Туда Рита и отправилась за нехитрым и, прямо скажем, довольно скудным провиантом - хлебом, овощами, лапшой, крупой, а также - кефиром. Другое же, которое повкусней, колбаску, копчености, мясо и даже более-менее съедобную рыбу, они могли позволить себе редко. Потому что работал один Алешечка, зато Ромка в таком как раз возрасте был, что на нем и горело все, как на огне. И рос он, как Ванько Бздунько - мальчик из малоизвестной украинской сказки, которую Рите в раннем детстве только однажды поведала прабабушка-хохлушка и то не до конца - отец случайно услышал да так разволновался, будто цензор ЦК. Быстро, в общем, мальчик рос.
Конечно, у Ромки были бабушка с дедушкой, и они сознавали свой долг или, может быть, свой крест. Но, во-первых, недавно вдруг таинственным образом перестало существовать охранное предприятие, дававшее Ритиному отцу пусть не большой, но стабильный и необременительный заработок. А он-то, бывший водитель-дальнобойщик, наживший за тридцать с лишним лет полный комплект профзаболеваний да отвращение к романтике автодорог, очень надеялся не только до пенсии тихо досидеть, но и, это была его любимая шутка, "однажды погибнуть на боевом посту". В смысле, помереть от старости, не изведав того лиха, какое с некоторых пор выпадает на долю почти каждого пенсионера по причине обидной для человека и постыдной для государства пенсии. И вот за пять лет до этой самой пенсии работу потерял. Мать же изо всех сил цеплялась за традиционно скудно оплачиваемую службу в одной мелкой муниципальной конторе, которой отдала всю жизнь, цеплялась, потому что и малое содержание в условиях перманентных сокращений требовало все больших усилий, иначе можно было вылететь с работы заодно с мужем и так же до пенсии не дотянув.
А во-вторых, Ритины предки, хотя и существенно меньше, чем Алешечкины, тоже не одобряли "гражданский брак" своих детей, упорно именовали его "связью". Спасибо, что, по примеру Алешечкиных, не добавляли к слову "связь" прилагательное "порочная". Тогда как "те" - непременно да с праведным огнем в очах.
Впрочем, "те" в момент знакомства, от которого Рита однажды не убереглась, наговорили ей много и других слов, в сравнении с которыми "порочная связь" - теплый весенний ветерок. Счастье, что "глаголом жечь сердца людей", притом в исключительно метафорическом смысле, дано лишь немногим из смертных, а то не только Ритино сердце, но и вся она давно превратилась бы в щепотку пепла. Однако совсем не в метафорическом смысле намеревались эти люди привлечь Риту к уголовной ответственности. И привлекли б, если б единственный сын их не объявил им какой-то жуткий ультиматум. После чего только и отступились. Может - временно.
Понятно, что если бы Ромка вдруг однажды нечаянно или ради прикола обмолвился, назвав Алешечкиных родителей "дедушкой-бабушкой", кого-то из двоих или даже обоих сразу "кондрашка" хватила б. Тем более понятно, что рассчитывать на какое-либо сочувствие с этой стороны Рите с Ромкой не приходилось.
Более того, даже самому Алешечке надеяться на помощь родителей не приходилось, ибо они рассуждали, в общем-то, вполне традиционно: "Чем хуже - тем лучше". И были уже близки к полной, притом окончательной, победе в этой "позиционной" войне за единственного сыночка, потому что, даже ни разу не переступив порог этой квартиры, наверняка в достаточном объеме владели информацией о состоянии здоровья ненавистной…
А тут любой желающий может вставить хоть по отдельности, хоть совокупно все ругательные существительные женского рода вплоть до самых непечатных, и не ошибется, поскольку словарь Алешечкиных предков, особенно матери, был чрезвычайно богат и был не по разу использован весь…
А Ритина пенсия инвалида второй группы - и с этим ничегошеньки нельзя было поделать - целиком уходила на нее саму. Не на наряды и косметику - об этом неприлично даже и говорить, ибо Рита, с тех пор как с Алешечкой стала жить, самой ничтожной тряпички себе купить не посмела - а на нее опять же, на болезнь, которую, самое главное, ни вылечить, ни даже приостановить никакими медикаментами нельзя, но лишь страдания облегчить слегка. Слава богу, хоть основной препарат бесплатно дают, и хватает все же пока денег на не основные, а то б - как ни страшно, как ни противно даже думать - только в петлю. Но, может быть, это все же придется сделать - суметь бы лишь момент правильно определить…
А у Алешечки работа тяжкая - грузчик он на оптовом рынке, платят сравнительно неплохо, но выматывается иногда - жутко глядеть. Ведь - не "качок", не богатырь былинный, его даже призывная военкоматская комиссия из-за плоскостопия забраковала, но не жалуется мальчик, держится геройски…
Господи, до чего же любит его Маргарита, так любит, что даже сравнить не с чем! И до чего ж она виновата перед ним! Уж не говоря об остальных всех…
4.
Рита пошла домой вместе с соседкой по подъезду Олеськой. Хотя свой "эксклюзивный парень" у каждой в наличии, разумеется, был, но у Олеськи он с весны обретался в солдатах и писал ей слезоточивые и одновременно грозные письма, чтоб, как в старину говорили, "блюла себя", видать, у них там, "на позициях", иные морально-нравственные стандарты. Риткин же пацан обучался в автодорожном техникуме и планировал потом сразу в институт проскочить, чтобы солдатской баланды не хлебать вообще никогда.
И Ритка пацаном своим чрезвычайно гордилась, всерьез планировала за него замуж - с таким не пропадешь, и монашкой-затворницей сидеть два года не придется, поскольку это очень трудно и мало кто выдерживает, особенно, говорят, если уже попробовала…
- Слышь, Марго, тебе фильма-то эротическая - как? - Наверное, этот вопрос у всех был на языке, но обсуждать невиданное прежде зрелище в толпе и на ходу как-то никто не решился, но едва девчонки с друзьями расстались, так Олеська пяти минут не выдержала.
- Ништяк киношка, жизненная, может, у нас скоро такие тоже снимать начнут. Мой папа говорит, что теперь народ уже нипочем не удержать, настрадался.
- А ты хотела бы - так?
- А ты - со своим Андрюхой?
- Я первая спросила! Не темни…
- Дак было у нас уже, вообще-то… А у вас?
- И у нас было, только совсем не так. Напоил он меня на своих проводах и сам напился, в чулане каком-то завалил, шарился, шарился… А потом мы оба вырубились. Вот и вся любовь, подруга, только не говори никому, смеяться же будут. Ладно?
- Без базара!
- Но ты все-таки тоже колись давай, а то несправедливо получится.
- Ладно. Только не обижайся. Потому что если честно, то я еще девственница. Хоть убей - правда! В общем, мы пока только руками… Но и ты - никому, тоже ведь смеяться будут.
И не выяснилось в этом доверительном ночном разговоре - кому и чего захотелось после просмотра недоступного прежде зрелища. Впрочем, выяснилось оно лишь немногим позже, да, пожалуй, наутро уже, когда невыспавшимися, хотя со второй смены учились, притащились в школу. Где ждала всех, кто пораньше свалил, новость так новость: ночью, когда Ваня Елисеев хотел отвести домой свою Нинон Фетисову, та, едва Фрид к ее ручке приложился, повисла на нем, как дура ненормальная, и давай на всю улицу вопить, что любит только его, Фридриха в смысле, что согласна на все и тому подобное.
Конечно, Иван сперва опупел, потом разозлился, потом оплеуху Нинке влепил, а потом, видя, что она совсем уже никакая, то есть "все ей по барабану", испугался, умолять давай, чуть не на колени становиться.
Чем бы это кончилось, неизвестно, если б трезвый почти Фрид мимо проезжавшей тачке не махнул. И водило моментально - по тормозам. Пали - только их видели. Еще Ванька, придурок ненормальный, за тачкой с километр гнался, пока не выдохся. А выдохся - заревел…
В тот день школьные занятия прогуляли оба. То есть Иван и Нинон. Иван прямо возле школы пьяный шарашился, к прохожим приставал, ему в конце концов какой-то мужик по роже настучал и домой спать отправил. Нинка прожила день неизвестно где и как, но, скорей всего, просто дома в постели провалялась, смакуя пережитое романтическое приключение, притворяясь больной и тем самым вешая лапшу на уши доверчивым родителям.
А Фридрих явился в учебное заведение как ни в чем не бывало. Чем вновь поразил одноклассников. Но поразил еще больше, когда ни одним словом не обмолвился о своей донжуанской победе и о планах на будущее, хотя сказать, что к нему так и этак подкатывали не только самые любопытные, но и самые нелюбопытные, значит, ничего не сказать. Максимум, что этот загадочный и непостижимый индивид себе позволял, так это снисходительно ухмыляться, разводить руками, подмигивать и похлопывать по плечу.
И только на следующий день весь стихийно образовавшийся "треугольник" был на уроках. Прочие же замерли от предвкушения - что сейчас буде-е-т!
Однако ничьи прогнозы ни в малейшей степени не оправдались. Едва Иван - угрюмый, взъерошенный, с густым фингалом под глазом - порог класса переступил, Фридрих сразу - навстречу. С американской улыбкой "на ширину плеч" и протянутой для пожатия рукой.
Чего Ванька не более зрителей и болельщиков ожидал, отчего, конечно, растерялся и руку ошарашенно пожал. Это ведь только в романах, чуть что, - "Я руки ему, подлецу, не подам!", а в жизни-то мало кто сумеет. И даже не оттого, что кишка тонка, а просто.
А Фрид громко, чтоб все слышали да еще больше изумлялись, хотя куда, казалось бы, еще:
- Ваня, милый Ваня, ну, что ж ты у нас такой-то?
Да еще и приобнять попытался другой рукой, но Елисеев нашел-таки в себе решимости от этой руки уклониться, что коварного новичка ничуть не обескуражило, конечно.
- Какой еще такой? - вопросом на вопрос хмуро ответствовал Иван.
- Впечатлительный слишком! Как, в натуре, тургеневская барышня.
- Слушай, пацан, я ведь не посмотрю, что ты такой накачанный, я, когда меня хорошо разозлят, могу…
- Верю, верю, Иван, прости меня, глупого, я ж к тебе конкретно от чистого сердца подошел, - враз посерьезнел Фрид, и все подумали, что вот сейчас впервые увидят истинное лицо этого неплохого, в сущности, человека.
- Ближе к делу, чего ты еще хочешь от меня? - уже, пожалуй, не столь непримиримо, ведь пожатая рука все же значит что-то.
- Я всего лишь хочу, чтобы ты не сердился, Ваня! Ни на меня, ни на свою Нинон. Ведь вы любите друг друга, уж я-то вижу, я в этом деле - поверьте на слово - эксперт! Нужно проще смотреть на жизнь, люди, и тогда все будет путем! Ну, что, собственно, позавчера или, точнее, вчера случилось? Да сущая фигня: просто немного перебрала девушка, осточертела ей враз обыденность, захотелось оторваться на полную, может, такой возможности не представится больше никогда. И я, как джентльмен, разумеется, не мог… Да поймите вы все - однообразие убивает любовь, собачья преданность убивает! А стрессы, хоть какие стрессы, разогревают кровь, вливают в нее адреналин. Ну, Ванек, все ништяк? Ты понял, что я тебе не враг, что я вообще никому не враг?
И совершенно сбитый с толку Иван позволил-таки себя приобнять этому змею. К тому ж ему в душе более всего хотелось, чтобы того сокрушающего всю его жизнь инцидента вообще не было, чтобы стерся он бесследно из памяти всех без исключения, однако это ж невозможно, а предлагаемый вариант, как ни крути, максимально соответствовал сокровенному чаянию разбитого Ваниного сердца.
- Да черт с вами со всеми, - махнул рукой начинающий рогоносец и даже губами что-то вроде улыбки изобразил, - по фиг мне все, я ж не мастодонт доисторический, а свободный, без комплексов человек!
И всем присутствующим стало легче, хотя легкое разочарование тоже ощущалось, но недолго. Лишь Нинка закусила губу, и в ее глазах блеснули слезы, но, может, это лишь показалось кому-то, кто на Нинку пристально глядел. А после уроков она уже рассказала ближайшей подруге об изведанном неземном блаженстве, с которым ни в какое сравнение не шли достигнутые с Ванькой да еще кое с кем ощущения. Подруга, разумеется, чуть позже также поделилась информацией, так что через пару дней ею владели все. Кроме, разумеется, тех, кто всегда и все узнает последним или вообще не узнает.
Так что, пройдя полный круг, подробности дошли и до Ивана. Что он при этом почувствовал, осталось тайной, потому как вторично смешить народ "королевич Елисей" счел невозможным и философически улыбался что было сил. Но, думается, без еще одной невидимой сердечной раны, возможно даже более глубокой и болезненной, не обошлось.
Однако, как бы там ни было, после школы Иван с Нинон почти сразу, никуда не поступив, поженились и, не мешкая, приступили к размножению. Правда, времени, чтобы двоих детенышей заделать, не хватило, и в положенный срок Ванька загремел "ва салдаты". И Нинка, похоже, его преданно ждала. По крайней мере, порочащих ее слухов не циркулировало по самым древним каналам межчеловеческой связи.
Потом Ванька вернулся, и они, ничуть не медля, заделали вторую девчонку, а потом отец двух дочек пристрастился попивать да жену поколачивать - Рита сама пару раз встречала школьную подругу вульгарно напудренной, будто этим способом можно обмануть общественную наблюдательность. Все, конечно, могло быть, но Рите почему-то сразу подумалось, что, видать, Иван, устав бороться с вековечным мужицким комплексом, дал ему полную волю. Видать, иные сердечные раны не лечит даже время, не исключено, что оно их иногда, наоборот, бередит…
5.
Почтовый ящик с наружной стороны двери, прибитый там еще в незапамятные времена и неизвестно кем, как обычно, громыхнул предательски, едва Рита толкнула плечом допотопный дощатый притвор. Давно б, будь квартира собственная, оторвала его к чертовой матери, ибо никто ни одного письма никогда не пришлет, а газеты выписывать и читать - вовсе уж благоглупость совковая.
Впрочем, ящик, конечно, можно и как следует закрепить - из-за этого хозяин прибыльной квадратуры уж точно ругаться не станет, но даже противно представить, что совершаешь такое, учитывая тяжкое бремя квартплаты.
Ящик громыхнул, и мгновенно целых две соседки высунулись полюбопытствовать. Разумеется, они слышали, как Рита, уже не помня себя, накануне вечером кричала. Но ни тени сострадания в глазах старушек - лишь суетливо праздный интерес.
- Здрасьте! - чуть не хором.
- Здрасьте, - угрюмо и через силу ответствовала Рита, не глядя на соседок, однако не решаясь почему-то промолчать, хотя дома, в большом городе, почти никогда с соседями не здоровалась, как и они с ней.
Но, может, не решилась она промолчать, ибо не хотела лишнего злословия услыхать, когда будет лежать в гробу, и попрутся якобы проститься с ней все эти старые дуры. А они обязательно попрутся, потому что - это Риту где-то месяц назад угораздило случайно наблюдать тут же в подъезде, только этажом ниже - здесь так заведено.
Однако спасибо соседкам и за то, что вопросы, явно просившиеся с их языков, все-таки не слетели, не капнули ядом в душу. Молча пронаблюдали почтенные женщины, как закрывала Рита замки, как спускалась вниз по лестнице, хотя потом, когда хлопнула внизу дверь подъезда, наверняка обсудили все, что хотелось обсудить, и пожалели, что не насмелились добыть свежую информацию из первых рук, которая сделала бы дискуссию гораздо живее и плодотворнее.
А на улице тревожно желтых, восторженно красных да болезненно бурых листьев нападало за двое суток - ну да, ровно сорок восемь часов не выходила Рита на свой, как правило, ежедневный моцион - аж по щиколотку. Брести по ним, как по сугробам почти, однако несравнимо приятнее почему-то. Причем именно брести хочется, а не идти, высоко поднимая ноги. Брести и торить глубокую, до самого асфальта, тропу, по которой, однако, ни за что не пойдут следующие за тобой - каждый осознанно или инстинктивно пожелает торить собственную. Забавно…
Еще весной возле подъезда под сенью старых, непотребно разросшихся кленов две добротных лавочки стояло. Одна даже была уютной спинкой оснащена. Но с тех пор, как на первом этаже вместо давно закрывшейся молочной кухни круглосуточный магазин обосновался, законные старушечьи места на лавках враз сделались постоянно занятыми совершенно иным, притом абсолютно чуждым контингентом.
Разумеется, единственный вход в магазин располагался на противоположной от подъезда стороне, но что стоило обойти дом да за угол завернуть, и вот оно - как бы летнее кафе. Вполне уютное и без какой-либо наценки.
У нас ведь народ-то, заметим, не привередливый, в шикарном заведении, каким-либо образом туда попадая, часто известную скованность испытывает, обычно преодолевая ее немотивированной агрессивностью и натужной развязностью, а наценки, естественные для всякого заведения и пропорциональные, наверное, его классу, мягко говоря, недопонимает и всей душой не принимает. Отчего как проносил исстари спиртные напитки в шикарные заведения с собой, сколь бы строжайше оно ни воспрещалось, так и всегда будет норовить пронесть. Не каждый индивид, само собой, однако и никогда подчистую не вымрут индивиды с данной природной наклонностью.
В свете сказанного понятно и то, что наклонность к непринужденному распитию, а также прочим связанным с ним делам в не отведенных специально для этого местах неистребима в нашем простодушном народе, тем более теперь, когда ее, похоже, никто больше и не помышляет истреблять.
И однажды этот чуждый и, разумеется, шумный, круглосуточный, как и магазин, а также чрезвычайно пакостливый контингент вконец достал лысого, но еще довольно крепкого и решительного дядечку из первой квартиры. Хотя дядечкины окна выходили на противоположную сторону, так что его неудобства не шли ни в какое сравнение с неудобствами других соседей, но постоянный мусор в подъезде да характерно пахнущие лужи были, конечно, общими для всех.
И этот товарищ однажды вышел из дома с топором на плече. "Контингент" при виде него не только смолк мгновенно, но, может быть, даже временно "обезножел". Потому что человеку с топором пришлось отдирать доску от скамейки вместе с сидящими на ней людьми. Они уж потом, когда завизжали огромные ржавые гвозди, разом вскочили с нагретого места, прижимая к груди нехитрое имущество свое - напитки да закусь, которым также хватало места на лавочке.
Уяснив, что намерения угрюмого деловитого жильца не столь кровожадные, потерявшие плацкарт граждане принялись было мужика с топором увещевать: мол, ты не прав, мужик, покусившись на общественное достояние. Однако на логичные в принципе увещевания тот, не прекращая работы, не менее логично объяснил, что скамейка - есть его личная собственность и, следовательно, он волен делать с ней все, что ему заблагорассудится.
И хозяин лавки, покончив со своим имуществом, подбадриваемый молчаливым одобрением всех соседей - редчайшее, между прочим, единодушие - не останавливаясь, разломал и вторую скамейку. Причем - полностью, тогда как на месте первой осталось два пропитанных креозотом пенька.
Рита тоже наблюдала всю эту сцену и одобряла решительного соседа, хотя обычно никакого чувства солидарности с населением дома у нее не возникало. Ну, хотя бы потому, что никто ее полноценной соседкой не считал и даже в самой отдаленной перспективе считать не собирался.
Дверь подъезда хлопнула - инстинктивно зажали в кулачки сигаретки три девчонки-школьницы, две из которых на креозотных пеньках пристроились, а третья - рядом на корточках. Зажали, но тут же, спохватившись и глядя в глаза незнакомой тетечке предерзко, снова выставили напоказ.