Мама
Мы не выбирали ни страну, где родимся, ни народ, в котором родимся, ни время, в котором родимся, но выбираем одно: быть людьми или нелюдями.
Сербский Патриарх Павел
– Как вы меня достали! – водитель нервно выкинул сигарету в окно, включил правый поворот и нажал на тормоза. Маршрутка съехала на обочину и остановилась вблизи густой лесополосы, одиноко уходящей в бесконечную степь.
– Куда вы скопом все! Женщин сначала пропустите! – продолжал ворчать шофёр, но пассажиры, неуклюже разминая затёкшие ноги, уже бежали к деревьям. Две женщины вырвались вперёд, и мужики, признав неофициальное поражение, остановились. Нехотя достав сигареты, закурили; переминаясь с ноги на ногу, сплотились в молчаливом упрёке: ну, бабы, что с ними поделаешь, и здесь первые. Тем временем победители, ломая сухие сучья и пригибая высокую траву, исчезли в тени деревьев.
– Господи-и-и! Да что ж это, люди, спасите-е-е! – раздались крики из лесополосы. Мужики по интонации поняли: что-то случилось. И это "что-то" – очень плохое.
Несколько десятков метров бегом – и вот они на поляне: одна из женщин сидела на земле и прижимала к груди мальчика лет пяти-шести. Другие бегали вокруг, кричали и махали руками, их причитания и крики слились в протяжный гул; в воздухе запахло бедой.
– Мальчик… вот… из петли вытащили… не знаю, жив ли… – женщина подняла глаза и посмотрела на мужчин: в её побелевших глазах стоял дикий ужас. Вязкая пауза оцепенения была прервана криком:
– Бегом к доктору! – мужик схватил из рук ребёнка и побежал к маршрутке. Двое подняли женщину с земли и осторожно, словно больную, повели вместе с остальными.
– Что опять случилось? – начал водитель недовольно, но осёкся.
– Давай быстро в ближайшую больницу! Мальчика из петли вытащили. Не знаем, жив ли, – мужик, явно нервничая, укладывал ребёнка на сиденья. Остальные расселись на свободные места.
Водитель вдавил педаль газа в пол, и маршрутка, скрипя всеми частями, понеслась по пустынной дороге. Тем временем мальчик начал приходить с себя: сначала он захрипел и открыл глаза, потом пошевелил руками. Пассажиры загомонили, кто-то с облегчением вздохнул. Вдруг водитель резко затормозил: на обочину выбежала женщина и яростно замахала руками, останавливая маршрутку.
– Давай без остановок, ребёнок при смерти! – крикнул мужик.
– Бросать человека на ночь глядя в такой глуши?! Да вы сошли с ума! Следующий автобус будет только утром! – в конце тирады шофёр сорвался на визг и остановил маршрутку. Открыв двери в салон, бодро запрыгнула молодая женщина:
– Спасибо, спасибо большое, что подобрали! Я уж и не надеялась; здесь так редко ходят автобусы. Кроме нашего села ничего и нет поблизости, вот и не хотят по этой дороге ездить! И село поэтому развалилось, работы нет, ничего нет… – она вдруг увидела мальчика и замолкла на полуслове. Ребёнок молча смотрел на неё.
– Мама, а ты говорила, что будет не больно, – прохрипел мальчик и потерял сознание.
Крики, вопли и мат смешались с грохотом маршрутки. После непродолжительной схватки мужики связали новоявленную мамашу, предварительно отбив её у баб, которые так и норовили выдрать ей волосы. Ругаясь и матерясь, затолкнули её под сиденье:
– Сдадим куда надо, пусть разбираются.
Пустынная дорога, прорезанная двумя лучами света, уносилась в безбрежную степь.
Водитель молча взял дрожащими руками сигарету и закурил.
Случай в Калиновске
Опять шёл дождь.
– Ну, почему как ночной вызов, так обязательно дождь? – думал про себя капитан, пытаясь устроиться на сломанном стуле.
– Рассказывайте, как всё было, господа, – он повернулся к бомжам и закурил.
Двое здоровых мужиков неопределённого возраста лежали связанные на полу. В заброшенном доме воняло гнильём и падалью. Каким-то чудом уцелевшая лампочка освещала всё это уродство, но как-то однобоко: более-менее виден был лишь угол комнаты. С крыши капало прямо на стол, и капитану пришлось заполнять протокол на поломанном стуле. Весь этот бардак был умело дополнен гомоняще-бурлящей толпой, включая начальника милиции: случай-то неординарный!
– Слушай, да мы уже рассказывали сто раз, – один из бомжей приподнялся и сплюнул кровью. На его побитом лице появилось что-то вроде улыбки.
– Поулыбайся мне ещё тут, Рябов! – начальник милиции пнул его под рёбра. – Два часа ночи! А мы с тобой, говно, возимся, вместо того, чтобы спать!
Рябов закряхтел:
– Ну, вон, Ванёк срубил капусты на халяву, на кладбище. Купили спирта у Машки, развели водой из лужи, ну и сюда, на базу, – он прищурился: фары подъехавшей скорой помощи осветили часть комнаты и обшарпанную стену с допотопным оборванным плакатом "Перестройка и Ускорение!". Приехали санитары, занесли носилки. Рябов проводил их взглядом и продолжил:
– Ну, а потом на хвост упал этот, не знаю, чи Микола, чи хто, – он попытался сесть, и тут же получил ботинком от начальника. – Всё-всё, лежу!… Ну и, грит, братва, типа, угостите босяка. Да какой с него босяк? Ты его видел?
– Я-то видел, но было уже поздно, – угрюмо сказал капитан, заполняя протокол, изогнувшись, как "Мыслитель" у Родена.
– Ну, а Ванёк-то добрый, сами знаете, пей, грит, пожалуйста, – бомж покосился на своего соседа.
– Ну да, как же, теперь вся милиция знает о его доброте, – усмехнулся начальник. Между тем санитары укладывали тело Миколы на носилки; врач отозвал начальника в сторону и шёпотом начал что-то объяснять. Группа захвата с грохотом вышла, и в комнате остались Рябов, Ванька и капитан.
– Ну, а чё, полтораха кончилась, опять надо к Машке, – проскрипел Рябов. – Ванёк филки достал и этому, как его, Миколе, что ли, грит: "Сгоняй по-братски за спиртуозом". Тот не против, даже обрадовался, взял и пошёл. Начальник, ну дай закурить, а? – Рябов сделал глупо-кислое лицо, став похожим на деревянную маску печёной картошки. Тот ещё был красавец!
– Рябов, ты, твою мать, лежи пока и рассказывай, о чём спрашивают. А курить тебе вредно: по ходу, корячиться, как бы это по фэн-шую сказать, твоему организьму, пожизненно баланду нюхать, а для этого здоровья ох как много понадобится, – капитан назидательно, по-отцовски поводил пальцем в воздухе.
– Та хер его знает, капитан… Где мы сейчас живём, думаешь, лучше? – Рябов прислонился разбитой щекой к луже крови на полу. – Там хоть кормить будут, охранять. А тут иной раз глядишь: собаки, и те лучше живут. Эх, люди…
– От только не ты, Рябов, о людской душевности мне тут песни петь будешь! На хера вы мужику все кости переломали?! Вся кожа, вон, на лоскуты порвана! Да Фредди Крюгер бы обосрался, если б увидел, что вы с Миколой сотворили!
– Не знаю я никакого Фредю, врать не буду, но вот тут, товарищ капитан, есть небольшая ремарка: этот человек был до тех пор человеком, пока своим поступком не лишил себя этого гордого звания. Факт! – и Рябов подмигнул следователю заплывшим глазом уж как мог.
– Тебе ли, философу-бомжу-мокрушнику, о гордых человеческих званиях речи заводить? И где ж ты словей таких успел нахвататься: "рема-а-арка", – кисло улыбнулся капитан. – Давай дальше по порядку: ушёл он – что потом?
– У меня, начальник, за спиной филфак МГУ – это так, насчёт где нахватался. Ну, не было его, может, с полчаса. Мы напряглись было, хотя вмазанные прилично, сам видишь. Хватало уже, но всегда хочется больше – человек так устроен, что поделать. Зашёл он и говорит, что принёс. Мы смотрим: в руках ничего, в карманах – тоже. Где? А он показывает на пузо – здесь, грит. И хохочет так весело! Еле стоит, а хохочет! Ну, Ванёк-то с юмором и грит: "Значит, ща будем пить" – и в табло ему с правой – щёлк! Ну, а потом давай мы его выжимать, как бельё, ну, вы понимаете. А с него кроме крови и мата – ничего не течёт. Жидкий какой-то оказался: полопался везде, потрескался. Аж странно…
– Ну что, капитан! – влетел, как ураган, начальник милиции. – Давай закругляйся! Врач уже отписался: вот уроды, все кости переломали! Смерть в результате болевого шока! Их ща наши заберут, а ты давай домой! Утром ко мне. Хотя уже утро, ёханый бабай! Ну надо же: как тряпку выкрутить человека! – кричал он уже из машины.
– Докатились… Люди для нас – что тряпки, – капитан вышел на улицу: дождь лил как из ведра. Лишь обрывок "Перестройки и Ускорения" смотрел ему вслед из разбитой глазницы заброшенного дома.
Смотрящие вверх
Часть I. Мечты сбываются
Понедельник – самый лучший день недели, и это факт! Время, когда можно расслабиться, зависнуть в сауне и попить пивка с коллегами по цеху. Но самое большое удовольствие доставляло Ивану то, как рано утром, вразвалку, с дубовым веником и пивом он шёл навстречу хмурым лицам, спешащим в свои конторки и цеха; лицам, которых впору пожалеть и дать ещё один выходной для отдыха от двух предыдущих, но нет! Нет этого дня. Да и если бы была такая воля – распоряжаться отдыхом трудящихся, – не дал бы Иван этого дня, не дал! Всё правильно в этом мире!
– Мне, значит, всю неделю плюс субботу да воскресенье корячиться на базаре, торгуй-уговаривай – и ничего! А им, видите ли, два дня отдыхай, а в понедельник всё равно – плохо! Завидуйте, овощи! – Иван пытался телепортировать эту мысль в каждое встречное лицо, но, судя по их выражениям, особых достижений в этом виде передачи информации не достиг.
– Ну да чёрт с вами! – он подошёл к двери с вывеской "Сауны по-русски" и позвонил.
Услужливый банщик проводил его в комнату для отдыха, где праздник, друзья и пиво сливались воедино, образуя ту субстанцию, из-за которой, в принципе, и хотелось жить.
– Привет всем! – Иван отвесил шуточный поклон и расплылся в улыбке.
– Ого-го! Опоздунам – штрафную! – из прозрачного тумана выплыли лица Петьки и Хромого, соседей по прилавку на базаре.
I
– А я, пацаны, в Германию хочу! И не просто хочу: она мне снится через день – вот как хочу!… – разомлевший и умиротворённый Иван наступил на любимые грабли.
– О-о-о, понеслась… Иван, прекращай, сам знаешь, что сейчас начнётся, – Петька покосился на Хромого.
– Ну а что, и пусть начинается, – Иван подвинулся поближе к столу.
Хромой не заставил себя долго ждать:
– Ваня, а что ж тебе, брат, опять после пятого бокала родина-то не мила? Что, к фашистам потянуло, на тёпленькое?
– Да просрали мы свою родину, Хромой, просрали! И деды, получается, зря воевали! Потому как таким мудакам, как мы, не то что родину – сортир доверить нельзя! Нам же всё равно, нам всё по барабану! Нам же мозги все вынесли и отравили! Нас без войны в плен загнали всех, в рабство! Бежать надо, бежать отсюда, пока ещё можно!
– А ты, Ваня, за всех не отвечай! Я, между прочим, в армейке два года оттянул, пока ты по больничкам справки собирал на волчий билет. Я, Ваня, границу охранял и могу сказать тебе, что никакая вражина не проходила и не пройдёт! И дедов ты не трогай! Ой, Ваня, не трогай! – Хромой привстал и потянулся трясущейся рукой за бокалом. – С нами правда, Ваня, понял? А всё остальное – муть!
– Да какая правда, Хромой?! Где она, твоя правда? В Кремле или в Думе? Или в твоей армии? Скажи! Где её искать?! Нас лишили её, и вообще – самой идеи лишили! Мы не знаем, куда идем и зачем! Разноцветные фантики – вот что нам подсунули вместо правды! Вот мы и корячимся днями и ночами, добывая эти фантики – доллары да рубли, меняя на них свою жизнь! Слишком неравнозначный обмен, Хромой!
– В натуре, Вань, ты думаешь, что соскочишь отсюда, и немцы тебя там, в Германии, в жопу целовать будут? – Петька решил закинуть свои пять копеек в вечно-пьяный спор. – Таким же рабом и будешь, только кормить будут другой ложкой.
– Да согласен я! Нет правды ни в Кремле, ни ниже, ни выше! Нет её и в деньгах! Правда, Ваня, внутри – в сердце! Она у тебя здесь, – и Хромой чуть сильнее, чем надо бы, ударил Ивану под левую грудь.
– Эй, Ванька! – Хромой вдруг удивлённо остановился. – Ванька, ты чё?!
II
Иван будто бы выныривал из глубины: вот-вот будет долгожданный глоток воздуха! В предвкушении свободы от давящей со всех сторон воды (или что это?) становилось тошнотворно сладко, но приближение к поверхности оказывалось опять обманчивым, и он, задыхаясь и захлёбываясь, опускался на липкое и ужасно вонючее дно.
– Где я?… – Иван, испугавшись собственных слов, открыл глаза.
– Доктор, доктор! Он говорит!
Иван, словно в дымке, увидел, как старушка в белом халате (неужели мать?!) убегала в белоснежный коридор.
– Два месяца в коме, Ваня… – мать плакала то ли от счастья, то ли от усталости и переживаний. – В Москве отказались браться за тебя, сказали, что только в Германии есть клиника, и врачи такого уровня… Хромой в КПЗ… Доктор сейчас придёт.
– Мать, где я?… – Иван приподнялся, но руки, как у тряпичной куклы, отказались слушаться, и он неуклюже повалился на бок.
– Мы в Германии, сынок, – мать не находила себе места и постоянно оглядывалась на дверь. – Сейчас доктор придёт, ты только не волнуйся… Хромой продал свою квартиру и палатку торговую со всем товаром, гараж и ещё что-то, не знаю… Петька тоже там занял где-то… Кредиты какие-то… В общем, тебе на лечение и операцию… Только Хромого милиция посадила до выяснения: говорят, ежели ты умрёшь, то его надолго в тюрьму отправят… Но можно и не сесть вовсе, если деньги дать… Только он упрямый – ты же знаешь… Вот и побили его сильно: в психбольницу отправили – с головой что-то случилось. А написали, что сам упал… Говорит всё время, что не хотел он тебя… это… ударить так… сильно. Да кто ж сейчас ему поверит, когда с него можно денег взять… Ой-й-й… Зачем я это говорю?… Совсем дурная стала, старая…
– Германия… Значит, мечты сбываются, – Иван закрыл глаза. – Только счастья от этого больше не стало… Почему, а, мать?… Мы всю жизнь ползли, летели, рвали, врали… за что, мать, зачем?
– Да не будет нам никогда мира вокруг, пока внутри нас не пойми что творится, – мать взяла руку Ивана и погладила шершавой ладонью. – С помощью вранья не найти правды… Без Бога внутри – нет места нам ни здесь, ни на небе, сынок… Не найдём мы так ничего, кроме горя и слёз…
– Ма, ну не надо, а? – Ивана перекосило. – Вот и ты начинаешь: правда, Бог… Где он, твой Бог? Мне плохо! Почему Он меня не спасает?
– Он у тебя в сердце, сынок. А ежели ты Его оттуда попросил, а впустил кого другого, то уж пойми Его правильно – ждёт Он, чтобы ты впустил Его к себе обратно, ибо дал нам свободу выбора… Да только выбираем мы всё не то… Ты прости старуху, но, сынок, что в твоём сердце, деньги? Да и как Он может тебе помочь, если ты постоянно гонишь Его от себя?
Её рука нежно коснулась сердца Ивана.
III
Свет! Иван летел и таял в этом Свете радости и счастья.
Почему он раньше не видел его, этот Свет?
Этот Свет – он вбирал в себя всё и отдавал в тысячи, в миллионы раз больше!
* * *
Дверь в палату-изолятор психиатрической городской больницы открывалась долго. Врач, истерично матерясь, не мог попасть ключом в замочную скважину: руки тряслись, а тело подпрыгивало, словно его дёргал за невидимые нитки какой-то безумный кукловод.
– Ну что, Хромой, дело дрянь! – врач закрыл за собой дверь камеры. – Жмур нарисовался-таки. Корячиться тебе, голубь, кабы не соврать, от справедливого суда лет семь как минимум.
– Доктор, давай без цирка.
– А вот на, почитай.
Хромой сел на край железной койки и развернул копию заключения о смерти Ивана.
– Триста кусочков русских рублей, Хромой, и ты – полноценный душевнобольной без всяких обязательств перед законом.
– Да пошёл ты, доктор.
– А вот это ты зря, Хромой, – тело в белом халате уже колотило; рот искривился и лицо застыло в ужасной гримасе: рука нащупала в кармане скальпель.
– Никогда, я повторяю, никогда не посылай меня! Ты, выродок! Никогда не посылай меня! – и красная пелена ненависти поглотила свет и разум, оставив в сознании только яркие вспышки картины с бесконечным маковым полем.
Сердце лежало на полу и немного подрагивало. Врач вытер пот и посмотрел на себя, на останки когда-то белого халата: должно поместиться. Он ещё раз пнул мёртвое тело Хромого, упал на колени и начал запихивать скользкое и такое тёплое сердце в карман.
Иван знал куда лететь. Неважно откуда – знал, и всё. Важно было другое:
– Успел! – Иван сел на плечо доктора и облокотился на его голову. – Здорово, братик, Хромой!
– Помнишь наш разговор – там, в бане?
– В сауне, – Хромой сел на другое плечо врача.
– Ну да, в сауне. Про то, что правда – в сердце.
– Да, помню. Только у меня теперь нет…
– Полетели, я знаю, где оно… она…
Часть II. Игра
Маленький магазин утром – это отдельная песня.
Песня эта типа гимна надежде на светлое если не будущее, то уж продолжение дня – точно. Потому как до десяти утра продавать алкоголь по закону стало нельзя, а выпить, сами понимаете, хочется, и намного раньше.
Конечно же, продавщицы знали об этом "хочется" и теперь, в эти страшные утренние часы, в глазах определённого контингента представали в образе безграничных решителей судеб. Этакими добрыми феями и последней надеждой в одном флаконе под названием "Утреннее счастье".
Вот и Василий, заглянув в ларёк рано утром, скорее почувствовал, чем заметил этот надменный взгляд – взгляд доброй феи с полицейским прищуром. Не сказать, что Василию было плохо, но и сказать, что хорошо, – значит обмануть читателя ещё больше. Вчера было выпито шесть бутылок портвейна. Зачем? – этот вопрос, как шуруп, вкрученный в голову Василия, раскалывал больной мозг, заставляя дрожать руки и вздрагивать всё тело при любом шорохе:
– Валя, мне плохо… – Василий сделал кислое лицо, хотя и без театра на нём всё было написано.
– А кому сейчас хорошо, Вася? – это был тот самый момент, из-за которого Вале и хотелось приходить на работу. Игра началась.
– Валя, надо… хотя бы пива… – Василий знал эту игру давно: унижение и издевательство с одной стороны, покорность и вежливость – с другой. Несоблюдение правил сулило дикий отлуп от винта и дальнейший каждодневный утренний бойкот с занесением в чёрный список. Кому это надо? Правильно: никому.
– Валюша, ласточка, на складе же есть… принеси полторашку… вот деньги, – Василий решил форсировать события.
Но это было не по правилам.
– Вася, а законы правительства на тебя уже не распространяются? Ты, может, в Кремле начал работать? Или что случилось? – Валя парировала наглость Василия двойным ударным вопросом.
– Ну, Валечка, смилуйся над бедным работником ЖКХ, – Василий склонил голову и вяло улыбнулся. Получилось ужасно.
– Ох вы там и козлы-ы-ы… – Валя практически зашипела. – Да я б, вашу мать!… Расстреляла всю твою кодлу – автомат не дают! Суки, все деньги у меня вытащили за прошлый месяц! Уроды! Одно, шлют эти счета: то за воду, то за мусор, то за хрен знает что! Вы там в этих деньгах решили купаться, что ли?!
– Да я ж простой сантехник, Валя, – пытался оправдываться Василий. – С меня так же дерут. Мы-то тут при чём? Это ж наверху всё.
– Сантехник… – Валя успокаивалась. Она понимала, что перегибать палку в игре не стоит. Василий хоть и пьёт, но, когда вдруг закапает вода из крана, утром бежать к нему. Он мужик простой – за бутылку всё сделает. Другие-то полтыщи снимут, как пить дать…