И тут остров романтики на глазах начал обретать очертания острова алмазной удачи! Шел 1999 год. Встретился с Андреем Вильевичем его давний друг–товарищ Иван Иванович Андреев. Миновало два десятка лет со дня их первой встречи, и лишь теперь мечта работать вместе, плечом к плечу, начала становиться осязаемой. Андреев предложил другу поработать на Маяте во время отпуска. Через три месяца новая работа настолько захватила Карху, что он уволился из "Нижне - Ленского" и перешел на постоянную работу в "Алмазы Анабара".
"Я туда, в недра, ничего не прятал, что Бог пошлет - то и отыщем", - по–северному сдержанно предупреждал Карху наиболее нетерпеливых коллег. Но верил, верил человек в свой остров удачи! Кто бы видел со стороны: как ликовали, чуть ли не подпрыгивая от счастья, вроде бы взрослые солидные мужики, когда впервые был найден желтоватый крупный сияющий алмаз весом в 56 карат! Ну, как тут не стать азартным?!
- Будущее зависит от нас самих! - считает Андрей Вильевич. Геологи "Алмазов Анабара" сами ведут разведочные работы для своей компании, сами защищают запасы и компания отрабатывает потом именно то, что нашла своими силами, "что Бог послал", как отметил Андрей Вильевич. Добрые люди говорят, что Карху, как геолог, во многом привык полагаться на удачу, но это только половина правды. Вторая, по многолетним наблюдениям состоит в том, что и удача полагается на него. Впрочем, заслуженно: обильным потом политы эти успехи. По всеобщему признанию и в профессиональном, и в техническом отношениях геологическая служба "Алмазов Анабара", возглавляемая наряду с другими техническими службами главным инженером компании А. В.Карху, одна из лучших в Якутии.
Немногословен главный инженер ОАО "Алмазы Анабара", заслуженный горняк Республики Саха (Якутия), награжденный за труд специальным золотым знаком своей компании Андрей Вильевич Карху. Спокоен и надежен, как скалистый остров. Вспоминаются при взгляде на него кряжистые лиственницы острова Тит - Ару с кронами, похожими на взметенные ввысь, застывшие флаги, из–за постоянных сумасшедших ветров. В далеком 1943 году, когда явились на дикий безлюдный остров спецпереселенцы, сразу же оказавшиеся в отчаянном положении, в том числе и из–за крайней нужды в топливе и строительных материалах, отдали эти деревья свои жизни ради спасения людей. Может, и отец Вилье выжил благодаря им. Выжил, стал рыбаком, трудом своим прославил род "медведей" - Карху… И поселился дух якутских лиственниц в суровых, мужественных финских сердцах. И стала с тех пор якутская земля навеки родной роду Карху.
СЕВЕРЯНИН
Северянами не рождаются. Северянами становятся - те, кто, отправившись однажды "за далекими далями" "в край мечты и романтики", сердцами своими остаются в том северном, суровом краю навсегда. Для них - действительно, сердце их земли бьётся именно здесь. Не случайно слоаа песни Игоря Корнилова "Северный край" особенно дороги и близки северянам в первом поколении, в том числе и главному инженеру Уренгойской ГРЭС Юрию Сизову.
Север закалил его душу… Уренгойская ГРЭС стала его судьбой. И, кажется, не случайным совпадением то, что станция, на которой Юрий Викторович работает с 1988 года, то есть почти со времени начала её работы, испытывает своё второе рождение, связанное с вводом в эксплуатацию нового энергоблока, почти одновременно с днем рождения её главного инженера, родившегося 24 сентября далекого уже 1958 года…
Здравствуй, солнечный город энергетиков Днестровск! Здравствуйте, окаймленная тенистыми деревьями днестровская школа номер один нам улице Строителей, и школьный стадион, и улица 25‑го октября, и переулок Терпиловского, и дворец культуры "Энергетик", и бывший магазин "Искра"… Ах, город, город! Помнишь ли ты одного из твоих школьников, Юру Сизова? В конце шестидесятых и в начале семидесятых это было. Это о тебе вспоминает он каждый раз, слушая песню "Городок" в исполнении Анжелики Варум. Наверное, и ты помнишь его. Конечно, помнишь… Стройного, подтянутого, спортивного телосложения, светловолосого паренька, удивительно работоспособного. Он и сейчас такой. И про спорт не забывает.
Недаром до сих пор он не только лично участвует в спартакиадах своего предприятия, но и побеждает в них, показывая и физическую форму, и отличную сноровку, и высокое мастерство, и волю к победе и, как логический итог, лучшие результаты. Например, в теннисе.
Да и о школьниках Юрий Викторович не забывает. Приглашает их на электростанцию, знакомит учащихся 7‑х и 9‑х классов с её работой, рассказывая об особенностях производственного процесса, обращая их внимание на соблюдение техники безопасности во время экскурсий. В 1975 году семнадцатилетним юношей шагнул он в энергетику и никогда не изменял выбранному пути. Получил высшее образование по специальности "автоматизация теплоэнергетических процессов". Обрел личный бесценный опыт в энергетике: и по рабочим специальностям, и по инженерно–техническим. Однажды появившись в далёком суровом северном краю, он полюбил его, невзирая на все объективные трудности: зимние морозы и ветра, летнюю мошку и духоту, осенние промозглые дожди, весенние бурные паводки… Порой в декабре и январе стояли морозы ниже минус 50. Если температура поднималась до минус 40 или даже минус 35, люди радовались - оттепель!..
Говорят, что Север принимает не всех. Что остается здесь лишь каждый десятый. Не проверял, но всё может быть. Верно лишь одно: Юрий Викторович в эту "десятку" попадает абсолютно точно. Шли годы, и душа его всё больше срасталась с Ямалом, с родной Лимбяяхой (поселок работников ГРЭС), с железнодорожной станцией и поселком Коротчаево, с озером Ямылимуяганто…
Появившись на Уренгойской ГРЭС в 88‑м году, к 95‑му он уже работал старшим мастером производственного участка, а потом - по 2007-ой начальником цеха тепловой автоматики и измерений (ЦТАИ). Наконец, в феврале 2008‑го Юрий Викторович вступил в должность главного инженера электростанции.
Без малого четверть века жизни отдано ставшей ему родной Уренгойской ГРЭС. Но Сизов всегда устремлен в будущее и активнейшим образом решает задачи по усилению потенциала станции. Он - постоянный участник различных конференций, презентаций и семинаров. Каждый раз он старается получить от такого участия максимум полезной информации. И зачастую возвращается на своё рабочее место не просто с новыми знаниями, но и со свежим взглядом на текущие вопросы своей профессиональной деятельности, с большим запасом идей и творческих сил.
Впрочем, без участия Юрия Викторовича, как технического руководителя Уренгойской ГРЭС, на станции немыслимо ни одно сколько–нибудь серьезное техническое решение, мероприятие или инновация.
Его можно было бы считать мечтателем и романтиком, только дело в том, что его мечты всегда претворяются в жизнь. Казалось бы, ещё совсем недавно он рассказывал: "На станции будет внедрен современный производственный парогазовый цикл." А теперь парогазовая установка практически ввведена в строй.
Не пустыми мечтаниями, но упорным трудом всего коллектива подкреплены устремления главного инженера. "Такой успех обусловлен прежде всего профессионализмом персонала - , говорит Юрий Викторович. - Люди зачастую работали в две смены, а сам процесс длился безостановочно, круглые сутки".
Предприятие, в котором работает такой устремленный в будущее главный инженер обречено на долгую и успешную жизнь. И снова вспоминаются слова любимой песни Сизова "Северный край". Потому что по большому счёту они ведь и о нём:
"Земля,
опаленная ветрами земля,
Утомленная снегами земля
Никогда слезам и клятвам не верила.
Лишь тот,
кто путей от жизни легких не ждет
И растопит сердцем пламенным лед,
Покорит богов сурового севера".
ПОВЕСТИ
КУЮМБА (повесть)
Мама, мама моя, мамочка моя, миленькая моя мама родная, когда же ты приедешь за мной? Я так соскучился, нет, здесь хорошо, мама, с бабушкой, с дедом весело, хорошо, только приезжай скорей! Я так тебя жду.
Здесь снег такой: рыхлый и холодный. Он скрипит–хрустит под полозьями, а в санях пахнет сеном, и ещё - конями пахнет. Мы с дедушкой ездим в конюшню, там много лошадок, мама, приезжай за мной.
Уже почки распустились на тополях, и сережки висят - пушистые. Уже яблони белые–белые от цветов. А бабуля воду из колонки качает, вода шумит, вырывается из трубы, в ведро падает, в одно, в другое.
А тётя Нина любит песню, знаешь какую? Такую долгую–долгую–далёкую, красивую, широкую: "Из–да–ле‑ка дооолго течёт ре–ка Вооолга!.." И я, мама, сразу вижу тебя, как ты едешь издалека–долго, долго–долго едешь.
Трава кругом зелёная–зелёная, яркая. Аби–кай (бабушка моя) смеётся над бабаем часто, подшучивает, он ворчит, но так смешно–несерьёзно ворчит, что ещё смешней, приезжай, мама. Я больше не болею, не кашляю, правда, не кашляю и не хриплю. Мне бабушка козье молоко давала пить каждый день, а тётя Нина растирала меня жиром каким–то вонючим на ночь. Я не капризничал, мама, я их слушаюсь.
Ветер срывает с веток яблоневый цвет, и белые лепестки струятся, кружатся всюду, падают, падают на крыши сараев, на траву, на кусты крыжовника, на крыльцо бабушкиного дома. Так много их, мама. Так красиво они летают…
От лопастей зависшего вертолёта расходятся в воздухе вихри снежной пыли, ветер режет лицо и пытается сбить с ног, заставляя меня сойти в целину с натоптанной снеговой тропы. Проваливаясь, я с усилием выволакиваю и себя, и сумку с вещами обратно на путь, ведущий к бревенчатому строению и каким–то синим вагончикам рядом с ним. Всё. Моя высадка на объект завершена. Вертак перед уходом делает в небе прощальный круг, который в любое время года раздражает всех, кто под ним на земле, поскольку грохот расколачивает эхом небо и кажется, что всё вокруг сотрясается.
На крыльце стоит худой, черноволосый, взлохмаченный парень с бледной кожей, заострённым носом и сигаретой меж редких зубов. Одет он довольно небрежно, "по–домашнему": поверх тельняшки на плечах, как на вешалке, болтается старый замызганный ватник цвета хаки.
Я представился, он тоже, впрочем, из–за звона и свиста в ушах от двухчасового пребывания в летающей консервной банке мне всё равно ничего не удаётся расслышать, да и он вряд ли понял мои слова. Это не важно, что не расслышал: времени теперь много. Вертолет при мне больше сюда не прилетит ни разу, а перепутать оператора нефтедобычного участка Сашу Васина пока не с кем, поскольку кроме него тут от нашей организации больше и нет никого.
Александр - на сегодняшний день полноправный хозяин и главнокомандующий объекта, хотя кроме себя командовать ему некем. Ну, а я ему не подчиняюсь, у меня своя работа, впрочем, и он мне тоже не подотчетен. Вот такая ситуация.
Все остальные на объекте - гости–подрядчики. Вот они рядом стоят: круглоголовый, цыгановастый Олег с огромным рваным шрамом на виске у правого глаза. Короткая стрижка подчеркивает раннюю седину. Он отчего–то солнечно улыбается в ответ на моё "здравствуйте". Рядом с ним - кряжистый Дмитрий Злобин - начальник вахты на строительном участке подрядчиков: дежурная американская улыбка и бородка "а-ля Бухарин".
Заходим в избу, которая одновременно служит и складом продуктов, и ночлежкой сторожа, и кухней, и радиорубкой для оперативной связи с другими участками строительства нефтепромыслового хозяйства, и просмотровым залом фильмов с DVD-плейера для персоны Саши Васина и его гостей. Короче, всё это - наш зал официальных приёмов и переговоров с представителями подрядных организаций в таёжных условиях.
Саша несколько раз в сутки снимает параметры с приборов и выходит на связь. Он передает необходимые сведения по рации и остальное время - либо готовит себе еду, либо спит, либо парится в бане, либо смотрит фильмы с DVD-плейера: Нерон, Сулла, Калигула, Август Октавиан… На диске сплошь фильмы о жизни Римской империи. Кажется, что от бесконечного просмотра древнеримской эпохи, Васин сам невольно стал напоминать повадками киношных императоров: движения такие царственно–плавные, взгляд отсутствующе–сторонний … Ну, да, в принципе, в словах "оператор" и "император" что–то общее есть.
Эх, где ж тут место подвигу–то - в этой звёздной от мороза тайге с несколькими домиками и вагончиками посредине? Нету места. Одни фильмы… Но "не долго музыка играла". На каждого отдельно взятого васина однажды непременно найдётся свой варфоломеев.
Стриженый под "ноль", молодой, тощий, дёрганый мастер Варфоломеев приехал в полночь. В приказном тоне он тут же потребовал немедленно разместить его людей по вагончикам, заявил, что не видит здесь начальника и сразу же начал сообщать по телефону и рации о бардаке на объекте.
Васин обиделся и ушел спать. Через пару часов всё затихло. Народ разместился, разбредясь по вагончикам, и место нашлось каждому, и зачем нужно было портить друг другу нервы произнося и выслушивая разные не очень приятные слова - непонятно. С Варфоломеевым прибыли на вахтовом "Урале" человек двенадцать…
А утром на переговорах по рации с начальством нам невольно довелось видеть совсем другого Варфоломеева: его непосредственный начальник с подбазы минут сорок чехвостил несчастного в хвост и в гриву. Тот лишь воздымал печальные воловьи очи к небу, опускал их долу и пытался произнести нечто членораздельное. Однако, ничего хорошего из этого у него не получалось.
Куда только девался его ночной гонор? Куда улетучились надменный взгляд и металл в голосе? Совсем другой теперь Варфоломеев. Плохо ему. Ой, плохо. Сердобольный Васин наливает для расчехвощенного мастера кружку кипятка, участливо предлагая на выбор чай или кофе, и даже достает из морозилки шмат сала. Ничего не помогает! Насупленный Варфоломеев с трагедией на лице поднимается с дощатых нар, закуривает и выходит в дверь.
То взлетая над оголенными вершинами берез, то ниспадая с пухлых от снега елей, в воздухе искрится снежная пыль. Мы с Олегом идём по сорокаметровой в ширину полосе, с которой лес, по идее вроде как убран. Хотя ногам как бы некстати тут и там подворачиваются торчащие из–под снега свежесрезанные его останки, рядом с коими сиротливо чернеют полутораметровые пни.
Нужно найти ось трассы, которой положено быть обозначенной на местности специальными реперами или направляющими. Нам достаточно их отыскать. Это так легко говорится, но не везде и не всегда легко получается. И мы не просто бредем по многокилометровой вырубке среди тайги, да ещё всё время вверх, на подъем, а заняты серьёзным делом: ищем гвоздики на затёсанных и подписанных пнях, а также высокие, помеченные краской, вехи–жерди с указателями или без оных.
Суть вопроса проста. Мы, заказчики, принимаем вид работ (трассирование) у одних подрядчиков и тут же передаем их другим - строителям нефтепровода. Стволы деревьев на просеке лежат, как попало, во многих местах они прикрыты щедро выпавшим снегом и не видны, поэтому идти сложновато, ноги то и дело проваливаются куда–то, иногда - очень глубоко, скользят между невидимыми телами поваленных лесных красавцев…
Топограф Лёша Дементьев, работник наших подрядчиков, сдающих трассу, привычно рассекает на "Буране". Лицо его обветрено и проморожено настолько, что напоминает некую древнегреческую маску времён Эсхила, Софокла и Еврипида. Он разыскивает свои же подписанные алой краской пеньки с гвоздиками и показывает их нам. Но не долго. В очередной буерачине снегоход застревает всерьёз и надолго. То есть, сегодня о видах на "Буран" можно уже не вспоминать..
Всё это время мы с Олегом пробираемся по просеке и беседуем о жизни, чтоб не скучно было идти. Шрам Олегу достался на память о производственной травме в Юрге, куда переехал с севера, потеряв в зарплате и должности из–за здоровья дочери, которой врачи настоятельно рекомендовали покинуть полярные широты. А уж какая она у него умница, да какой талантище: и рисует - в детских конкурсах побеждает, и даже стихи пишет - парочку уже напечатали в газете. Вот она какая - Олегова дочка. Рассказывает, как песню поёт, аж весь светится.
А воздух продолжает искриться на солнце. Мы возвращаемся. На сегодня всё. Утро вечера мудреней. Завтра будет видно, что делать…
Ночью в вагончике с нещадно жарящими калориферами, разметавшись в постели, вдруг увидел во сне Растригина. Занятный такой мужичонка в неизменном галстуке - коротком широком цветастом "с петухами" по тогдашней моде. У него аккуратный кругленький животик, на котором означенный галстук лежит, аки поднос в общепите. Губы мусье Растригина широкие, шлёпающие, вечно будто жующие. Между прочим, не хухры–мухры - главный инженер золотодобывающей артели!
Смотрит на меня полувыпученными глазами, как водяной, словно выспрашивает о чем–то. Помнишь, нашу поездку–то? Помню–помню, конечно, чего уж там говорить. После трудов праведных на россыпях, после инструментальных замеров перелопаченной горной массы, контрольных расчетов объёмов вскрыши и песков, горно–подготовительных работ, складов почвенно–растительного слоя и всякого прочего, рано утром заглядывает Растригин и говорит: "Ай–да, поехали!"
Ну, мы сели в "уазик" да поехали. Едем по просёлочной грунтовой дороге через полупрозрачный лес. Хакасские предгорья - не чета северным буеракам, древесной растительностью жидковаты.
Растригин с размаху кричит шоферу: "Стой, приехали! Вон зверь толпится!" Действительно: в кустарнике, при наличии соответствующего моменту воображения и при жгучем желании его применить, можно представить себе нечто напоминающее в профиль сохатого.
Главный инженер–охотник торжественно достает "тозовку", неловко, суетясь, заряжает её и сразу же, не целясь, стреляет. Нечто, изображающее профиль сохатого, продолжает стоять. То же самое после второго выстрела, и после третьего, и после пятнадцатого. После шестнадцатого выстрела нашему меткому Робин Гуду надоедает тратить патроны… Озираясь по сторонам, он храбро устремляется к лесу. Мы с водителем - за ним. В том месте, где по общим предположениям стояло нечто, нет ничего. Покормив комаров и мошку, мы возвращаемся к машине. "Умирать пошёл!" - с видом знатока провозглашает итоги охоты главный стрелок. "Шкура у него шибко толстая," - разъясняет он мне, - "Может, и не почувствовал ничего. Но я так думаю, что всё–таки пошел умирать. Я ведь бил кучно, пули ложились одна в одну, а значит, есть шанс, что я ему шкурку–то просверлил… А, может, и нет. Хрен его знает, вообще–то…" Я киваю головой, мы садимся в "уазик" и едем дальше, Старательно пытаюсь представить себе истерзанное крошечными пульками "тозовки" тело лесного гиганта и не могу.
Честно говоря, поначалу ни я, ни шофер, ни сам Растригин понятия не имели, что на самом деле мы едем на рыбалку, так как все собирались на охоту. Тем более, что снастей у нас собой никаких не было, да и взяться им было неоткуда.
Зато в заначке в "уазике" имелось ружьё и некоторое количество патронов с дробью. Растригин, почесав в немытом три дня затылке, распорядился повернуть к озёрам в степи. Авось там утки сидят на пролёте (дело было 30 сентября) и нас караулят. Ну, да, ждут, конечно, спору нет, все глаза проглядели. Пропылив по степи некоторое расстояние, наш "уазик" наткнулся на водную преграду…
По–видимому, здесь когда–то осушали болота. С тех времен остались рвы, заросшие кустарником, по самому дну которых течет вода глубиной где с полладони, а где даже и с целую ладонь..