3
Стали мы с ней видеться. Чем дальше, тем чаще. Раньше-то я частенько манкировал, свыше даже одобрялось это. Не все же подопечного от падения оберегать и под руки подхватывать, должна быть свобода выбора. Конечно, человек может и под машину попасть или, например, в камнедробилку угодить. "Где был ангел-хранитель?" Где был? Что у ангела своей личной вечности быть не может? Ну, да не все вам, людям, знать про нас. И так о многом догадываетесь.
Придет к Алексею Нина, заварят они свой вечный разговор-выяснение: кто виноват и что делать. А мы с ангелицей под потолком незримые витаем. Все о жизни здесь расспрашивает. Тьма и свет, добро и зло, жизнь и смерть - это она на уровне элементарных частиц понимала. А вот про свои обязанности знала слабо. И про любовь тоже.
- Как это - оберегать? От чего оберегать?
Объясняю, проясняю. Надоест - небылицы начну рассказывать.
- Видишь, твоя Нина внизу как сердится! Как орет! Даже жилы на шее набухли, еще немного - и порвутся жилы, кровь фонтаном в потолок брызнет.
- А что делать?
- Хлопни ее сверху ладошкой по затылку.
Она подлетела и хлопнула. Нина с разинутым ртом так и осталась.
- Что с тобой? - это Алексей. - Тебе дурно? Воды?
Наконец обрела дар речи:
- Знаешь, меня сейчас кто-то детской ладошкой по затылку - хлоп.
- Это у тебя давление.
- Это у тебя давление!
И снова пошла накручиваться, распаляться. Пока Алексей ей рот поцелуем не зажал.
- Смотри, твой мою раздел. А теперь собой давит. Раздавил совсем.
- Надо спасать. Ты же ангел-хранитель.
- Спасать? А как?
- Пощекочи свою под мышками, она сразу моего с себя сбросит.
Опять - скандал. Но, кажется, она довольно быстро стала все понимать, ангелица. Вижу, потемнела лицом, каждую нашу встречу обдумывает. Привязался к ней, кроткой. И любопытно мне: что ее тревожит?
- О чем ты все время думаешь?
- О тебе и обо мне.
- А что о тебе и обо мне?
- Почему ангелы друг друга не любят?
- А чем нам любить друг друга? Смотри, у всех здесь гладко.
- И никак нельзя войти друг в друга?
- А зачем?
- Чтобы почувствовать друг друга.
- Мы и так из одного чувства созданы.
- Я тебя чувствую.
- Вот видишь. Мы можем даже касаться друг друга флюидами симпатии.
- Но флюиды - это не любовь! - горячо сказала она. - Я хочу! Понимаешь, я хочу, как люди! Ссориться, драться, а потом чтобы ты был во мне, во мне! Ты такой сильный!
И мне передалась ее горячность. Я весь пошел жаркими волнами, но нечем этому было разрешиться. И я впервые почувствовал неудовлетворенное желание. Оказалось, это - как жало.
- Мы должны сейчас же разлучиться, - сказал я.
- Направить лучи свои в разные стороны? Никогда этого не будет. Смотри, там внизу под нами это только люди, а он называет ее такими ласковыми словами, что мороз пронизывает. И ее вскрики обжигают меня. Разве тебе меня не жалко? Только посмотри: тут ожог, и здесь обожгло, и здесь. У меня даже припухло. Наверно, скоро вырастут груди. Разве ты не хочешь потрогать их?
И мне захотелось потрогать их. Слишком часто я наблюдал тех, там внизу. А они ведь совсем не стеснялись.
- Ты такой сильный и умный, - продолжала она. - Ты можешь отрастить свою светлую плоть и придать ей красивую форму.
- А что скажут там, которые неизмеримо выше?
- Разве нам не дана свобода выбора?
"Вот до чего она додумалась! - подумал я. - Действительно, свобода выбора дана всякому творению, можно даже уничтожиться, совсем, без дальнейших воплощений и излучений, начисто. Но этого боятся все, даже темнейшие из нас".
- Но ведь ты хочешь, можешь, надо только попробовать, - говорила она. - Мы же совершенней, и у нас должно получиться более красиво, чем у них. Ты войдешь в меня с силой и божественной мощью. Тогда мы станем как те, которые там, неизмеримо высоко.
"О, кощунство! - думал я. - Бедный Адам!"
Так мы и сделали. Теперь мы падшие ангелы. Но это был наш выбор. Не знаю, что случилось с нашими подопечными. Кажется, Нина вышла замуж за хозяина "мерседеса". И не потому ли Алексей Иоанович попал в аварию? Признаться, я больше не следил за ним.
А с нами случилось вот что. Мы потемнели ликами, уплотнились - стали плотью человеческой и шлепнулись на землю, как два созревших яблока. В общем, сделались людьми. Чижовы мы, Алексей и Нина. Ребенок у нас, мальчик, Петя, Петр - камень по-гречески. Надеюсь, у него есть ангел-хранитель. Кому он улыбается, когда лежит в кроватке один?
МЕНТАЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
- Полетим в мир людей.
Вергилий прыгнул ко мне из темноты на свет моей лампы - зеленый с длинными (коленками назад) задними ногами, сел на подоконник - и смотрел на меня темными глазами поэта. Не будем говорить здесь о метемпсихозе, метаморфозах и прочей мистике. Просто будем принимать все, как оно есть.
Вот он прыгнул на окно из вечерней темноты сада и пригласил меня в путешествие. Действительно, давно пора было посмотреть, каков этот мир людей, о котором я столько читал и слышал.
Не двигаясь с места, я ощутил, что, кувыркаясь, перелетел над столом и опустился на хитиновую спину моего коня и проводника.
Как за поводья, ухватился за его длинные усы. Вергилий, шурша, перелетел на куст сирени. Куст сирени, встряхнув всеми своими ветвями и гроздьями, перемахнул на голубой месяц. Месяц заскользил по небу. И мы отправились в мир людей.
Сначала внизу было темно, только редкие огоньки. Потом возникла жемчужная россыпь огней. Мы стали резко снижаться.
- Это город людей, - объявил Вергилий.
- Красиво, - сказал я.
- Давай посмотрим квартиру человека, - предложил Вергилий.
- Где она?
- А вон - любой из огоньков.
Мы устремились вниз к огоньку - я, Вергилий, куст сирени и месяц. Опустились и стали возле освещенного окна. Месяц и куст остались снаружи, где им и подобает быть. А мы вошли. Вернее, Вергилий влетел и сел на потолок.
В квартире человека были: человек, его жена, его ребенок. Они двигались и трогали разные вещи. Сверху нам было видно, как двигались их головы и руки, башмаки и туфли, ноги как-то скрадывались.
Сначала женщина - топ-топ-топ - достала из буфета тарелки, поставила их на стол, то же проделала с вилками и ложками. Ножом нарезала хлеб. Почему все это не падает мне на голову? Я был вверху, но я был в опрокинутом виде, значит, я был внизу, и все это происходило над нами. И все-таки я крепко держался за шею моего спутника-коня, потому что боялся упасть - вверх?
Если посмотреть посторонним глазом - странная картина. Одни вещи люди доставали из разных ящиков и домиков, другие вещи делили на части. Потом принесли откуда-то третью вещь, которая дымилась - так была раскалена, наверно. Третью вещь разложили комьями на расставленные полукругом круглые вещи. А затем люди благополучно уничтожили и горячие комья, и нарезанные холодные пластины, при этом они размахивали ножами и вилками так, будто хотели зарезать друг друга.
- Люди ужинают, - сказал Вергилий.
Я забыл. А может быть, не знал, как это происходит.
От удивления я перестал держаться - и упал (снизу вверх или сверху вниз - не знаю) прямо в тарелку с кашей.
Сын человека выловил меня ложкой и хотел этой ложкой раздавить, как насекомое. Но ложка была в каше - и я все время выскальзывал из-под ложки. Я кричал, молил, но он меня не слышал. Он хотел меня раздавить. Поневоле вспомнил я Гулливера в стране великанов. Нет, люди с тех пор совсем не изменились. Я видел его страшный разинутый рот с частоколом зубов и огромные зрачки. Из множества его пор - дырок в грубой коже - выделялись испарения, просто нечем было дышать.
Липкий, весь заклеенный кашей, я полз, весь извивался на клеенке, а массивная громада, похожая на блестящий корабль инопланетян, меня настигала…
И тут послышался шелест крыльев. Ловкие лапки подхватили меня и вынесли в окно. Вверх, вверх и поставили на краю крыши - ошеломленного, не успевшего даже испугаться. Чувства, которые охватили меня, были разноречивы. Но, чтобы пережить их, потребно было время. И, когда некоторое время прошло, я сказал своему спасителю:
- Спасибо. Человек жесток, и у него слишком много вещей. Как он в них во всех разбирается?
- Я и сам до сих пор удивляюсь, - согласился Вергилий. - Почему кашу надо есть из тарелки, а шляпу носить на голове? Почему не наоборот?
- А почему меня надо давить ложкой, а не башмаком? Или грузовиком? Или автокатком?
- Ну, это что под руку попалось… - пробормотал Вергилий.
- Меня вообще не надо давить, - говорил я, яростно счищая с себя лохмотья приставшей каши.
И тут я увидел: далеко внизу огоньки светятся, муравьишки ползают и жуки бегут в разные стороны.
- Что это за муравейник? - спрашиваю я.
- Это город людей, он всегда кажется муравейником с такой высоты, - охотно разъяснил мне Вергилий.
- А почему люди такие крошки?
- Это они в перспективе нам такими представляются.
- Значит, в обратной перспективе мы для них - гиганты, - медленно произнес я. И во мне ощутимо шевельнулось мстительное чувство.
Я встал, будто хочу ноги поразмять, и стал прохаживаться по краю крыши. А муравьишки внизу бегали, машинки бежали. И тут, будто невзначай, я стал ходить по этим людишкам и машинам. Какой переполох внизу поднялся: запаниковали, заметались, побежали врассыпную, а машинки друг на друга полезли, как жуки-навозники. И под моими сандалиями трещали и лопались.
- Стой! - закричал мне Вергилий. - Остановись! Ты давишь разумные существа.
- Нет уж, - говорю. - Ростом не вышли разумными быть. Пусть сперва докажут, что разумные. Муравьишки.
А сам какого-то юркого большим пальцем ноги догоняю. (Ноги у меня в тесных сандалиях, вот большие пальцы и торчат.) Кричит, да не слышу что, может быть, просто пищит, как таракан. Он - за угол, я - за ним, он - в подъезд, я сунул ногу - не влезает палец в дверь. Повезло человечку.
- Ладно, может, они и разумные, - согласился я. - Вон как меня перепугались. Послушай, а почему столбы и киоски внизу никуда не побежали? Им что, жизнь не дорога?
- Вещи живут другой жизнью, как я понимаю, - ответил Вергилий. - Люди их делают, люди их приобретают, люди их теряют, наконец. Но у вещей своя жизнь, отдельная от людей, иногда глубоко чуждая людям.
- Зачем же людям вещи? - удивился я.
- Вернее поставить вопрос так: зачем вещам люди? - усмехнулся Вергилий.
- Действительно, зачем?
- А это надо у них спросить.
И мы спустились в мир людей и вещей - по пожарной лестнице. Здесь, в городе, вещи текли блестящим пестрым потоком, иногда ныряя в темноту, как в песок. Люди бежали за вещами, люди несли вещи бережно, как младенцев. Люди гордо выставляли вещи напоказ. А вещи молчали. И вообще, без людей - отдельно - они выглядели сиротливо, вот - костюмы на вешалке в магазине, вот - длинные ряды обуви на распродаже. Продавец где-то, даже не смотрит. А они ждут, что люди их радостно схватят, примерят, притопнут и пойдут куда-то по гладким тротуарам, по мраморным плитам, по лакированным паркетам.
- Ах, какие замечательные у вас ботинки! туфельки! мордовороты! - скажет что-нибудь.
Смотрите, как уныло сморщилась, почти рыдает эта забытая сумка на лавке в вагоне. Молния жалостно искривилась и готова расстегнуться. Зачем ей все эти блестящие застежки, все это весомое содержимое, если хозяин оставил ее? Но смотрите, как она оживилась, когда какой-то ловкий и находчивый человек подхватил ее за ручки. Да, она - его, она всегда принадлежала ему, это почти новая, почти кожаная сумка. И я понял: вещи нуждаются в людях так же горячо, как и люди в вещах. Иногда они нравятся друг другу безумно, иногда друг друга недолюбливают, но жить друг без друга не могут…
- Посмотри сюда, - позвал меня Вергилий.
В полутемной витрине стояло пирамидой множество телевизоров - и в каждом ярко веселились и говорили люди.
- Неужели вещи пожирают людей? - поразился я.
И тут мы стали свидетелями такой возмутительной сцены. На тротуаре неподалеку стояла кучка людей. Подошел пузатый автобус - и всех по очереди проглотил, правда, одного выплюнул. Видимо, не пришелся по вкусу.
- Он их всех проглотил! Куда смотрит полиция? - воскликнул я.
Ярко освещенные здания проглатывали людей вереницами. И мы не заметили, как нас проглотило одно милое, уютное заведение.
Мы сели за столик. Я заказал себе водки, Вергилий - розовый коктейль (какой-то особый) с вишенкой.
- Если вещи поедают людей, зачем же те их производят? - продолжал возмущаться я, выпив пару рюмок.
- Люди - непоследовательные существа, - Вергилий с удовольствием потягивал коктейль. - Может быть, они делают вещи специально. Специально, чтобы вещи поглощали их. Представляешь, ты производишь розовый коктейль, который медленно и вдумчиво пожирает тебя начиная с головы.
- А как же реальность?
- Время и фабрикует реальность, и уничтожает ее.
- Где же истина? - недоумевал я.
- Где ей быть? Истина на дне, как сказал мудрец, - ответил Вергилий, пытаясь выловить вишенку из бокала.
Все было выпито - и мы нырнули на дно.
Когда мы выплыли, вокруг была темнота, которая постепенно сгустилась в причудливые облики не то зверей, не то людей. Все мы - не то звери, не то люди - барахтались в каких-то помоях. Но окружающие, пожалуй, чувствовали себя как на всемирно известном пляже в Рио-де-Жанейро. Они обменивались любезностями, ныряли куда-то вместе и появлялись оттуда заметно повеселевшие. Некоторые жадно хлебали помои, видно, не нахлебались вдосталь там, наверху.
- Привет, старик, - обратился ко мне, да, это был он, конечно, он - известный теперь скульптор, он всегда был похож на жабу - теперь в особенности.
- А я думал, ты в Нью-Йорке, - не подумав, сказал я, тут же пожалев об этом.
- А где же я, по-твоему? - в свою очередь удивился он. - Я в своей мастерской на Пятой авеню - на тридцатом этаже. Сейчас я тебе приготовлю томат-водку. Я слышал, у тебя неприятности. У меня все о’кей.
- У меня все о’кей, - повторял он вверх, по-жабьи улыбаясь, погружаясь в густые помои.
Боже мой! из темных волн на меня смотрело оплывшее лицо моей давней приятельницы. Как она постарела! Она была похожа на утопленницу. Да и я, наверное, выглядел здесь не лучшим образом.
- А ты настоящий толстяк, - обратилась ко мне толстуха. - Потолстел, брюхо наел, по-дружески тебе скажу. Не правда ли, я совсем не изменилась? Приятно тебя видеть. Слушай, только тебе, по секрету, это клубок змей, никому здесь не доверяй. Этот давно в погонах, этот - полковник, а помнишь этого? - не меньше чем генерал, да он у них тайный мафиози! Вот и делай им добро… Нет, здесь жить можно… Я еще держусь… А вот Сонька…
Она еще продолжала говорить, цепляясь за меня своими маленькими скользкими ручками, я, выдираясь, выбираясь, с ужасом думал: "Они же совершенно не понимают, где находятся".
- Люди постоянно обманывают сами себя, - будто подслушав мои мысли, заметил Вергилий, купаясь рядом в помоях. - Ничего другого им не остается.
- Так вот какая истина пребывает на дне! - воскликнул я.
- Истина на дне! Истина на дне! - подхватили вокруг истошные пропитые голоса. - Выпьем за. Выпьем против. Выпьем, потому что. Выпьем, несмотря…
- Вытащи меня отсюда! - взмолился я.
И во мгновение ока мы вылетели из этого живого супа, как пробка из бутылки.
Бесконечно вверх уходила, смутно поблескивая, металлическая, слегка вогнутая стена…
И вдруг мы оказались на вершине, блестящей и гладкой, под совершенно голубым небом.
Внизу, насколько хватал взгляд, к нам ползли люди - на животе, раскорячившись, как лягушки, они делали невероятные усилия, чтобы удержаться на полированной поверхности. Некоторым это удавалось, и они, извиваясь всем телом, как змеи, старались продвинуться дальше сантиметр за сантиметром. Но не удержавшись - еще не понимая, что они скользят вниз, с безумной надеждой в расширенных зрачках уходили вниз, как иные уходят из жизни, и летели стремглав все быстрее и быстрее при общем хохоте. Снизу они грозили кулаками недосягаемой спокойной вершине и, мне казалось, нам, стоящим на ней.
- Мы на самом верху, - торжественно объявил Вергилий.
Я даже почувствовал некоторую гордость, что вот, мол, мы здесь, куда многие… и так сказать… да и что говорить… Я окинул широким взором наши владения - и онемел: мы стояли на самой пупочке блестящей крышки гигантской кастрюли. Крышка была выше Арарата, но это ее не спасало. Даже библейская крышка все равно крышка, и накрывала она пусть тоже библейскую, но кастрюлю.
- Не может быть, - прошептал я. - Мир похож на кастрюлю!
- Ошибаешься, он похож на чайник, - спокойно возразил мне Вергилий, любуясь картиной, открывавшейся внизу.
Я снова посмотрел вниз - нет, этого быть не может! Теперь мы стояли на крышке планетарного фаянсового чайника в голубой цветочек. Вокруг сияли шесть чашек на своих блюдцах - это были другие миры в своих орбитах. А дальше светилось множество сервизов с различными узорами. Вселенная.
- Врете вы все, достопочтенные, мир похож на мою лысину, - не понял я, сказала или подумала подозрительная личность в простыне без штанов. "Забираются сюда всякие! И как только их пускают"! - возмутился я про себя.
А Вергилий склонил голову и с уважением произнес:
- Вы правы, уважаемый Сократ, мир похож на вашу божественную лысину и так же рождает множество идей.
- А сообщество лысых - наша Галактика, молодой человек, - сказал Сократ, лукаво глянув на меня.
Я не нашелся, что ответить, потому что, еще посмотрев вокруг, увидел: действительно, мы стоим на лысине Сократа, и сам Сократ преспокойно стоит на своей лысине и разговаривает с толпой лысых античных мудрецов, которые и есть наша Галактика.
- …и еще мир похож на множество различных вещей, вéдомых нам и невéдомых, - донеслись до меня слова мудреца. - Достаточно только представить себе какую-либо идею - и сразу мир воплощает ее в наших глазах, потому что он и то, и другое, и третье - все вместе - и совершенно на все это не похож по своей сущности. Мир идентичен сам себе. В этом отличие мира от человеческой личности, которая сама себе никак не идентична…
- Поэтому между реальностью и разумом возможен контакт только на условном уровне, на любом, который разум может себе представить. А он может представить многое… - это уже произнес Вергилий, сидя на подоконнике моей террасы.
За окном был сад и луна. Что-то трепетало почти неслышно внизу в темноте. "Ветер шевелит листья у дороги времени", - почему-то подумал я.
Но самое яркое впечатление от всего, что было: на вершине мира, похожего на кастрюлю, стоит Сократ и беседует с зеленым кузнечиком, который сидит на его ладони.