"Черные ангелы в белых одеждах" - третий роман тетралогии писателя, куда входят также романы "Карусель", "Поцелуй сатаны" и "Дети ада".
Как и предыдущие романы автора, эту книгу отличает острый сюжет и драматические коллизии, происходящие с героями в последние годы жизни нашего общества.
Содержание:
Часть первая - 1953 год - Год рухнувшего Дракона 1
Часть вторая - 1963 год - Серая пыль 26
Часть третья - 1973 год - Большая скука 51
Часть четвертая - 1987 год - Божья кара 79
Часть пятая - 1991 год - Черные ангелы 107
Вильям Козлов
Черные Ангелы в белых одеждах
Часть первая
1953 год
Год рухнувшего Дракона
… Из тварей, которые дышат и ползают в страхе,
Истинно в целой вселенной несчастнее нет человека.
Гомер
Но Боги, чтобы сделать нас людьми,
Пороками нас наделяют
У. Шекспир.
1. Эта страшная ночь
Лежа с закрытыми глазами, он думал, что это сон, но постепенно отдаленные, неясные голоса окрепли и окончательно пробудили его.
- … ему нет еще одиннадцати, - глухо говорил отец. - Он ребенок. И слава Богу, что не видит вас.
- Где метрика? - спрашивал незнакомый голос - Да поторопитесь, гражданин Белосельский… Небось, из этих, бывших господ?
- Я своими предками могу гордиться, - спокойно ответил отец, - А вы, гражданин… Колун, извините, если запамятовал, помните своего прадеда?
- Какое вам дело до моих родителей? - резко сказал Колун.
- Вот свидетельство о рождении, - послышался негромкий голос матери. - Вадим Андреевич Белосельский родился пятого ноября тысяча девятьсот сорок четвертого года в Ленинграде… Но почему так важно сколько нашему сыну лет?
- С двенадцати лет можно уже расстреливать детей врагов народа, - сказал отец. - Наш бывший всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин подписал такой указ…
- Детей врагов народа нужно бы душить сразу в утробе матери, - грубо прозвучал другой чужой голос.
- Это и есть ваша большевистская мораль? - насмешливо произнес отец, - Чем же она отличается от фашистской морали Гитлера?
- В сорок первом вас по ошибке освободили, - заметил Колун, у него голос был помягче.
- Почему по ошибке? - возразил отец, - Нужно было пушечное мясо, вот нас, добровольцев, и отправили на фронт. Я оттрубил на войне все четыре года. Три боевых ордена и шесть медалей…
- Хорошо, что напомнили: где награды и книжки к ним?
- Маша, передай товарищам, пардон, гражданам чекистам шкатулку с побрякушками. Она на книжной полке.
- Побрякушками… - недобро произнес гражданин чекист с грубым голосом, - Люди на фронтах кровь проливали…
- А я - чернила, - не скрывая насмешки проговорил отец. - Ведь я дворянского происхождения, значит, у меня голубая кровь…
- Неужели вам не страшно? - с нотками любопытства спросил Колун.
- Я знал, что вы меня не оставите в покое, - заметил отец. - Скольких вы уже по второму разу отправили в лагеря смерти?
- У нас нет лагерей смерти.
Вадим знал, что не спит, но глаз не открывал. Слова падали на на него, как булыжники на голову. Он все уже понял, но где-то в глубине сознания притаилась спасительная мыслишка, а вдруг это все же сон? Бывает, и во сне все происходит точь-в-точь, как наяву. Проснется он утром и расскажет родителям про этот страшный сон, почти реальный… Тогда еще он не казался Вадиму страшным.
Разговоры о том, что отца могут в любое время арестовать, иногда возникали дома, особенно в последнее время. Отец работал конструктором в НИИ, где проектировались сложные металлорежущие станки. Он был руководителем группы, создавшей новейший станок, ничуть не уступавший заграничным. Группа конструкторов была представлена к Сталинской премии первой степени. Все получили деньги, лауреатские значки и дипломы, а отец - ничего. Конструкторам и директору института неудобно было смотреть в глаза отцу, нашелся даже один мужественный инженер Хитров, который отказался от премии, заявив на торжественном собрании, посвященном этому знаменательному факту, что душой и вдохновителем нового станка был никто иной, как Андрей Васильевич Белосельский и разве можно было его обойти?.. Хитров Арсений Владимирович, конечно, знал, что отца не в первый раз обходят, потому что в 1937 году он был арестован и сидел…
Только сейчас дошли до сознания Вадима и другие звуки: скрип выдвигаемых ящиков письменного стола, шорох листаемых страниц, глухой стук падающих на пол книг, шарканье по паркету подбитых металлическими подковками сапог, негромкие покашливание и тяжеловатый запах скрипучих кожаных ремней, табака. Отец и мать не курили и этот запах раздражал. Вадим чуть приоткрыл слипшиеся глаза, пришлось поморгать, прежде чем он что-либо увидел. А увидел он беспорядочно заваленный бумагами, папками, книгами большой письменный стол отца, прислоненную к закрытому шторой окну рейсшину с ватманом, один угол которого был порван, валяющиеся на полу книги у опустошенных полок и шкафов. И еще двоих военных в кителях с погонами, перетянутых коричневыми лоснящимися портупеями и кобурами на боку. Один широкоплечий, коренастый, с округлым толстоносым лицом - он лениво листал толстые фолианты, второй - сухопарый с синеватыми впалыми щеками и длинным вислым носом. Черные брови у него загибались вверх. Этот сидел на краешке стола и в упор смотрел на одетого отца. Мать тоже была одета, даже повязала голубую косынку на русоволосую голову с короткой стрижкой. Она сидела на низком кожаном диване с ковровыми подушками и вытершимися валиками. Над головой ее висел карандашный портрет улыбающегося Сергея Есенина с буйной, разметанной будто ветром шевелюрой.
- Ни одного портрета Сталина, - ни к кому не обращаясь, констатировал сухопарый, покачивая ногой в поблескивающем, начищенном хромом сапоге и критически оглядывая большую квадратную комнату.
- У меня нет и портретов Ленина, Маркса, Энгельса, - равнодушно вставил отец, - А разве обязательно развешивать дома портреты основоположников? У нас в институте все стены ими залеплены. Два гипсовых бюста Ленина и три - Сталина.
- Смелый вы человек, Андрей Васильевич, - заметил сухопарый. На погонах у него четыре маленькие белые звездочки, на кителе колодок’ нет. Видно, на фронте не был. Боролся с врагами народа внутри отечества.
- Я ведь прошел в родных советских лагерях с тридцать седьмого по сорок первый все круги дантова ада, - произнес отец. - А там вожди мирового пролетариата никогда не пользовались у политических уважением, это вы тут их на воле славите… Родные отцы-благодетели со всех стенок и стен на нас с прищуром смотрят и хитро усмехаются… Они-то заранее знали, чем все кончится.
- Что вы имеете в виду? - подал голос бровастый.
- То же, что и вы, - насмешливо обронил отец.
- Андрей, ну зачем ты? - негромко сказала мать, - Ведь там все тебе припомнят!
- Там… - со значением произнес отец, - Чего-нибудь почище придумают. Да, наверное, уже и придумали…
Вадим мучительно раздумывал, что делать? Эти двое пришли за отцом. Он вспомнил, что в их многоэтажном доме на Лиговке двумя этажами выше вот так же ночью пришли и увезли на Литейный старенького профессора Северова из Технологического. Его внук Анатолий - ровесник Вадима - через несколько дней тоже куда-то с родителями исчез, а в квартиру въехали новые жильцы. Им даже не понадобилось ничего покупать - помещение досталось им с мебелью и богатой библиотекой. Кто-то говорил, что Толика вскоре прямо у школы забрали, а другие утверждали, что он убежал из города…
Стараясь не скрипнуть кроватью, Вадим осторожно повернулся и столкнулся взглядом с сухопарым военным. У него были светлые, почти прозрачные глаза с чуть припухшими беловатыми веками. Глаза пристально, но без любопытства смотрели на него. И еще врезалось в память Вадиму - это косой беловатый шрам над верхней тонкой губой. Такие шрамы бывают от удара острым камнем. У него, Вадима, точно такая же отметка, только на лбу. Ким Куропаткин из соседнего дома в драке прошлым летом угодил ему, хотели даже швы наложить, но обошлось.
- Не притворяйся, паренек, - сказал сухопарый, - Ты давно не спишь, я ведь вижу.
- Зачем бы пришли? - спуская голые ноги с постели, угрюмо спросил Вадим.
- Ты посмотри, Зиновий, - усмехнулся сухопарый капитан. - Волчонок тоже показывает острые зубки!
Коренастый толстоносый Зиновий с воловьими глазами имел на погонах всего одну звездочку. Он бросил на мальчика равнодушный взгляд и уронил на пол толстый том.
- Зачем книги-то швырять? - не выдержала мать.
- И наступать на них сапогами не следовало бы, - прибавил отец.
- Зубы-то всегда можно обломать… - не отвечая родителям, процедил Зиновий, - Волчонок, он и есть волчонок, сколько не корми - все равно будет в лес смотреть.
- Заканчивай, Зиновий, - распорядился капитан, - Гражданин Белосельский - старый каторжанин и не станет дома держать компромат, а если что интересное и заховал, так следователю как миленький скажет…
- Ни одного тома Ленина или Сталина нет на полках…
- Нет и Маркса-Энгельса, - вставил отец.
- А какой-то Шопенгауэр, Бердяев, Розанов, Платонов, - продолжал Зиновий, - Я про таких и не слышал!
- Это библиотечные, - заметила мать, - Для работы.
- Знаем мы вашу работу… - многозначительно произнес капитан.
- Моя работа принесла стране миллионные прибыли, - с горечью сказал отец. - А страна вот так меня отблагодарила…
- Значит, ваша вредная деятельность перетянула весы этой…. немезиды, - усмехнулся капитан.
- Вы хотели сказать - Фемиды? - поправила мать.
Капитан промолчал.
- Папа… они тебя отпустят? - перевел на отца настороженный взгляд Вадим. На мать он старался не смотреть, предательские слезы уже наворачивались на глаза. Он моргал и кусал губы.
- Вряд ли, сын, - сказал отец, - Ты не горюй, главное - оставайся человеком с большой буквы при любых обстоятельствах. Не будь рабом, сын, помни, что ты - прямой потомок славного княжеского рода Белосельских-Белозерских, истинных патриотов земли русской. Может, последний в России остался…
В словах отца было столько горечи, что Вадим не удержался и всхлипнул, но тут же яростно кулаками вытер непрошеные слезы, гордо вскинул голову.
- Я вас ненавижу! - сверкнул он зеленоватыми глазами в сторону незваных гостей.
- Вадик, если мы не вернемся… - пошевелилась на диване мать, - Ну ты знаешь, куда тебе деваться. Боюсь, из дома тебя выставят…
- Это уж точно! - хмыкнул Зиновий, - Ишь, баре, втроем в отдельной двухкомнатной квартире живут!
- Этот дом принадлежал моему прадеду, - заметил отец. - И еще роскошный дворец на Фонтанке… Теперь таких не строят - кишка тонка…
- Чем хвастает! - сказал капитан, - А мои предки жили в подвалах и таким буржуям, как твой прадед, сапоги бархоткой чистили да улицы метлой мели… Зато теперь кто был никем, тот стал всем.
- Да нет, - усмехнулся отец, - кто был никем, так никем и остался. Разве вы люди? Винтики-шурупчики! Сегодня вы нас топчете, а завтра и вас самих к стейке… С винтиками-шурупчиками у нас не церемонятся, гражданин истребитель!
- Кто? - удивился капитан. Не заметно было, чтобы слова отца его задевали, а Зиновий вообще никак не реагировал - разговаривал только со своим начальником. Арестованные были для него пустым местом.
- Ну, граждане чекисты, если вам так больше правится… Ваш Дзержинский-то, на портреты которого вы молитесь, тоже был палачом.
- Андрей, ну зачем ты так? - снова упрекнула мать.
- Они - проводники, - кивнул на военных отец. - Хароны, которые бесплатно перевозят через реку Стикс прямо в ад…
- Молитесь, может, Бог вам поможет, - сказал капитан, спрыгивая со стола. - Только вряд ли. Бога-то нет.
- Этого никто еще не доказал, - заметил отец.
До Вадима только сейчас дошло, что и мать забирают, как-то в первый момент ее слова пролетели мимо уха. Мать сказала, что он, Вадим, знает куда деваться… Но он не знал. И ему все еще не верилось, что все вдруг так дико и нелепо кончилось. Просто это не укладывалось в голове. Может, эти люди сейчас расставят вещи по местам и уйдут? А все их угрозы - это блеф? Отец часто употреблял это короткое и звучное, как сочный плевок, слово.
Мать негромко спросила, что можно взять с собой, сухопарый капитан коротко ответил. И опять их слова влетали в одно ухо и вылетели из другого, не задерживаясь. У мальчика было такое ощущение, что его будто оглушили: гул в голове, мелькание каких-то неясных мыслей, мучительная напряженность, желание собрать волю в кулак. Где-то в закоулках сознания он понимал всю важность и ответственность для себя происходящего, знал, что все до мельчайших деталей отложится в его голове и потом будет неоднократно прокручиваться перед глазами, как страшный фильм…
Когда военные встали у двери, покрашенной серой масляной краской, а отец и мать полными невыразимого страдания и уже будто отрешенными от всего мирского глубокими глазами смотрели на него, Вадима, он не выдержал и, вскочив с постели, в черных трусах и голубой майке подбежал к толстомордому Зиновию - его усмехающаяся физиономия в тот миг показалась ему более отвратительной, чем у сухопарого капитана, и принялся маленькими кулаками молотить его по животу, обтянутому широким кожаным ремнем с медной звездой. Тот прищемил мальчишке короткими пальцами ухо, будто клещами, рванул вверх, так что голова дернулась, и небрежно сапогом отшвырнул прочь от себя. Вадим отлетел к стене, как мячик.
- Спокойно, Вадим, - строго сказал отец. - Плетью обуха не перешибешь.
- Сгинь, гаденыш! - посуровел Зиновий. Толстый нос у него блестел - Я ведь могу и всерьез зашибить.
- До свиданья, друг мой, до свиданья, милый мой, ты у меня в груди… - сквозь слезы улыбнулась мать. Глаза ее казались неестественно огромными, в пол-лица. Вадим не раз слышал эти прощальные стихи Есенина - любимого поэта матери.
- Выживи, сынок, и все запомни, - глуховатым голосом произнес отец. - Да поможет тебе Бог!
- Интеллигент, а верующий, - заметил капитан, бросив холодный взгляд на мальчика. Он был выше Зиновия, но кривоног.
Дверь захлопнулась, похоронно щелкнул французский замок, все отдаляясь, прошуршали частые шаги по железобетонным ступенькам. Вадим бросился к окну, отодвинул штору - в городе занимался сиреневатый рассвет - и увидел у тротуара черную "эмку" с никелированной облицовкой на радиаторе. Казалось, машина зловеще ухмыляется. Отца и мать посадили на заднее сиденье, туда же влез и квадратный Зиновий, а капитан уселся рядом с шофером. Не включая фар, "эмка" бесшумно отчалила от тротуара и вскоре исчезла из глаз.
Вадим, как слепой, хватаясь за мебель и книжные полки, наступая на разбросанные тома, дошел до своей койки и сунулся носом в прохладную скомканную подушку. Ощупью натянул на голову тонкое байковое одеяло и вдавливал мокрое от слез лицо в перьевую подушку до тех пор, пока, казалось, нос не расплющился в лепешку. И тогда откуда-то изнутри, от живота вырвался звериный хриплый вой…
2. Широка страна моя родная…
Кто там? - спросил из-за двери настырный девчоночий голос. Это была Верка Хитрова. Белосельские обычно открывали дверь, не спрашивая, кто пришел.
- Не узнаешь? Или пускать не хочешь? - пробурчал Вадим, глядя на девочку в узкую щель приоткрытой двери на цепочке. Дома у них цепочки не было, да и запор всего один. Отец воров не боялся, а те, кого следовало опасаться, и сквозь стены проникнут… Так отец говорил.
- Ой, Вадик! - обрадованно воскликнула круглоглазая Верка, пропуская его в полутемную прихожую, - Ты и вправду какой-то другой…
- Дай чего-нибудь пошамкать, - грубовато сказал Вадим, сообразив, что Веркиных родителей нет дома, иначе ее крикливая мать уже выскочила бы из комнаты.
- Пойдем на кухню… Есть ветчина и яйца вкрутую.
- Хлеба бы… и стакан чаю.
- Я все, Вадя, знаю, - семеня босиком впереди него по длинной прихожей, говорила девочка. - Твоих родителей позавчера арестовали и будет их судить какая-то жуткая "тройка"… Чего раньше-то не приходил?
На Верке короткий сарафан, тонкие белые руки в веснушках, она успела надеть синие резиновые босоножки, а белые шнурки не завязала. Она белобрысенькая, глазастая, с курносым носом. И еще у нее на щеке маленькое коричневое родимое пятно из-за чего ее в школе почему-то, назвали "синица". На прозвище она не обижалась, сама и рассказала об этом Вадиму. Учились они в разных школах, но часто встречались на их даче в Репино да и на квартирах. Дело в том, что их родители давно дружили. Отец и Арсений Владимирович Хитров работали в одном институте. Это Веркин отец отказался от Сталинской премии, из-за чего у него были большие неприятности на работе, но вот не забрали…
- Завяжи шнурки-то, - сказал Вадим, - не то наступишь и упадешь.
- Не упаду, - ответила девочка, но шнурки послушно завязала. Вадим сверху смотрел на ее узкую спину, двигающиеся острые лопатки и ждал: в прихожей вдвоем не разойтись.
Ветчина была красная с тонкой прослойкой сала, а хлеб черствый, впрочем, Вадим все съел с волчьим аппетитом, от двух крутых яиц напала икота. Он ругался про себя, со свистом втягивал воздух. Верка налила клюквенного морса, и противная икота прошла.
- Это у меня от яиц и творога, - счел нужным сказать он.
Девочка сидела на белой табуретке напротив и смотрела на него светлыми, как вода, глазами. Рот у нее розовый и маленький, а просвечивающие сквозь светлые пряди длинных волос уши - большие. Верка смотрела на него так, будто вот-вот собиралась заплакать.
- Их отпустят, - упреждая ее вопросы, сказал Вадим, - Они ни в чем не виноваты. И у нас ничего не нашли, только вещи и книги, гады, зря перерыли.
- И папа так говорит, а мама… - девочка запнулась.