- Мы страшно проголодались, я ее разбудил, чтобы принесла нам сандвичи, - сказал Сантьяго. - А вы же решили ночевать в Анконе?
- Твоя матушка забыла, что у нас завтра к обеду гости, - сказал дон Фермин. - Семь пятниц на неделе, как всегда.
Краем глаза Попейе видел Амалию: с подносом в руках, глядя в пол, она шла к дверям, слава богу, прямо и не шатаясь.
- Тете осталась у Вальярино, - сказал дон Фермин. - Вот и накрылся мой чудный план отдохнуть хотя бы этот уик-энд.
- Как, уже первый час? - сказал Попейе. - Убегаю, мы засиделись, я-то думал, всего часов десять.
- Ну, как поживает наш сенатор? - спросил дон Фермин. - Все в трудах? В клубе даже не показывается.
Она проводила их, вышла вместе с ними на улицу, а там Сантьяго похлопал ее по плечу, а Попейе сделал ручкой: пока, Амалия, и они двинулись к трамваю. В "Триумфе", где уже не протолкнуться было от пьяных и бильярдистов, купили сигарет.
- Пять фунтов псу под хвост, - сказал Попейе. - Выходит, это подарочек от чистого сердца, раз дон Фермин уже нашел ей хорошее место.
- Ничего, мне не жалко. Мы с ней по-свински тогда поступили, - сказал Сантьяго.
Они шагали вдоль трамвайных путей, спустились на проспект Рикардо Пальмы и, покуривая, шли под деревьями мимо припаркованных на тротуарах машин.
- Смешно было, правда, когда она спросила про кока-колу? - засмеялся Попейе. - Я чуть не описался со смеху. Что она, правда дура или так, вид делает?
- Я хочу тебя спросить, - говорит Сантьяго. - У меня очень несчастный вид?
- А я тебе вот что скажу, - сказал Попейе. - Она ведь неспроста сбегала за кока-колой, а? Это приманка была: думала, все будет как тогда.
- Грязные у тебя мысли, - сказал Сантьяго.
- Да что вы, ниньо! - говорит Амбросио. - Вовсе нет.
- Ну да, ну да, я спятил, а твоя Амалия - святая, - сказал Попейе. - Пойдем к тебе, пластинки слушать.
- Ты ради меня это сделал? - сказал дон Фермин. - Ради меня? Отвечай, негр, отвечай. Бедолага ты, дурень ты дурень.
- Клянусь вам, ниньо, клянусь, что нет, - смеется Амбросио. - Вы, наверно, шутите?
- Тете дома нет, - сказал Сантьяго. - Она в гостях.
- И все ты врешь, - сказал Попейе. - Ведь врешь, скажи? А ведь обещал. Врун несчастный.
- Это значит, Амбросио, что не всегда у несчастных вид несчастный, - говорит Сантьяго.
III
Лейтенант всю дорогу говорил без умолку, не закрывая рта, объясняя сержанту, ведшему джип, что теперь, когда революция совершилась, а Одрия взял власть, апристам солоно придется, - и беспрерывно курил вонючие сигареты. Из Лимы выехали на рассвете и остановились только раз, когда в Сурко дорожный патруль, проверявший все машины, заставил предъявить пропуск. В Чинчу прибыли в семь утра. Революция здесь не очень-то чувствовалась: дети шли в школу, а солдат совсем не было видно. Лейтенант выскочил из машины, вошел в кафе-ресторан "Родина", послушал все то же, перебиваемое бравурными маршами, сообщение, которое передавали по радио и вчера и позавчера. Он спросил у хмурого парня в футболке, знает ли тот здешнего коммерсанта Кайо Бермудеса. Вы его что, вскинул глаза парень глаза, арестовать хотите? А разве ж он априст? Вот уж нет, он в политику не суется. Оно и правильно: политика - это для тех, кому делать нечего, а кто работает, тому не до политики. Нет, лейтенант к нему по личному делу. Здесь вы его не найдете, он здесь не бывает. Живет вон в том желтом домике за церковью. Желтый домик был только один, остальные - белые или серые, а вот еще и коричневый. Лейтенант постучал в дверь, и подождал, и услышал шаги и голос: кто там?
- Тут проживает сеньор Бермудес? - спросил он.
Дверь заскрипела, отворилась, на пороге появилась женщина - индеанка, лицо смуглое, все в родинках, дон. Тамошние говорят, ее прямо не узнать, день и ночь, дон, до того переменилась. Волосы растрепаны, на плечах свалявшаяся шерстяная шаль.
- Тут, только его дома нет. - Она глядела искоса и боязливо. - А в чем дело? Я его жена.
- Вернется не скоро? - лейтенант - удивленно и недоверчиво. - Не позволите ли обождать?
Она отодвинулась от двери, пропуская его внутрь. Лейтенанта замутило, когда он оказался в комнате, заставленной массивной мебелью. Вазы без цветов, швейная машинка, обои продраны, испачканы, засижены мухами. Женщина открыла окно, скользнул солнечный луч. Слишком много вещей, и все какое-то ветхое, старое. В углах коробки и ящики, груды газет. Женщина, чуть слышно проговорив "с вашего позволения…", исчезла в черном зеве коридора. Лейтенант слышал: где-то засвистала канарейка. Вы спрашиваете, дон, правда ли она его жена? Законная жена, перед Богом и людьми, от этой истории вся Чинча с ума сходила. Как началось, дон? Да уж давно началось, много лет назад, когда все семейство Бермудесов уехало из имения семейства де ла Флор. А семейство это - сам Коршун, жена его, донья Каталина, набожная такая была особа, да сынок, который потом стал доном Кайо, а в ту пору еще пеленки пачкал. Коршун служил в имении управляющим, и ходили слухи, будто он не своей волей ушел, а был выгнан - проворовался. В Чинче он сразу же стал давать деньги в рост. Дело ясное: нужно кому денег достать, идет к Коршуну, так и так, выручай, а что под залог оставишь? - вот колечко, вот часы, - а не выкупишь к сроку - пиши пропало, а проценты он драл бессовестные, до нитки людей раздевал. Многих до петли довел, его и прозвали Коршуном за то, что стервятиной кормился. Ну, очень скоро он разбогател, а тут как раз генерал Бенавидес начал сажать и ссылать апристов: субпрефект Нуньес отдавал приказ, капитан Скребисук - так его прозвали - уводил человека в каталажку, конфисковывал имущество, и его тут же прибирал к рукам Коршун, а потом уж они все делили на троих. С деньгами-то он вылез наверх, стал даже алькальдом Чинчи, и на всех парадах стоял в котелке, как порядочный, на площади, надувался и пыжился. Спесь в нем взыграла. Почему? Потому, что сынок его босиком перестал бегать и возиться с цветными, много стал о себе понимать. Когда мальчишками были, играли в футбол, лазали по чужим садам, Амбросио запросто ходил к ним в дом, и Коршун ничего против не имел. Ну, а когда деньги завелись, вся дружба врозь пошла, и дону Кайо строго-настрого наказали с ним не водиться. Слуга? Да нет же, дон, он был самый его закадычный дружок, правда, когда оба под стол пешком ходили. А у негритянки той, мамаши его, лоток стоял как раз на углу, и дон Кайо с Амбросио вечно учиняли какие-нибудь шкоды. Но жизнь их развела, дон, верней сказать, Коршун постарался. Дона Кайо отдали в коллеж Хосе Пардо, а Амбросио с Перепетуо ихняя мамаша, устыдясь той истории с Трифульсио, отвезла в Молу, а уж когда они вернулись в Чинчу, дон Кайо не отлипал от своего одноклассника. Горцем его прозвали. Амбросио повстречал его как-то на улице и на "ты" уж обратиться не посмел. На всех торжественных актах в коллеже дон Кайо выступал, речи говорил, на парадах нес школьный флаг. Этот паренек прославит Чинчу, говорили все, он далеко пойдет, у него большое будущее, а сам Коршун прямо захлебывался, когда речь заходила про его сынка, высоко, говорил, взлетит. Так ведь оно и вышло, правда, дон?
- Как по-вашему, он скоро придет? - Лейтенант раздавил в пепельнице окурок. - Где он, не знаете?
- Я тоже женился, - говорит Сантьяго. - А ты - нет?
- Иной раз он задерживается допоздна, - тихо отвечала женщина. - Может, что передать надо, так скажите мне.
- И вы тоже? - говорит Амбросио. - Такой молоденький?
- Да нет, я лучше подожду, - сказал лейтенант. - Будем надеяться, скоро придет.
Он уж тогда в выпускном классе был. Коршун собирался его в Лиму отправить учиться на адвоката, дон Кайо ведь, все говорили, для того прямо и рожден. А Амбросио жил на самой окраине Чинчи, на выезде из города, на том месте, где теперь Гросио-Прадо. Там-то дон Кайо ее и углядел, когда уроки прогуливал. Набросился на девчонку? Нет, дон, просто уставился безумными глазами. Стал прятаться, подсматривать, караулить. Бросит свои книжки наземь, станет на колени и вылупится на ее дом, а Амбросио все думал, кого он высматривает? А звали ее Роса, дон, Роса, дочка Тумулы-молочницы. Так, девчонка как девчонка, ничего особенного, замухрышка, хоть похожа больше на белую, а не на индеанку. Некоторые страшненькими рождаются, а потом хорошеют, вот и Роса эта сначала была ни то ни се, а потом расцвела. В ту пору она была смазливенькая, но не более того, из тех, знаете, посмотрел, да и забыл. Грудки уже обрисовались, ну, фигурка складная, и больше ничего. Но уж до чего грязна была! Она, сдается мне, и по большим-то праздникам не умывалась. Она молоко продавала: навьючит осла бидонами и бродит по всей Чинче. Дочка Тумулы-молочницы и сын Коршуна! Вот ведь какой скандал, дон. Коршун к тому времени уже открыл скобяную торговлю, была у него и бакалейная лавка, люди слышали, он говорил, что вот вернется сын из Лимы с дипломом, дела мои еще не так пойдут. Донья Каталина все, бывало, в церкви, водила дружбу с падре, устраивала всякие лотереи в пользу бедных, знаете, "Католическое действие" и всякое такое. А сыпок стал клинья подбивать к этой девчонке, мыслимое ли дело? Однако так все и было, дон. Походочкой она его своей взяла или еще чем, не знаю, некоторых ведь так в навоз и тянет, а от чистого воротит. Он, верно, думал ее, как говорится, поматросить да бросить, а она, не будь дура, смекнула, что этот белый паренек прикипел всерьез, пусть поматросит, а бросить не дам. Вот наш дон Кайо и влип, вот как было дело, дон, чем могу служить? Лейтенант открыл глаза и проворно вскочил на ноги.
- Извиняюсь, сморило меня. - Он потер ладонью лицо, откашлялся. - Вы - сеньор Бермудес?
Подле ужасной женщины стоял теперь мужчина лет сорока, с брюзгливо-неприязненным выражением лица. Он был без пиджака, в одной сорочке, под мышкой держал маленький чемоданчик. Широченные брюки закрывали носы башмаков. Вот так клеши, успел подумать лейтенант, как у моряка или у рыжего в цирке.
- К вашим услугам, - промолвил этот человек как бы досадуя. - Давно ждете?
- Собирайте-ка скоренько свое барахлишко, - радостно сказал лейтенант, - повезу вас в Лиму.
Его слова не произвели ожидаемого действия. Человек не улыбнулся - глаза его не выразили ни удивления, ни тревоги, ни радости, а продолжали смотреть на лейтенанта с прежним безразличием.
- В Лиму? - медленно повторил он, все так же тускло глядя на лейтенанта. - Кому это я там понадобился?
- Самому полковнику Эспине! - В голосе лейтенанта зазвенела триумфальная медь. - Министру нового нашего правительства, не больше и не меньше.
Женщина открыла рот, но Бермудес глазом не моргнул. Все то же отсутствующее выражение было на его лице, потом подобие улыбки на секунду согнало с него сонную досаду, и тотчас оно стало опять скучливо-брюзгливым. Видно, у него печенка не в порядке, подумал лейтенант, раз ему жизнь не в радость, еще бы - тащить на горбу такую бабу. Бермудес бросил на диван свой чемоданчик.
- Да, я слыхал вчера по радио, что Эспина стал членом хунты. - Он достал из кармана пачку "Инки", без особой любезности предложил сигарету лейтенанту. - А не говорил вам Горец, зачем я ему?
- Нет, не говорил, только приказал срочно вас доставить. - "Что еще за Горец такой?" - подумал лейтенант. - Велел привезти вас к нему хоть под дулом пистолета.
Бермудес сел на стул, положил ногу на ногу, выпустил целое облако табачного дыма, закрывшее его лицо. Когда же дым рассеялся, лейтенант увидел: улыбается, словно одолжение мне делает или глумится надо мной.
- Сегодня мне совсем не с руки уезжать из Чинчи, - сказал он с обескураживающей вялостью. - У меня тут еще дельце в одном имении поблизости, надо бы его довести до конца.
- Дельце можно и отложить, раз министр вызывает, - сказал лейтенант. - Прошу вас, сеньор Бермудес.
- Два новых трактора, отличная сделка, - пояснил Бермудес, обращаясь к мушиным разводам на стене. - Мне совсем не до поездок нынче.
- Тракторы? - Лейтенант не справился с нахлынувшим раздражением. - Вы, пожалуйста, думайте, что говорите, и не будем больше терять времени.
Бермудес затянулся, полузакрыв холодные глаза, медленно выпустил дым.
- Человеку в таком бедственном положении, как я, только о тракторах и следует думать, - сказал он, словно ничего перед этим и не видел и не слышал. - Передайте Горцу, я приеду как-нибудь на днях.
Сбитый с толку, озабоченный, растерянный, лейтенант воззрился на него: ну, теперь, сеньор Бермудес, и правда пришла пора доставать пистолет и тащить вас в Лиму силком, вот теперь все будут потешаться над ним. Но он, представьте себе, как ни в чем не бывало вместо уроков являлся в поселок, и все женщины пальцем в него тыкали, гляди-ка, Роса, кто пришел, перешептывались и хихикали. Ну, а Росита как на крыльях летала: еще бы, сын самого Коршуна к ней ходит, таскается в такую даль. Нет, она с ним не разговаривала, ломалась, убегала к своим подружкам, хохотала с ними, кокетничала, словом, как могла. Но его такой прием ничуть не охлаждал, а вроде бы, наоборот, раззадоривал. Ох она и сметлива была, дон, девчонка эта, в кино такой не увидишь, а уж на мамаше ее, на Тумуле-молочнице, и вовсе пробы негде ставить. Всякий бы понял, что дело нечисто, а он - нет. Он все подкарауливал, выжидал, бродил вокруг: вот увидишь, негр, моя она будет, мне достанется, а достался-то он им. Как вы не видите, дон Кайо, что у нее к вам - никакой благодарности, только чванится тем, что вы ее заметили? Пошлите ее подальше, дон Кайо, лучше будет. Но его как будто опоили чем, не мог от нее отлипнуть, и вот пошли слухи да толки. Очень много судачат про вас, дон Кайо. А он: да плевал я на все пересуды, он ведь делал только то, что его левая нога захочет, а левая нога ему велела непременно Росу улестить и с нею переспать. Ладно. Казалось бы: что тут такого - присох белый к индеаночке, желает добиться своего, кому какое дело, кто его упрекнет, верно, дон? Но он-то преследовал ее по-настоящему, словно и впрямь рехнулся. А еще большее безумие - то, что Роса позволяла себе кобениться, пренебрегать им. Верней сказать, делать вид, что пренебрегает.
- Мы уже заправились, и я обещал вернуться в Лиму к половине четвертого, - сказал лейтенант. - Можем ехать, как только будете готовы.
Бермудес переменил сорочку, надел темно-серый костюм. В руке он держал свой чемоданчик, на голове - измятая шляпенка, на носу - темные очки.
- Это все ваши вещи? - спросил лейтенант.
- Нет, в багаже еще сорок чемоданов, - буркнул Бермудес сквозь зубы. - Поехали, я хочу сегодня же вернуться в Чинчу.
Женщина смотрела на сержанта, проверявшего уровень масла. Передник она сняла, тесное платье туго обтягивало отвисший живот, расползшиеся бедра. Простите, сеньора, - протянул ей руку лейтенант, - что приходится похищать вашего супруга. Она не улыбнулась его шутке. Бермудес уселся на заднее сиденье джипа, а она смотрела на него так, подумал лейтенант, словно ненавидела или прощалась навеки. Он тоже забрался в машину, увидел, как Бермудес вяло помахал женщине, и сержант тронул с места. Пекло солнце, улицы были безлюдны, тошнотворное испарение поднималось с мостовой, сверкали оконные стекла.
- Давно не бывали в Лиме? - попытался завязать светскую беседу лейтенант.
- Я езжу туда раза два-три в год, по делам, - отвечал тот, и в его медленном металлическом голосе не было ни оживления, ни ответной учтивости, а одно только недовольство всем на свете. - Представляю там несколько агротехнических компаний.
- У меня тоже была жена, хотя обвенчаться мы с нею не успели, - говорит Амбросио.
- Дела, должно быть, хорошо идут? - сказал лейтенант. - Здешние помещики - богатеи, наверно, а? Много хлопка?
- Была? - говорит Сантьяго. - Поругались, что ли?
- Раньше было недурно, - ответил Бермудес, и лейтенант подумал: нет, он, конечно, не самый противный человек в Перу, потому что полковник Эспина еще жив-здоров, но уж после полковника - на первом месте. - А теперь, когда ввели контроль за ценами, они перестали зарабатывать на хлопке прежние деньги, и нынче в три узла завяжешься, пока сумеешь всучить им хотя бы лампочку.
- Да нет, ниньо, померла она у меня в Пукальпе, - говорил Амбросио. - Остался я с дочкой.
- Вот-вот, для того-то мы и свершили революцию! - благодушно воскликнул лейтенант. - Весь этот хаос позади. Теперь, когда за дело взялась армия, мы выберемся на верную дорогу. Вот увидите, как славно заживем при Одрии.
- Вы так считаете? - зевнув, ответил Бермудес. - В нашей стране меняются только правительства, все прочее остается на прежнем виде.
- Да неужели вы газет не читаете, радио не слушаете? - улыбчиво напирал лейтенант. - Уже начались чистки. Всех апристов, коммунистов и прочее жулье - за решетку. Всех крыс выловим, всех до единой!
- А что ж ты делал в Пукальпе? - говорит Сантьяго.
- Этих выловите - явятся другие, - сухо сказал Бермудес. - Чтобы очистить Перу, надо бы взорвать над нею пару бомб и стереть нас с лица земли.
- Как что делал? Работал, - говорит Амбросио. - Верней сказать, искал работу.
- Это вы шутите или всерьез? - спросил лейтенант.
- А папа знал, что ты там? - говорит Сантьяго.
- Я к шуткам не склонен, - сказал Бермудес. - Я всегда говорю серьезно.