– Погоди, учёный! – старый рак – обратился к носителю актинии – тебе я точно сейчас поотрываю ноги, чтобы они не мешали тебе ответить на вопрос: почему эта нога менее живая, чем отдельный луч морской звезды?
Учёный смекнул, что бегать от сумасшедшего садиста гораздо опаснее, чем продолжать дискуссию и выдвинул сразу все имевшиеся аргументы:
– Это мёртвая нога! Из неё ничего не вырастет! В ней души нет!
– В морской звезде тоже нет души, но она не мёртвая, тем не менее – возразил старый издеватель.
– Значит, там есть нечто другое!
– Какое?
– Такое, которое я не в силах ни ощутить, ни осознать!
– Ф-фух – облегчённо вздохнул старый рак, и устало осел на песок. Потом обратился к окружающим – вы согласны с этим учёным? – раки радостно закивали. Старый отбросил ненужную конечность и возликовал – слава Омару! Вы согласились! Значит, есть нечто, которое невозможно ни ощутить, ни осознать, но оно есть как в морской звезде, так и в каждом из нас. Пока это нечто присутствует, мы движемся, говорим, размышляем, но стоит ему уйти, мы становимся подобными вон той мёртвой ноге. Оно же продолжает свой путь, так и оставшись непостигнутым, неувиденным, неощутимым. Дабы не оскорбить убеждения некоторых товарищей, я буду называть это упомянутое нечто сущностью… можно?
Поскольку почтенный лектор перестал гневаться и угрожать отрыванием ног, раки облегчённо выразили одобрение. Лектор продолжил:
– Сталкиваясь с каждым существом, мы видим: оно движимо некоей сущностью, живущей в нём. Отдели эту непостижимую сущность, и нет существа. В любом из нас живёт эта сущность. Но, кроме того, каждый из нас является личностью! – все опять закивали – Допустим, морская звезда не является личностью, но всё равно – некая сущность в ней есть. Нам непонятно, как может наша, собственная личность разделиться и начать одновременно жить в двух разных существах. Оторванная нога останется не только без личности, но и без сущности! Она – умрёт. Тем не менее, вы не будете возражать, если я скажу, что личность является сущностью сама по себе? – никто не возражал – Так вот знайте: в морской звезде живёт не одна, а одновременно множество сущностей. Впрочем, как и в каждом из нас.
Тут снова поднялся гвалт в публике. Раки активно протестовали. Наконец выступил учёный:
– Учитель, во-первых, я не чувствую в себе иных сущностей, кроме одной, во-вторых, если бы во мне их было несколько, то я легко бы мог разбрасывать ноги и размножаться почкованием!
– Это объясняется просто – отмахнулся учитель – сущности, живущие в нас, выстраиваются в иерархию, в то время как в морской звезде царит полнейшая демократия. Мы более высоко организованы!
Казалось бы, похвала должна была показаться сомнительной в обществе раков-отшельников, демократичнее которого трудно вообразить, но – нет. Услыхав слово о своём структурном превосходстве над ничтожной морской звездой, слушатели возгордились и наполнились приятными ощущениями собственных достоинств. Как бы ни похвалили, а всё приятно! Так уж устроен среднестатистический рак: с очевидным не смирится, а похвалишь его, так он и рад любой глупости. Особенно, если его предварительно напугать. Вот уже и не возражает никто утверждениям о своей же, отдельно взятой персоне. Вот уж и готовы согласиться с тем, что каждый из них – не отдельно взятый персонаж, но целая компания. Пусть будет компания, лишь бы не убогая, не какая-нибудь убогая и невзрачная, но хорошая, "высоко организованная". Очень утешительно. При таком раскладе можно согласиться и с тем, что в одном человеке вполне может жить несколько сущностей одновременно, как в той морской звезде. Кто их разберёт? Может быть, они и размножаются почкованием?
– Ну вот – подвёл итог дискуссии учитель – я и рассказываю вам, как в одном человеке, в данном случае в особи по имени Милюль – зародилась и стала развиваться несколько иная сущность, чем была до того. Только и всего.
* * *
Милюль двигалась, поглощая окружающий мир. Порою она сомневалась, есть ли в её движении какой-то смысл? Вселенная продолжала оставаться бесконечной и непостижимой, но азарт действия был сильнее склонности к размышлению. Милюль ощущала постоянный рост и радовалась. Так могло продолжаться вечно, и продолжалось бы, но наступил неожиданный момент и, казавшийся бездонным космос, неожиданно закончился. Милюль упёрлась в оболочку.
От неожиданности в сознании Милюль перевернулись все смыслы. Все её сомнения и радости, желания и воля к движению, мгновенно сплющились, потеряли живость и отлетели мёртвой шелухой. Что было перед тем? Какие-то неясные тени, более ничего. Путаница бессмыслиц. Точно, был хаос и напряжённое движение не то – сквозь, не то через… толком не вспомнить. Да это и не важно. Гораздо важнее сосредоточиться на том, новом, появившемся здесь, сейчас, явственно и чётко. Это – препона. Прозрачная плёнка, сквозь которую виднелось движение множества размытых объектов. Милюль припала глазами к препоне и стала разглядывать движение за пределами её дома. Да, именно! Здесь был дом, а там, куда предстояло выйти, ползало непонятно чего.
"Может, и не выходить вовсе?.. Точно! Можно не выходить! – Милюль устроилась поудобнее, так и сяк повертела спиной – Тут спокойно и вполне терпимо. Надо только почаще менять позу, а то – тесновато и без движения затекают мышцы. Но это – пустяки. Главное, можно вечно сидеть и смотреть наружу. Вечно – это хорошо".
Она опять пошевелилась и тут же спросила себя: "Чего это я дёргаюсь? – И сама же ответила – Хочу и дёргаюсь. Почему бы мне не дёргаться? Разве я не вольна в своих поступках? Кто мне запретит? Я всегда была и останусь абсолютно свободной! Я – независима. Чего захочу, то и будет. А я хочу шевелиться. Да, я очень хочу шевелиться и есть, а тут тесно и голодно. Шаром покати! Всё из-за этой проклятой препоны!"
Она гневно стукнула лбом по препоне. Препона дёрнулась, затряслась как пузырь, и вибрация отдалась по всему телу Милюль: "А! Трястись!?" – гневно возопила девочка и вцепилась в мягкую, полупрозрачную плёнку препоны ртом. Плёнка поддавалась, но не прокусывалась. Милюль отчаянно дёргалась всем телом, боролась с ней, грызла её, но всё тщетно.
Наконец она устала и собралась в компактный комок: "Надо отдохнуть. Я – неумеха. Я – ничтожество. Я не могу справиться с такой мелочью, с прозрачным пузырём!" Она сидела неподвижно внутри своей тюрьмы, когда кругом что-то происходило, что-то менялось. Она томилась от осознания бездарной потери драгоценного времени, и не на что было уповать.
"Это – тюрьма. Тюрьма!" – твердила Милюль, а мимо проплывали тени, в которых смутно угадывались такие же существа, как и она. Во всяком случае, внешне они были похожи.
"Они подобны мне, но они не я – подумалось ей – они не могут быть мной, потому что чувствую-то я только себя. Вот она, самая главная несправедливость: я сижу тут, а они там свободно перемещаются куда захотят, и, ведь, едят же, едят, когда я голодаю!"
Милюль открыла пасть и закричала: "Сволочи! Паскуды! Помогите, гады!", но никто не помогал ей. Неожиданно снаружи раздалась очень тревожная вибрация. Милюль стало страшно, и она замерла, забыв о случившемся душевном порыве. Большое и тёмное надвигалось из глубин неизвестности. Все те мелкие, что суетились и двигались – пропали, а Это – всё надвигалось и надвигалось, загораживая собой полмира.
"Докричалась – констатировала пленница своей препоны – это конец" – а дальше с ней произошло нечто неожиданное. Будто бомба взорвалась в животе, уничтожив и былое отчаяние, и мысли, и саму память. Не помня себя, Милюль мгновенно развернулась в своём пузыре и резко выпрямилась, превратившись на миг в гвоздь, в вектор, в дрожащую прямую, пронзающую вселенную насквозь. Препона лопнула и Милюль – стрелой полетела сквозь зеленоватый, холодный мир.
"А-а-а-а-а-а!" – орала она, несясь по прямой и, удивительным образом видя со стороны, как огромные зубы чудовища сомкнулись сзади, поглотив пустую оболочку её былого заточения.
* * *
Рассветное солнце ударило в глаза, стирая ужасное наваждение, которое оказалось всего лишь сном. Сном долгим и муторным. Сном, вобравшим в себя и ужас и радость и разочарования и чёрт знает чего ещё. Что бы там ни снилось Милюль, всё оказалось в прошлом. Более того, в несуществующем прошлом, в том, которого и не было вовсе и не о чем вспоминать. Милюль прикрыла глаза рукой и отвернувшись к стене, упёрлась в неё коленками.
– Стоп. Какая ещё стена? – подумала она – кровать под зелёным балдахином стояла посреди спальни, а не у стены. Милюль потянулась не открывая век, перекатилась на другой бок и упала с койки на пол.
– Ничего себе! – вырвалось у неё. Милюль села. Сверху свесилось озабоченное и очень родное женское лицо в обрамлении распущенных волос.
– Ой, упала! – без всяких волнений констатировала женщина.
Милюль вглядывалась в это лицо, пока оно не скрылось там, наверху. Но и потом она продолжала размышлять: кто это там был? С одной стороны, там могла быть только нянечка. И все черты той незнакомки были как у нянечки. Тот же луноликий контур лица, тот же маленький, мягко вылепленный носик, те же серые, чуточку раскосые глаза. С другой стороны, было в том лице нечто иное, новое, не вчерашнее. Наконец Милюль решила прекратить думать глупости. Нянечка – она и есть нянечка и некому там кроме неё быть. Милюль позвала:
– Нянечка, зачем ты забралась на балдахин?
– Что? Как ты меня назвала? – лицо женщины вновь показалось наверху. Вглядясь в него сызнова, Милюль с неожиданным испугом сообразила: это не нянечка! Это чужая, хоть и неведомым образом родная тётя!
– Вы кто? – спросила Милюль, больше всего желая, чтобы тётя всё же назвала себя нянечкой, а никак иначе. Но тётя вообще никак себя называть не стала, а, состроив озабоченную физиономию, поинтересовалась:
– Ты чего это, Веруся, сильно головушкой тюкнулась?
– Не сильно – ответила Милюль – только я не Веруся.
– Кто же ты, если не секрет? Вождь краснокожих?
– Я Милюль – сообщила Милюль, удивляясь тому, как можно этого не знать. Женщина сверху неожиданно рассмеялась и возразила:
– Нет, Веруся, Милюль это я. А вот ты, видимо, всё-таки основательно ушиблась, когда с полки сверзилась. Ну, ничего. До свадьбы заживёт… кстати, с днём рождения.
Последние слова показались Милюль совсем нелепыми. День рождения-то был вчера, а не нынче! Она оглядела спальню, торопливо скользя взглядом по предметам. Не было в каюте ничего такого, за что можно было бы зацепиться как за напоминание про бесследно ускользнувший день. Другая каюта. Совсем не та спальная комната. Пытаясь вернуть хоть кусочек прежнего порядка, Милюль поправила женщину:
– День рождения у меня был вчера, в субботу.
– Да нет же – возразила та, слезая по приставленной к двухэтажным кроватям лестнице – не бывает у людей двух дней рождения подряд. Уж поверь мне. Если сегодня двадцать третье июня седьмого года, воскресенье, то вчера, в субботу, никаких дней рождений я не замечала. Вставай, фантазёрка. Хватит сидеть на полу.
Но Милюль заупрямилась и предприняла ещё одну попытку прояснить ситуацию:
– Мы вчера сели на лайнер "Святой Виталий". Верно?
– Ничего себе, лайнер! – воскликнула женщина – Да на этом корыте по морю страшно плавать! Полторы палубы! И никакой не святой, а просто "Виталий Ширшов". Самый обычный пароходик.
– Мы в семнадцатом нумере. Верно? – не унималась Милюль.
– Верно – согласилась женщина, ведя её под руку к двери.
– Напротив нас восемнадцатый. Там живут Пантелеймон Ильич и его младший сын Сергей. Кадет. Без пяти минут юнга…
Женщина приостановилась, задумчиво хмыкнула, и, подумав немного, понесла такую несусветную чушь, разобраться в которой Милюль не смогла бы никогда:
– Удивительно! Просто удивительно, какие невероятные совпадения! Ты гениальный ребёнок, Веруся! Я бы сама никогда не подумала, что история может до такой смешной степени повторяться! Но с чего ты могла это взять? Тебе это положительно не может быть известно! Тебя же не было на земле в девяносто втором году! Совсем не было… – она почесала нос, и неожиданно заключила – Впрочем, зная Сергея Пантелеймоновича, ты вполне могла догадаться, что его отца звали Пантелеймоном.
Пока женщина говорила всё это, они перешли из одного отделения каюты в другое, являющееся сильно уменьшенным, жалким подобием вчерашней залы. Обтянутый кожей диван стоял у стены. Перед диваном был маленький столик, никак не пригодный ни для ужина, ни даже для завтрака. На ковре в углу громоздились чемоданы и коробки. Штора едва доставала до узенького подоконника и никак не напоминала вчерашние гардины до полу.
Женщина подошла к единственному в каюте высокому зеркалу и завертелась перед ним, продолжая городить один вздор за другим:
– Да, я теперь припоминаю – говорила она, расчёсывая длинные каштановые волосы – Пантелеймон Ильич был такой огромный! Словно межконтинентальный лайнер! Но и Сергей, как видно, весь пошёл в отца. Кажется, он и теперь, как пятнадцать лет назад, не обращает на меня внимания. Или это он так смущён? А вдруг он тоже помнит, как мы встречались в прошлом веке? Надо будет обязательно спросить. Очень статный кавалер и весьма обходительный. Это так романтично, Веруся. Спасибо, что напомнила – тут женщина сделала задумчивое лицо, и заговорила ещё непонятнее, чем прежде – Интересно, у него есть жена? Впрочем, у такого мужчины как Сергей Пантелеймонович, наверняка много женщин, даже если он и женат. У меня, конечно, нет никаких шансов. Хотя, с другой стороны, я достаточно привлекательна. Если бы ноги были чуть подлиннее, да вот здесь, на талии чуть-чуть… но, зато у меня большие ресницы, и глаза есть. Да, я не лишена женского обаяния…
– Нянечка вы мне, или чужая тётя – оборвала Милюль поток нелепых откровений – но я ребёнок, а вы несёте при мне такую чушь… я даже не знаю, что теперь делать.
Женщина легкомысленно улыбнулась, и возразила:
– В общем-то, конечно, ребёнок. Но, во-первых, я тебе никакая не чужая, а самая родная тётка. Во-вторых, ты уже взрослый ребёнок. Пора понимать, что жизнь полосата и волосата.
– Что? – опять не поняла Милюль.
– А, ладно! – протянула, потягиваясь, родная тётка, и ни с того, ни с сего спросила – Чего это ты, Милюль, на пол сверзилась?
Неожиданные повороты движения тёткиной мысли, как и сам факт превращения нянечки в эту самую родную тётку, встали бы непреодолимым препятствием для здравомыслия взрослого человека, но детская психика гибче. Пока человек маленький, он задаёт вопросы и продолжает приноравливаться к условиям игры, как бы они ни менялись. Детёныш не успел отгородиться от изменчивой реальности заклинанием: "Так не бывает". Вот и Милюль не прекратила попыток найти возможные причины произошедших метаморфоз. Она спросила:
– Я что, выросла?
– Да нет, конечно, тебе ещё расти, и расти – ответила тётка и добавила – у тебя вся жизнь впереди. Ещё меня обгонишь.
Тётка явно не понимала суть вопроса и Милюль уточнила:
– Если вы не моя нянечка, хотя и очень на неё походите, то подскажите мне, как я теперь должна к вам обращаться?
Тётка легкомысленно рассмеялась и заявила:
– Обращайся как всегда. Из-за того, что тебе нынче исполнилось шесть лет, ровным счётом ничего не меняется.
– Как же не меняется? – возмутилась Милюль – вчера мы сели на корабль, мне исполнилось шесть лет. Была суббота. Сегодня воскресенье, мы плывём на каком-то другом корабле. Вы уже не нянечка мне, а тётя. У меня день рождения второй раз подряд, чего, как вы говорите, не бывает. И даже как вас называть вы не говорите. Вы только смеётесь!
Тётка посерьёзнела. Села на край кожаного дивана и ответила:
– Ты, мать моя, видно, упамши, сильно башку себе повредила, коли спозаранку несёшь околесицу. Или у тебя память отшибло? Я это! Я! Как ты можешь меня не признавать? И на корабль мы сели не вчера, а уже два дня тому назад.
– Бог с ним, с кораблём! – воскликнула Милюль – Если у меня стёрлись из памяти последние дни, то, значит, так тому и быть. Вы мне напомните, как именно я вас раньше называла?
– Просто и называла – пожала плечами тётка.
– Как просто? – продолжила настаивать Милюль.
– Тётей. Иногда тётей Юлией. Иногда просто Юлей.
– Хорошо – подытожила Милюль – теперь я знаю, как к вам обращаться. Но и вы, в честь моего дня рождения, пожалуйста, называйте меня Милюль.
– Ну и слава богу – обрадовалась тётя Юлия, истолковав слова Милюль на свой лад – какая разница, кого как зовут? Главное, чтобы мы жили в мире и дружбе. А то, как ты об пол грянулась, так, будто, в фантазию какую понеслась. И кровать у тебя с балдахином и я – неизвестно кто. А теперь, Милюль, живо иди умываться. Умоешься, и пойдём завтракать.
– Разве нам не подают завтрак в нумер?..
– Опять двадцать пять! Ты прекратишь фантазировать, или нет? Завтрак в нумер! Может, тебе ещё лакея у двери поставить?
– Вчера был…
Тётка всплеснула руками: – А у меня вчера корона была золотая!
– Короны не было.
– Ну вот! Ей, стало быть, всё, а мне – ничего!
– Говорю тебе, тётя Юля, нам вчера ужин в нумер подавали. Ты ещё удивлялась тому, как я много ем.
Тётка прикоснулась ко лбу девочки, хмыкнула, после чего, взяв её аккуратно под руку, повела в уборную:
– Идём, я тебе умыться помогу. Вдруг, тебе в уборной архангелы привидятся? Такая ты вся неожиданная! – они вошли в маленькое помещение с раковиной, ватерклозетом и душевой кабинкой, где тётка добавила – Отправляйся-ка, лучше, в душ. Ты сегодня сама не своя. Сейчас позавтракаем и пойдём к доктору. Должен же быть на корабле доктор! Давай-ка я тебе помогу, а то, боюсь, ты и мочалку держать разучилась.