Он поднялся, пошел в дальний, заваленный рухлядью угол мастерской, пошуршал, погремел там тазами и вытянул из потаенного места сверток. Положив на стол, он развернул его и сказал:
– Вот! На рынке как-то купил. Вместе с семисвечником. На всякий случай.
На столе в измятой пожелтевшей газете лежала старая немецкая противопехотная граната. Буян от неожиданности поперхнулся. Он понял, что дело принимает серьезный оборот. В любой момент может начаться не шуточная, а самая настоящая война. И возможно, уже в эти минуты страшный бритоголовый агрессор со свастиками в зрачках поднимается по лестницам – сюда, на четвертый этаж Тахелеса. Он посмотрел на дверь и немного сдавленным голосом произнес:
– Бр-р, однако. Может, прямо сейчас двери забаррикадируем?
– Не паникуй! Так быстро они нас не вычислят. Ладно, накатим еще по пятьдесят и начнем поповскую мантию цутун махен! – Федор, расставив крестом четыре стакана вокруг гранаты, взял в руки увесистую "Финляндию".
– А может, три?
– Что три? Не будешь пить что ли?
– Три поповских мантии? – Буян начинал впадать в тихую панику. – И кстати, семисвечник надо со стола прибрать. Он им точно не понравится!
– Ха-ха-ха! Хороший будет заголовок для "Тагесшпигеля": "Война гангов! Три попа пали смертью храбрых в перестрелке с неофашистами на Ораньербургерштрассе!"
– Не дрейфь! – добавил есаул, – А семисвечник убирать нельзя – это орудие боя! Знаешь, как хорошо можно им хрястнуть какого-нибудь национал-социалиста по роже!
Поднявшись, Федор снова пошел к закромам.
– Где-то у меня хоро-о-оший кусок черной материи был… Кстати, к рясе тебе еще борода понадобится. А вот бороды у меня нет. Придется завтра, если доживем, ха-ха-ха, – он посмотрел на Буяна, – сходить прикупить. Правда, приличной бороды в Берлине не достать, но какую-нибудь ватную, на резинках, как у Деда Мороза, можно.
– Подожди, – остановил его Андрэ, – не надо поповскую рясу сооружать, достанем лучше паранджу.
– О-о-о! Гениально!!! Как это я не додумался! На хрена нам здесь мракобесие разводить. Поповство нынче не в моде! А вот паранджа – стильно, современно, актуально!
– А я на всякий случай все-таки три паранджи бы достал!
– Буян, не нагнетай! И что? Андрэ на восток укатит, а мы будем с тобой как два педика в паранджах по Берлину околачиваться? Да и не боюсь я эту звериную гадину! Пусть она от меня под паранджой прячется! Давай, Буян, наливай! Да не сцы ты – отобьемся как-нибудь!
За окном показались предместья Варшавы. Соседи по купе засуетились, принялись укладывать в сумки недочитанные журналы и бутылочки с минеральной водой. Мимо проносились ангары, полустанки, гуртовни, спальные районы большого, нескладного, но все-таки дорогого для Андрэ города.
Когда-то он часто наведывался в Варшаву. Именно здесь начинались его первые заграничные выставки. Бывало, он неделями гостил в мастерских местных художников, пил с ними "Выборову" и даже без особых усилий выучил польский язык. Так что, когда был в настроении, мог говорить на нем почти без акцента и даже с пижонским варшавским прононсом.
Поезд нырнул в тоннель, а через пару минут из темноты выплыл подземный перрон "Варшавы-Центральной". Вечерний поезд на Минск уже отошел, потому следовало подумать о месте для ночлега. Прикинув, к кому в такой поздний час удобно заявиться без предупрежденья, он остановился на Яцеке, старом приятеле, знакомом ему еще с тех первых варшавских выставок. Они не виделись несколько лет, но Андрэ знал, что Яцек стал успешным художником и в последние годы много ездил по миру, участвуя в престижных проектах. Когда же появлялся в Варшаве, большую часть времени проводил в мастерской, которая находилась совсем недалеко от вокзала на улице Яна Павла Второго.
Поднявшись наверх, Андрэ закурил сигарету. Прямо перед ним в неоновой подсветке стоял еще один его брат-близнец – помпезный Палац культуры и науки, циклопических размеров здание с высоким шпилем, подаренное после войны городу Иосифом Сталиным.
"Ну, здравствуй, дорогой братец, – поприветствовал его про себя Андрэ. – Как это в песне поется? Ох, Варшава моя, ох, столица! Вот я уже почти дома!" Обернувшись, он заметил, что несколько нищих невдалеке с интересом посматривали на него. "Однако. Черт возьми! Почему они так странно пялятся на меня? Нет, все-таки все вокзалы в мире одинаковы! Сейчас вот этот кривой подойдет и попросит на пиво!"
– Нет, не могу! – превентивно ответил Андрэ еще до того, как подошедший к нему бездомный успел что-нибудь произнести.
Изрядно помятый жизнью мужик, явно намеревавшийся стрельнуть пару грошей, развернулся и, что-то бормоча про фашистскую гадину, поплелся прочь. За много лет Андрэ хорошо изучил нравы бездомных на Варшавском вокзале. Раньше, по доброте душевной, он подбрасывал им деньжат. Однако, если подавал одному, через минуту появлялся другой, затем третий и так, незаметно, за полчаса, бывало, уходила десятка злотых. Решив, что это чересчур расточительно, он стал давать только двум первым просившим. А потом, еще поразмыслив, ради справедливости и социального равенства и вовсе перестал подавать. Теперь, когда к нему подходили, он обычно опережал просившего и сразу говорил: нет!
"Сволочи! Мизансцену ломают! После разлуки не дают спокойно надышаться воздухом Посполитой! – раздраженно подумал Андрэ. – Ну вот, еще один!"
– Идь до дупы!
– А может…
– Нет!
– Папиросу?
– Ну, ладно, папиросу можно! – он протянул нищему сигарету. – "Нет, определенно надо скорей сваливать отсюда. Эти бездомные, наверное, думают, что я прусский принц. Прибыл в Варшаву, чтоб сходить в Королевский замок посмотреть на сокровища предков". Бросив бычок в урну, он закинул за плечи рюкзак и побрел в сторону остановки трамвая.
Домофон у подъезда откликнулся сразу. Кто-то наверху нажал кнопку, не спрашивая, кто там. "Это хорошо, – подумал Андрэ, – хозяин дома". Поднявшись на мансардный этаж, он позвонил. В мастерской было шумно, доносились музыка и голоса. Вскоре появилась молодая барышня приятной наружности и, ничуть не удивившись его появлению, сказала:
– Напрасно звоните, тут не заперто. Заходите!
– Вечер добры! Яцек дома?
– Да, он с гостями. Сейчас позову!
Андрэ вошел в просторную прихожую, заставленную огромными полотнами и такими же значительными, но пока еще пустыми подрамниками. Яцек всегда отдавал предпочтение картинам крупных форматов. Андрэ нравилась его безумная, экспрессивная живопись. От нее исходила мощь, пассионарная энергия, которой так не хватало декадентским мандавошкам Буяна. Правда, в последние годы Яцек в угоду моде рисовал в основном эротические сюжеты – голых баб, трахающихся мужиков, секс в трамвае, в лесу, на пляже. Но выглядело это не пошло. Его трахальщики набухали сочной плотью. Сливаясь в экстазе, они как бы бросали зрителю вызов, кричали ему: "Хочешь секса в искусстве? – На! Получи! Насладись этим месивом тел, эйфорией красок, совокуплением цветов, форм, линий! Но мыто знаем – истинный оргазм испытает автор, когда ты выложишь на эту тумбочку хрустящую пачку зеленых банкнот!"
– О, Андрей! Не знаю, каким ветром тебя занесло, но, главное, вовремя! – перед Андрэ стоял хозяин мастерской.
– Я проездом, всего на одну ночь. Можно у тебя сегодня переночевать?
– Что за вопрос! Снимай пальто, проходи! – Бросив взгляд на Шелом, он добавил: – Да, шляпу тоже можешь снять! Не бойся, уши не отморозишь. У меня хорошо топят.
– Эта шляпа снимается только с головой.
– Ну, как знаешь! Только не проткни мне что-нибудь. А то мои полотна нынче дорого стоят, – отшутился Яцек и потащил гостя в большую комнату.
– Ты не представляешь, какие важные гости у меня сегодня, – продолжал он. – Одна очень крутая кураторша. Ездит по Европе, отбирает художников для следующей "Манифесты". С ней еще две девицы, но калибром поменьше. Я эту вечеринку специально для них устроил. Тебе надо обязательно с ними познакомиться!
Мастерская Яцека была довольно просторной, но при таком скоплении людей большая комната теперь казалась тесной.
– Что будешь пить? – хозяин подвел Андрэ к столу с бутылками всевозможных форм, калибров, цветов и наклеек.
– "Крупник" есть?
– Спрашиваешь! Эта старорежимная зараза всегда есть в моем баре! Ладно, развлекайся! Опрокинь стаканчик, а я пойду пока займусь гостями!
Андрэ нашел на столе знакомую квадратной формы бутылку и налил себе полстакана. Это был старолитовский "Крупник", крепкая и терпкая, настоянная на меде водка – напиток когда-то популярный в Беларуси, в восточных землях Речи Посполитой. Позже там его рецептуру забыли и разливали теперь только в Польше. Всякий раз, когда Андрэ возвращался на Коронные земли, из всех напитков он отдавал предпочтение именно "Крупнику". Каждый его глоток казался ему приветом из того терпкого времени, когда их страна простиралась от моря до моря, а в ее городах, замках, мястэчках цвел сладкий как мед золотой век сарматской культуры.
Пришпорив коня двумя изрядными глотками сарматской культуры, Андрэ пробежал взглядом по комнате, рассматривая находившихся в ней гостей. Несколько человек показались ему определенно знакомыми. Видимо, они встречались раньше на каких-то тусовках. Важных теток он также сразу приметил.
"Удивительно, почему все кураторши так любят черный цвет? – с легким раздражением подумал Андрэ. – Если б меня попросили описать их типичный портрет, я бы сказал: среднего роста, худощавая, с небольшой сексапильной задницей, часто в очках, но обязательно во всем черном. Вот и сейчас не надо быть большим умником, чтобы узнать их – комиссарши с маузером в голове, черные капелланы при армии, дарующие художнику патент на вечную жизнь!"
По расслабленной атмосфере в мастерской было понятно, что гости крутились вокруг стола со штофами уже не первый час, так что некоторые даже успели заснуть. Здоровенный, совершенно лысый толстяк, закинув голову назад, сидя спал на хозяйском диване. Вокруг капелланов в черном увивалось несколько человек. Посвящая их в свои концепции, они листали портфолио.
"А это, наверно, художники. Солдафоны! Пыжатся, стараются обратить на себя внимание. Явно хотят, чтобы их пригласили поучаствовать в крутом проекте". – С каждым новым глотком меда сарматский конь уносил Андрэ все дальше в бунтарскую степь. – "Интересно, почему эти феи в черном никогда не появляются у нас? Будто мы заповедник для недоделанных, не стоящий их драгоценного времени и внимания! – раздраженно подумал Андрэ. – Всякий раз, доехав до Буга, они прыгают на свои кураторские метлы и летят прямой наводкой аж до Москвы. Хреновы ведьмы! Не помню случая, чтобы кого-то из наших пригласили на действительно серьезную выставку. Черт возьми! Когда думаю о неприятном, голова начинает страшно чесаться! Попробую ее сегодня помыть".
– Пошли, я тебя представлю! – прервал его раздражение неожиданно появившийся Яцек. – Постарайся ей понравиться! Она, если захочет, может тебя из говна вытащить! – Он плеснул себе в бокал еще красного вина и потянул Андрэ знакомиться с феей в черном.
– Хочу вам представить, это Андрей, мой приятель из Беларуси! Замечательный художник! Один из лучших! А это… – Далее он назвал фей по именам, которые Андрэ все равно не запомнил, что-то типа Бастинда, Брузгильда и Лаура.
Все три феи заворожено уставились на Шелом. Наконец, главная из них, видимо решив, что сейчас этот язык более уместен, произнесла на ломаном немецком:
– Вы из Беларуси! Зер интэрэсант! Никогда не удавалось там побывать. Наверное, у вас сейчас не легко, диктатор…
– Да! Да! Очень не легко! Диктатор! Несчастная страна! Бедный народ! – Андрэ немного развязано перебил ее. – Мужики с револьверами и стеклянными глазами! А еще из последних новостей – все медведи из Москвы к нам перебрались! Теперь по улицам ходят! Вы не представляете! Как-то зимним вечером выхожу на Октябрьскую площадь к Дворцу Республики – это такое центровое место в Минске, где каждый год на Рождество каток заливают, – и глазам не верю! На катке медведи на коньках! Представляете, настоящие мохнатые медведи перед Дворцом Республики на коньках катаются и держат в руках, то есть в лапах, – банки с пивом! А два самых здоровенных забрались на крышу Дворца Профсоюзов и трахаются там на глазах у всей публики! Вообразите себе, лапы раскорячили и трахаются!
Андрэ замолчал. Феи в черном с недоумением смотрели на него, время от времени переводя взгляд на Шелом. Яцек, который тоже немного опешил от такого неожиданного выступления, наконец прервал паузу:
– Андрей делает очень интересные проекты из соломы! Огромные инсталляции! Я видел одну из последних в Германии. Он построил целый алтарь! Представляете, высоченный барочный алтарь! С распятием, колоннами, скульптурами, ангелочками. И все-все-все из соломы!
Феи в черном немного ожили. Одна из них, что была помоложе, прощебетала птичьим голоском:
– Алтарь из соломы! Зер интэрэсант!
Но тут опять вступил Андрэ, который, видимо, решил произвести на пиковых фей действительно неизгладимое впечатление. Святополк на его голове прорычал: "А ведь старуха сказала: тройка, семерка, туз!", и вслух он мрачно произнес:
– Это выглядело ужасно! Лишь потому, что христианство мертво, оно сейчас столь гуманно! Инквизиция давно бы меня распяла! Алтарь был похож на разлагающуюся плоть. Он будто состоял из множества маленьких желтых червяков, которые копошились в распятии и жрали, жрали, жрали тело того, кто висел на нем! Они были повсюду – увивали своими золотыми тельцами ангелочков, колонны, барочные карнизы! Мерзкое зрелище! Единственное, чего не хватало, – полчища черных мух, которые должны были кружиться над всем, создавая законченную картину распада!
Андрэ самому стало противно. Чтобы снять тошноту, подступившую к горлу, он сделал большой глоток квинтэссенции сарматской культуры и взглянул на главную фею. Та теперь уже с нескрываемым любопытством смотрела на него.
– А чем вы сейчас занимаетесь?
– Ничем!
– Я имею в виду, какие проекты готовите?
– Никаких! Я не хочу больше участвовать в этом лохотроне! Современное искусство – это финансовая пирамида, где дивиденды получают те, кто находится у вершины. Мне надоело много лет служить у подножья без шансов подняться наверх. Я могу изваять пять новых алтарей из соломы, наделать еще черт те чего, но это ничего не изменит. Потому что в этой игре нет правил. Все решаете вы – мафиозный спрут. Даже если я знаю три выигрышных карты: талант, труд, удача, все равно в последний момент вместо удачи выпадаете вы – пиковая фея. А далее от вас зависит, поднять ли мои ставки в игре. Но тут у вас начинаются свои интересы – политические, биржевые, обязательства перед пулом и так далее, и так далее. Вы прикидываете, какой воздушный пузырь можно максимально выгодно продать. Ведь ваш бизнес – продажа пустоты! Что может в куске высокохудожественного дерьма стоить миллионы долларов? Ничего! Но вы надуваете его и продаете эту чистейшую фикцию за безумные бабки! Такие ж люди, как я, вам не интересны! Потому что мы родились в неправильном месте! Это место для вас даже не существует на карте! Вы всегда облетаете его стороной, будто там заразный лепрозорий!
Пиковые феи с легким испугом в глазах озадаченно поглядывали на оратора в прусском Шеломе. Публика вокруг притихла и тоже начала прислушиваться к речи трибуна, который что-то страстно проповедовал на непонятном большинству языке. Андрэ же сегодня был явно в ударе. Он пришпорил коня еще двумя глотками сладких воспоминаний о золотом веке Речи Посполитой и галопом поскакал по мозгам публики в зале:
– Я много лет гнил в окопах у подножия пирамиды как простой солдат великой армии искусства. Но меня все достало! Я больше не хочу гнить в окопах, быть безымянным! Вы спросите, а как же долг? Служение? Служение великому, вечному? Да никак! Плевать я хотел на ваше искусство! Если б я жил во времена Возрождения и создавал реальный алтарь, то мог бы смириться со своей участью. Я сказал бы себе: да, я безымянный солдат, но я создаю вечное, то, что будет восхищать людей и после моей смерти. Со своим произведением и я ухожу в вечность. Но алтарь из соломы жив только со мной. Это фикция, от которой останется лишь документ, фотография, информация, файл. Да, он может остаться в вечности! Но это зависит только от вас! Сегодня вы – инквизиция, которая дарует индульгенции! Вы выдаете патент на вечную жизнь! Если вы объявите его великим произведением, тогда он останется! Но я не хочу, чтобы вопрос вечности зависел от вашего каприза! Мне надоело! Считайте, что это мятеж! Бунт! Вы хотите знать, какой мой новый проект? Вот, он на моей голове! Шелом! Я, безымянный солдат, объявляю себя генералом! Маршалом! Кайзером! Можете считать меня самозванцем! Но я, самозванный кайзер, не дожидаясь вашего приглашенья, сам иду наверх! Вот этот шпиль будет венчать пирамиду! Я и есть арт-проект!
Андрэ внезапно остановил коня перед пропастью тишины, наступившей в комнате. Гости, Яцек, дамы в черном с недоумением слушали безумного всадника. Даже толстяк, спавший на диване, при словах "бунт" и "мятеж" ненадолго очнулся, прохрипел, что он тоже Шелом, и, покрутив головой, снова отправился в сладкое забытье. Андрэ почувствовал, что речь его произвела впечатление, но чтоб еще сильнее понравиться феям, пришпорил коня и полетел в пустоту:
– Представьте, некий неизвестный солдат вдруг понимает, что его жизнь – дерьмо! То, во что он безоговорочно верил, служение вечному – всего лишь фикция. А он, пожертвовав всем, отдал этой фикции всего себя целиком! Ставка сделана. Но крупье оказались жуликами! Интенданты – воры, генералы – продажные, в штабе засели крысы! Вместо туза выпала черная дама. Он понимает, у него один шанс – джокер! Перевернуть шулерский стол и поднять восстание. Да! Да! Бунт! Только бунт – его надежда! Вы готовите "Манифесту"? Так вот вам мой манифест! Шелом!
Я надел на голову мир! Я надел на голову войну! Я объявляю миру войну! Я – человек в Шеломе! Я Человек-Шелом!
– Нема! Нема! Сам жабрую! Тьфу! Прям король Лир какой-то! – Андрэ натянул воротник плаща повыше, словно это могло защитить его от холода. Уже более двух часов он сидел на неудобной скамейке в пустом промерзшем зале "Варшавы-Центральной". Поезд до Тэрэсполя отправлялся только в шесть десять утра. Часы же на большом электронном табло говорили, что сейчас три, а значит, провести в ожидании предстояло еще сто восемьдесят томительных минут.
"Идиот! Придурок! Кретин! Какого черта ты устроил эту манифестацию у Яцека! Налетел на баб, которые вообще ни при чем! Ну, приехали кураторши, ну, желали с тобой познакомиться, про проекты спросить! А ты сразу – бунт! Мятеж! Восстание! Я Человек-Шелом! Кретин! А, ладно! С другой стороны, плевать эти бабы на тебя хотели! Ты им просто под руку подвернулся. Желали посмотреть на болотного человека. Экий аттракцион – говорящая обезьянка. Ха-ха-ха, а обезьянка не только говорящая, но и кричащая, и вообще бешеная оказалась. Да еще в прусском Шеломе, да к чему-то взывает, руками размахивает! Придурок! Идиот! Сидел бы сейчас в тепле! А теперь мерзни на вокзале среди этих бомжей! Вон сколько их собралось. Со всех щелей повылазили посмотреть на кайзера в изгнании, что корчится от холода на этой дерьмовой скамейке. Так они еще будто сговорились! Каждые три минуты какая-нибудь блядища подходит денег попросить!