Ветер, внезапно налетевший с моря, сорвал тенты, опрокинул указатель запретной для купания зоны, засыпал песком скамейки на берегу. Вой ветра заглушил скрежет жестяных раздевалок, скрип дверей павильона, где продавали воду и пиво. Волны вбежали далеко на пляж.
Ветер у моря звучал иначе, чем в городе, иначе, чем в лесу, чем в поле. В городе он играл на трубах, железных кровлях, ставнях, дверях, гудел в проводах, шуршал обрывками газет и афиш, пустыми папиросными и спичечными коробками. В лесу он шумел листвой деревьев, скрипел ветвями, готовыми вот-вот обломиться, но упорно держащимися. В поле чистом он был без инструментов и выл себе, пел, пел без аккомпанемента. Разные моря звучат по-разному. Каспий на этом берегу скулил в ветреные ночи тоскливо и протяжно.
И однажды, так же внезапно, ветер утих. Море вернулось к себе, успокоились пески, в зыбком колебании притихли тенты, замолчали двери, окна, жестяные стены раздевалок.
И была уже осень. Лишь мусор на пляже - арбузные корки, пустые бутылки, ящики из-под пива, клочки лопнувшего волейбольного мяча, брошенная в стороне волейбольная сетка - по-своему напоминал о прошедшем летнем сезоне, шумном и веселом.
Опустели дачи, и дома стояли с заколоченными окнами и дверьми. Где-то далеко-далеко, гулко и ритмично отбивая дробь, стучали колеса быстро мчащейся электрички, и ее протяжный гудок долго, медленно, как белый дым высокой трубы, растекался над побережьем, над приглаженными легким ветерком песками.
На самом краю пустынного берега рыбаки спускали в море лодку, крестьянки жительницы прибрежных поселков - стирали у линии прибоя красивые пестрые ковры, натирая их гилабы (мелкая глина) и мылом, а затем смывая пену голыми ногами. Голые ноги топтали в каменных чашах виноград, заготавливая его для дошаба и ирчала - сладкого виноградного варенья.
Маленький постушонок купал у моря своего барашка. И где-то совсем далеко проскакала белая лошадь. Как она сюда попала?
- Холодновато, - сказала Тахмина, обтираясь большим махровым полотенцем, которое протянул ей из машины Заур. Она только что вышла из моря, и вслед за ней прямо до машины тянулась цепочка морских капель, и, войдя в машину, она внесла в нее мокрый песок, осыпающийся с ног. - Больше купаться нельзя. Это в последний раз.
- Да, - сказал Заур, затягиваясь сигаретой и недовольно морщась: ведь можно же стряхнуть песок, не входя, в машину, как делал всегда он сам. "Но ведь и правда последний раз в этом году мы приезжаем купаться", - подумал он и сдержал упрек. Вслух он сказал только:- Да, скоро осень.
Одетая и причесанная, она уже сидела на влажном заднем сиденье, и вдруг Заур услышал:
- Скоро осень, за окнами август,
от дождя потемнели кусты.
И я знаю, что я тебе нравлюсь,
как когда-то мне нравился ты, -
тихо напевала она.
У нее был низкий и довольно приятный голос, и пела она всерьез - не мурлыча, не комкая слова, а с каким-то особенным потаенным смыслом.
- Хорошая песня, правда? - сказала она.
- Хороший голос, - ответил Заур, и она улыбнулась, отбросив волосы со лба.
- Сделай это еще раз, - попросил он.
- Что?
- Вот так же отбрось волосы.
Она улыбнулась, повторила жест, который нравился Зауру, и опять запела:
- Отчего же тоска тебя гложет,
отчего ты так грустен со мной?
Или в августе сбыться не может,
что сбывается ранней весной?
- Отчего, а? Отчего? - сказала она вдруг, резко оборвав песню, взъерошила ему волосы и рассмеялась. - Отчего ты такой грустный со мной, а, Зауричек?
- Разве? - спросил Заур для того, чтобы как-то откликнуться. - Наверное, потому что скоро осень и мы сюда больше не придем.
- А помнишь, как мы приехали в первый раз?
- Конечно, помню, это же была наша первая ночь, - с иронической важностью сказал он. - Но это было не здесь, а вон там, за тем холмом, за скалами.
- Я знаю. И было это совсем недавно, а будто прошла целая вечность.
- Да, это было в начале лета. А теперь вот и лето кончается.
- Наше лето. Наше медовое лето. Можно так сказать? Медовое лето - как медовый месяц? Можно?
- Можно, наверное. Поехали?
- Поехали.
Он стал заводить мотор, а мотор что-то не заводился, и ^тогда она сказала:
- А знаешь, я ухожу с работы.
- Что?
- Ухожу с работы. Вернее, перехожу на другую.
Он даже заводить перестал.
- Уходишь? Куда, на какую другую?
- На телевидение. Можешь себе представить - диктором! Один мой друг устроил. Вернее, он как-то, много лет назад, посоветовал мне пойти туда, но тогда я почему-то пропустила это мимо ушей, а теперь вот вспомнила и позвонила ему… Он там работает, но я честно, благородно, без всяких хлопот с его стороны, - торопливо добавила она. - Меня даже экзаменовали, дали текст, я прочла и по-азербайджански и по-русски. Ну и внешне, - она улыбнулась, - вполне подошла. И даже один из главных там комплимент мне сделал: "И красива, и скромна, и, главное, телегенична, а это редкость".
Мотор наконец завелся, и они медленно поехали по песчаной дороге к шоссе. Заур думал о новости с недоумением и не мог понять, радует его это сообщение или огорчает. Он не знал причин ее решения, но предполагал, что оно так или иначе связано с их отношениями, сложившимися этим летом, и, следовательно, с ним самим. Это слегка тревожило, ибо решения, тем более столь кардинальные, накладывают долю ответственности на того, с кем они в той или иной степени связаны.
- Что же это ты вдруг решила?
Он знал, что ответ будет точным и определенным, без всяких попыток уйти от сути, и не ошибся.
- Из-за тебя, - сказала она.
- Из-за меня?
- Конечно. Мне было бы трудно видеть тебя каждый день, зная, что ты уже не мой.
"А разве я когда-нибудь был твой?" - чуть не брякнул он, но проглотил готовую было вырваться фразу и сказал то же самое по-другому:
- А что изменилось в наших отношениях?
Она беззвучно засмеялась, и Заур затылком почувствовал ее смех, а затем и увидел в зеркале, прежде чем Тахмина успела стереть его с лица.
- Неужели ты ничего не понимаешь, Зауричек? - сказала она. - Неужели не понимаешь, что это наша последняя встреча? Ну, скажем иначе, не последняя встреча, потому что мы, наверное, будем иногда сталкиваться - мир тесен, наш город тем более, а последнее, ну… - она опять усмехнулась и произнесла с ироническим пафосом:-…последнее свидание.
"Почему?" - хотелось спросить ему, но он смолчал, пытаясь найти ответ сам, ведь так часто она упрекала его в том, что он не тонок и не понимает настроений, связывающих мужчину и женщину или, наоборот, разлучающих. К тому экие очень он и огорчен был угрозой разрыва. Тогда он не понимал, что его равнодушие вызвано слишком частыми встречами и особенно опустошенностью после недавних ласк. И что не будь последней бурной недели, прошедшей под знаком необратимого конца пляжного сезона, или если бы она сказала ему все это на три-четыре часа раньше, когда они ехали сюда, до их объятий, реакция его была бы другой. Но теперь несколько часов, а может, дней, до исступленного желания снова быть с Тахминой, он мог спокойно думать о том, что никогда уже не будет с ней. "Как хорошо, - подумал Заур, - что я не послал ей того несуразного мальчишеского письма, которое написал спьяну после нашей первой близости. Как наивно и смешно оно выглядело бы теперь, когда я точно знаю, что никакой такой любви между нами нет, да и вообще… связывает - желание, разлучает пресыщенность, а все прочее - чепуха…"
- А знаешь, чья эта дача? - спросила Тахмина.
Впереди за высоким забором, выложенным из неровных серых камней, высился двухэтажный дом с широким косым балконом, выкрашенным в мутно-зеленый цвет.
- Нет.
- Ваших соседей, Муртузовых.
- Муртуза Балаевича? - удивился Заур. - А ты откуда его знаешь?
- Я знаю сына.
- Спартака… - сказал Заур, и внутри у него екнуло. Он хорошо знал Спартака. Его знакомство с Тахминой было неприятно. Он вспомнил повадки Спартака, его нрав, развязный и циничный язык, его отношение к женщинам. Заур знал, что означает для Спартака красивая женщина, и знал, что Спартак своего не упустит. Даже если у него ничего не получилось, оставалась возможность почесать языком.
- Откуда ты знаешь Спартака? - с напускным равнодушием спросил Заур.
- А он дружит с одной моей приятельницей, - сказала Тахмина, и Заура передернуло от слова "дружит". Он догадывался, как Спартак "дружит" с женщинами.
- Останови, - сказала Тахмина, и Заур резко затормозил у больших зеленых ворот с маленькой, наглухо закрытой калиткой.
- Что такое?
- Давай зайдем. Посмотришь, какой прекрасный вид с балкона…
- Еще чего не хватало! Что нам делать на чужой даче? Тем более на муртузовской…
- Да не упрямься, прошу тебя. Зайдем на минуточку.
Он нехотя повиновался.
- А ты, я вижу, любовалась этим видом, - буркнул он, открывая ей дверцу машины.
- Молодец, я все же кое-чему тебя научила: открываешь дверь даме.
"Впрочем, - подумал он, - какая мне разница? Что она мне, жена? Спартак так Спартак".
- Век живи - век учись, - сказал Заур. - А я и не предполагал, что ты ходишь в гости… - в последнюю секунду он сделал паузу и сказал "к Муртузовым" вместо "к Спартаку". - Ты что, и в Баку к ним ходишь? В таком случае у нас есть шанс встретиться не только вообще в тесном мире, но и конкретно в нашем тесном дворе.
- Да нет, что ты, я даже не знаю, где они живут в Баку. Просто он как-то раз собрал здесь, на даче, большую компанию, и я случайно попала.
- Он - это кто? Спартак или Муртуз Балаевич?
- Отец, что ли? Да я его и не знаю. Спартак встречался с одной моей подружкой. ("Встречался"- это уж, пожалуй, ближе, а то - "дружил"!") И вот была какая-то собируха, кажется, день его рождения, и подруга уговорила меня приехать.
- Без мужа?
- Ох ты, господи, при чем здесь муж?! Манафа, кажется, и в Баку не было.
- Был в командировке в Тбилиси, - съязвил он и пожалел.
Она как-то сразу погасла. Ведь не могла она не помнить, что сама рассказала Зауру об амурных делах своего мужа, которые тот называл "командировкой в Тбилиси". И он воспользовался в общем-то запрещенным приемом…
Тахмина грустно покачала головой.
- Как знаешь, - сказала она. - Я хотела показать тебе красивый вид, а ты за что-то взъелся на меня. Непонятно, почему?
- Но как же мы пройдем на балкон? Ворота-то заперты, - сказал он, пытаясь дружелюбным тоном смягчить бестактность. И, как ни странно, подействовало.
- А это уж твоя забота, - озорно сказала Тахмина. - Ты что, в детстве ни разу не лазил на чужие дачи воровать виноград? К тому же ты спортсмен…
Он ухватился за этот полушутливый тон и, ощущая почти физическую потребность в какой-нибудь разрядке, перепрыгнул во двор, изнутри открыл калитку жестом хорошо обученного пажа, и Тахмина, имитируя повадку королевы, переступила порог.
С косого балкона они полюбовались видом, потом отошли и наткнулись на кучу стоптанной летней обуви.
- Ой, посмотри, какие босоножки, - сказала Тахмина. - Ты знаешь сестру Спартака?
- Фиру? Конечно, она же наша соседка. А что?
- Ничего. Я слышала, красивая девушка., - Не знаю, не приглядывался, буркнул Заур, но вспомнил, что к Фире-то он относился скорее с симпатией, чем с неприязнью, а вернее всего, никак не относился, в отличие от других членов семейки (он про себя всегда так и называл их - "семейка"), и добавил, что Фирангиз как раз единственное нормальное существо в этом зверинце. Во всяком случае хоть молчит, рта не раскрывает.
- А ты их, кажется, не любишь? Ах, да, я и забыла, соседи ведь. Принципиальные разногласия коммунальной кухни: кто насыпал соль в наш суп?
- Кстати, и у нас, и у них не коммунальные кухни, а изолированные.
- Ну, тогда, конечно, другой уровень принципиальных разногласий: Муртузовы купили шведский гарнитур, а у нас, у Зейналлы, все еще арабская мебель.
- И долго ты будешь упражняться?
- Ну, не обижайся, миленький! - Она полной грудью вдохнула предвечерний воздух. - Как хорошо! Заур закурил.
- Дай мне тоже. Впрочем, нет, не надо, подышу лучше. И ты брось, не отравляй легкие.
Он придавил огонек и вложил сигарету обратно в пачку.
- Эх, Зауричек, Зауричек, хороший ты мальчик!
- Но ты так и не сказала, почему это наша последняя встреча и почему мы должны расстаться.
- Почему? - переспросила она и пожала плечами. - Долго объяснять. Хотя бы потому, что мы можем влюбиться Друг в друга. По крайней мере я. А уж это было бы ни к чему. Ни тебе, ни мне. И вообще… Зачем осложнять себе жизнь?
"Все точно, - подумал Заур. - Зачем ее осложнять?"
- Но ведь, - сказал он, - как выяснилось, ты застрахована от любви. Мы не первый день встречаемся, и все слава богу. Ты не влюбилась. Значит, с тем же успехом можно встречаться еще… много лет…
- А ты?
- Что я?
- Ты влюбился?
- Ну конечно. Я же с самого начала признался тебе в любви.
- Признаваться в любви и любить в самом деле - вещи разные. И потом, это было в начале, ну… до того, как мы сблизились. Тогда ты объяснился в любви, чтобы покорить меня. Но теперь, когда ты… ну, достиг своего, ты способен хотя бы на словах уверять, что любишь меня?
- Ну конечно же! Ты моя любовь, жизнь…
Он говорил, чувствуя, что произносит совершенно полые слова, их не спасал даже иронический тон, и она перебила его:
- Не надо, Заур. Перестань. Тошно как-то. Хватит трепаться. Поговорили и хватит.
Он коснулся рукой ее лица. Она задержала его руку, прижала к глазам, потом отстранила и посмотрела на ладонь Заура так, будто видела ее впервые.
- Какие у тебя большие руки, Зауричек, - сказала она.
Откуда-то издалека донесся гудок электрички и долго таял в тишине и покое.
Указательным пальцем провела она по тыльной стороне его ладони - мягким, кошачьим движением, слегка царапая, и неожиданно сказала:
- Хочешь, я тебе погадаю?
- А ты умеешь?
- Конечно. Давай сюда руку.
Заур раскрыл ладони. Тахмина взяла его руки в свои.
- Правая рука - это прошлое и настоящее. Она действует. Левая бездейственна - это то, что еще будет, то, что заложено, запрограммировано, как сейчас говорят. Линии означают счастье, ожидание, талант, печаль, одиночество, способность к неожиданным поступкам. Посмотрим, что там у тебя. Ну вот, у тебя есть линия славы, она берет начало от линии луны, то есть сулит больше воображаемого, чем реального. Но она сливается с реальностью. Так. Вот постоянная линия. Ого. Двое, даже трое детей, причем два мальчика.
- Ты и это можешь отгадать?
- Конечно. Видишь вот эту линию? Так, посмотрим дальше. У тебя есть способность переключать чувства на работу. Склероз тебе не угрожает, вот четкая линия ума с маленьким, совсем-совсем крошечным уклоном в фантазию. Будешь любить жизнь до глубокой старости. Будешь покровительствовать другим в неблагоприятных для них обстоятельствах. Богатства нет, но если и будет, ничем тебе не угрожает. Переезда в другую страну нет. Линия борьбы есть, но за что это борьба - неизвестно. Вот пояс Венеры: способность любить - способность обманываться. Здесь уйма линий, ты в меру испорчен для любви во всех ее проявлениях.
- Ну уж скажешь!
- Слушай дальше. Самое сильное испытание тебя ждет в среднем возрасте. У тебя будет раздвоение - очевидно, во взглядах. Это вот - то, что остается сбоку, - двойная линия судьбы, линия жизни; а это - линия луны - фантазия. Ты станешь мягче, чем был, однако более властным. Ну, вот и все. Вот ты какой, оказывается.
- А теперь погадай себе.
- Что ты, я никогда этого не делаю. Боюсь.
- Ну хорошо, расскажи о правой руке, о том, что уже было - расскажи о себе.
- Ну вот, видишь? - она раскрыла правую ладонь. - Совершенно четкая линия судьбы. Видишь эту линию? Это значит, что я цельная натура, что на меня можно положиться, что я больше жена, чем любовница. У меня есть артистическая струнка, которая, однако, ни денег, ни славы не принесет. А это вот… нет, не скажу.
- А все-таки?
- Нет, нет, я это давно знаю. А тебе, может быть, будет неприятно.
- Ну, не интригуй меня. Скажи.
- Нет, нет.
- Как хочешь.
Как обычно, когда он перестал настаивать, она сама уступила.
- Ну хорошо, скажу, только ты никому не говори, ладно? Об этом будем знать только мы с тобой. Видишь вот эту линию, которая так резко обрывается?
- Да…
- Это смерть. Ранняя смерть. Хотя бы для того, чтобы доказать, какая я правдивая гадалка, я должна умереть.
- Перестань чушь молоть.
- А знаешь, Зауричек, иногда я думаю: вдруг я умру, причем это будет смерть не от болезни, а так - утону, разобьюсь в самолете, в машине, ну, на улице упадет кирпич на голову, мало ли от чего можно умереть. Так вот, когда я думаю об этом, я так жалею себя, что прямо плакать хочется. И не из-за смерти, а из-за того, что эта смерть никакого значения ни для кого иметь не будет. Кто станет печалиться обо мне? Ну, муж, допустим, недельку от силы. Потом утешится. Ну, соседка Медина - примерно столько же. А может, еще и ты, чуть подольше… А может, и меньше, кто знает?
- Ты перестанешь глупости говорить? Что это на тебя нашло? То мы расстанемся, то о смерти. Иди ко мне…
Рядом с грубыми летними матрасами были мешки с цементом, ящики с гвоздями, какие-то кастрюли и плетеные корзины и большие бутыли с уксусом, и Тахмина сказала, что она нарочно затащила его, Заура, сюда, на эту дачу: не затем, вернее, не только затем, - чтобы полюбоваться видом с балкона, а чтобы еще раз… в последний раз.
Но Заур уже знал, что никакой это не последний раз и что она уже не может жить без него, не может не видеть его, и единственное, что он должен сделать, это согласиться с ней - да, это наша последняя встреча - и потом ждать; ни в коем случае не проявляя инициативы, выжидать, и тогда она сама снова придет к нему.
- Но есть еще одна причина, почему я затащила тебя на эту дачу, - сказала она уже в машине, - о ней ты никогда не узнаешь.
Она оказалась права, он так и не узнал об этой, еще одной - третьей причине, если она в самом деле существовала. Но его раздражала ее манера постоянно интриговать его, и со злости он не стал допытываться об этой третьей причине.
У дома она быстро поцеловала его и бросила, выходя из машины:
- Прощай.
"До свидания. Пока. Прощай". Заур знал, что слова ничего не стоят, и все же дома, когда он стоял под душем и смывал с тела песчинки, ему показалось, что мощная струя смывает с него все поцелуи, ласки, прикосновения Тахмины, ее слова, ее запах - навсегда. И он никогда больше не увидит, как она отбрасывает волосы со лба. Никогда. "Ждать. Выжидать. И только", - твердо сказал он себе.