной и Третьей Эльдорадской вы замечаете человека, который почти в полном отчаянии корячится с заводной ручкой возле своего "Запорожца". Вы с интересом наблюдаете мучения одинокого интеллигента, который по идее-то хочет одного - будто бы на Западе пилотировать свое Транспортное Средство, и после некоторого наблюдения приходите к некоторому заключению: реле зажигания полетело к жуям, трамблер зажуярился в сосиску, не говоря уже о мелочах вроде стартера, в жуялку изжеванных щеток. Бессмысленные же движения симпатичного лет под полета в кожаной куртке вызывают улыбку.
- Простите, молодой человек, но вам, похоже, одному с вашим аппаратом не справиться.
- А где же взять специалиста? - в отчаянии вопрошает владелец, голова внизу, задница кверху. - Попробуйте записаться в автосервис! Потеряете месяц! А приобретете одни унижения!
- Специалисты перед вами, дорогой товарищ!
И вот, к восторгу владельца, за вполне умеренную плату два неплохих молодых человека из нежуликов весело, споро чинят чудовищное детище советской индустрии и день за днем превращают его в сравнительно надежное ТС.
Каждый человек, рассуждает Спартачок Гизатуллин, должен заниматься своим делом, а в нашей пошлой Организации все наоборот - кухарка управляет государством. Технический специалист вроде нас с Гошей должен починять технику - кто за? - а владелец "Запорожца" должен им просто владеть, а не натягивать себе грыжу с заводной ручкой. Кто за? - я спрашиваю. Каждый должен, как у нас в Татарии говорят, "крутить своя баранка", и вот ты, Яша, должен делать то, для чего учился, то есть писать свои книги и брошюры.
Владелец ТС, между прочим, оказался не кем иным, как Яковом Протуберанцем, философом и социологом, гигантом русской свободной мысли и светочем Самиздата.
Велосипедов думал о том, какие чудеса таит в себе Москва. Случайная торчащая из-под какой-то сломанной автомашины попка, оказывается, принадлежит властителю твоих дум, автору трудов, которыми зачитывается передовая русская молодежь.
- Кто вы по национальности, Яша? - спросил Велосипедов. - Я не ошибся?
- Нет, Игорек, вы не ошиблись, - ответствовал новый друг и клиент. - По национальности я Яков Израилевич Протуберанц, советский бесправный гражданин. Пятый пункт, друзья, - это позор нашего общества. Даже в дореволюционной России в бумагах указывалось вероисповедание персоны, а не его национальность, то есть его духовная суть, а не биологическая окраска.
- Почему "даже"? - удивился Спартачок. - Что может быть хуже этой Организации?
Оказалось, что и Протуберанцу известно имя Велосипедова: он следил за "прохождением в мировой прессе его Второго Письма Вождю, этого редкого человеческого документа".
- А ведь заочная встреча с вами, Яша, меня отчасти перевернула, - признался Велосипедов. - Ваша "Вторая реальность" совпала с моими собственными идеями о возникновении нового рабовладельческого строя, подчиненного идолу Бумаги.
Философ с удовольствием потирал руки, пружинил спортивные ножки, слегка даже подпрыгивал по ходу прогулки.
- Бумага - это не главное, друзья мои! Не думали ли вы о том, друзья мои, что общество, ставящее своей высшей целью удовлетворение своих собственных нужд, работает вхолостую, живет бессмысленнее, чем мох на болоте?
- Думали! Думали! - отвечали друзья его.
Они обычно прогуливались втроем вдоль линии безобразных гаражей-самоделок на задах улицы Восьмого марта.
- А вот меня, друзья мои, - признавался Велосипедов, - честно говоря, очень пугает, мороз по коже, мое второе существование в официальных бумагах, в кабинете следователя КГБ. Кажется, что чем больше ты там разрастаешься, тем меньше становишься в жизни.
И он проиллюстрировал свое признание крупной дрожью. Яков Протуберанц старался его ободрить:
- Чудовищность нашей бюрократии определена бессмысленностью нашей метафизической цели в масштабах полной онтологии.
Протуберанц обычно небрежно держал под мышкой пару-тройку своих новых переводов, ну там "Вторую реальность" в издании Эйнауди по-итальянски, или по-английски выпущенную "Пингвином" на весь мир, ну там израильский выпуск "Конец тоннеля?", ну там какая-нибудь статья в периодике США… Он обычно объяснял это чистой случайностью, просто вот только что, на бегу один американский журналист передал, вот поэтому и под мышкой, но друзья, конечно, понимали, что Яша хочет похвалиться своими достижениями, и не осуждали его.
Иногда к троице, сменившись после дежурства, присоединялся майор Орландо. Он приносил с собой закрывающуюся на "молнию" хозяйственную сумку. Содержимое ее доказывало, какое большое значение придает майор мужской дружбе.
Четверка выкатывала из гаража протуберанцевский "Запорожец", забиралась внутрь и многочасовыми дискуссиями опровергала обязательность знаменитой московской "тройки", доказывая эффективность квадриги.
- Наша страна катится в пропасть, - иногда сообщал секретные сведения майор Орландо и в таких случаях скрипел зубами. - Эх, жаль, не выдают нам к оружию патронов…
- А вы бы знали, Густавчик, что делать с патронами? - спрашивал наивный философ.
- Дело в том, что знал бы, - чеканный лик тореадора затуманивался явно притворной грустью.
Какая вдруг неожиданно свободная и не лишенная даже душевного комфорта жизнь открылась вдруг Велосипедову после изгнания с работы: работай сколько хочешь, можно даже много работать, и на собрания не гонят, не нужно разоблачать империализм. Однажды только, когда засиделись у гаражей допоздна, вздохнул печально Велосипедов - дескать, не увидеть мне теперь больше Болгарской Народной Республики.
- И ничего не потерял, - сказал Спартак. - Я там был, там хорошего мало.
- Как же, Спартачок, ты не рассказывал никогда о своем путешествии? - изумился Велосипедов.
- Паршивая история, вот и не рассказывал. Мы туда на туристском пароходе приплыли, высадились в Варне, а милиция там с ходу стала нас хватать и волосы стричь - не разрешается там длинные волосы. Мы говорим: не троньте нас, мы советские! А менты нам в ответ: а мы что, не советские, что ли? Там, фля, в Болгарии, процветает все та же Организация…
Конечно, безработица и на финансах отражалась очень благоприятно. Клиентов у них оказалось навалом, и в основном благодаря другому велосипедовскому новому корешу, самому молодому Народному артисту Советского Союза Саше Калашникову. В основном, конечно, были это жильцы и жилицы жилтоварищества "Советский балет".
Известно всем, что птички вышеназванного балета наделены и неплохими коммерческими талантами и привозимые ими с нью-йоркских свалок имитированные меховые шубы со сравнительной легкостью превращаются в натуральные русские "Жигули".
Спартак обычно брал на себя возвращение ключей и финальные расчеты с чудесными хозяйками. У прелестниц расширялись глаза при виде светловолосого красивого татарина, любезно оповещающего о завершении ремонта. Завязывалась непринужденная беседа, обмен юмором, который порой перемещался с порога прямиком в спальню. Таков был этот сервис! Балеринам казалось, что в Москве исподволь происходит реставрация очаровательного капитализма.
Велосипедов, конечно, не позволял себе таких легкомысленных отношений с противоположным полом, во-первых, по складу своего, как говорится, "цельного" поповичевского характера, а во-вторых, в связи с внутренними противоречиями, уже знакомыми читателю.
С Фенькой был полный раздрызг, случайные же встречи напоминали спорадические выходы крымского хана, опустошавшие средневековую Русь. Велосипедов мучился, но казалось ему, что и мука стала как-то воздушней, как-то ароматней в его новом незарегистрированном состоянии.
По- прежнему он много читал, потребляя в основном продукцию Агриппины Тихомировой, однако стал уже подумывать, а не превратиться ли из потребителя в производителя. Толчок его творческим импульсам дала довольно неожиданная персона, а именно председатель Контрольной Комиссии при ЦК КПСС Арвид Янович Пельше.
А как было дело? Зашел однажды в Книжную лавку писателей, что на Кузнецком мосту. Нет ли чего почитать, в частности полного собрания сочинений Вольтера? Из полных собраний, говорят, располагаем только Арвидом Яновичем Пельше в двенадцати томах. Что ж, почитаем и это! Взялся и был заинтригован - какие, оказывается, могут открыться мыслительные возможности при чтении наглой абракадабры некоторых авторов.
И вот начал Велосипедов потихоньку работать над кое-чем фундаментальным, над философским эссе под названием "Читая Пельше". Надеюсь, Яша поможет, думал он. Не может быть, чтобы Яков Израилевич не помог. Поможет, можно не сомневаться.