Аршанжо уперся взглядом в строчки, и глаза его сузились, налились кровью. Доктор Нило Арголо считает, что все беды Бразилии – от черномазых, от гнусного смешения рас.
Педро наконец пришел в себя, словно вернулся откуда-то издалека.
– Со мной покончат, вы сказали? – И его пристальный взгляд скользнул по волосам, губам, носу юноши. – Не только со мной. Со всеми нами: мы все здесь метисы. И со мной покончат, и с вами, – тут он оглядел остальных, – из тех, кто здесь стоит, не спасется ни один.
Послышались неуверенные смешки, два-три студента расхохотались. Четверокурсник добродушно заметил:
– Ничем вас не возьмешь, местре Педро, раз-два – и срубили под корень наше генеалогическое древо.
Молодой человек с дерзким и надменным лицом шагнул вперед:
– Мое – нет. – Дурачок кичился тем, что его четыре имени доказывают благородное происхождение. – Кровь нашей семьи чиста и, слава богу, неграми не осквернена.
Аршанжо уже совладал со своим гневом и теперь посмеивался про себя: он знал, что его доказательства неопровержимы, что тезисы доктора Нило – пустые бредни, дерьмо, клевета, ошибка, проистекающая от самомнения и невежества. Он взглянул на парня.
– А вы уверены? Ведь когда вы родились, прабабки вашей уже не было на свете. Знаете, как ее звали? Мария Иабаси – так называлось ее племя. Ваш прадед был человек порядочный и женился на ней.
– Как ты смеешь, наглец?! Я разобью твою черную рожу!
– Ну что ж, попробуй…
– Осторожно, Армандо, он мастер капоэйры! – предупредил один из студентов.
Но остальные принялись подзадоривать кичливого юнца:
– Покажи-ка, Армандо, чего стоит твоя голубая кровь! Не робей!
– Рук не хочу марать, – пробурчал высокородный студент и покинул поле боя. На том и завершилась дискуссия.
– Наш блондинчик оттого так разъярился, что дед его во времена Империи был министром. Дурак… – добавил четверокурсник.
– Моя бабушка была мулаткой, и человека лучше, чем она, я не видел, – сказал студент в очках и в соломенной шляпе.
Аршанжо распрощался со студентами.
– Одолжите мне эту книжечку, если можно.
– Пожалуйста.
С тех пор никто – даже когда тень Гобино простерлась над Террейро Иисуса и теория арийского происхождения, войдя в моду, сделалась официальной доктриной медицинского факультета – не пытался задеть Педро Аршанжо. Через двадцать лет, когда разразился скандал, новое поколение студентов выступило против своих профессоров в поддержку педеля.
А на карнавале в группе "Утренняя Звезда" танцуют рядом белые, негры, мулаты, и им нет дела до теорий ученых мужей. Народ будет восторженно приветствовать и Кирси, и Деде – любая может стать звездой праздника: нет тут ни первой, ни второй, ни высших рас, ни низших.
А корабль уже растаял в ночи, исчез в океане. Деде замолкает, ладное тело ее, ловкое и проворное, горделиво растягивается на песке. Педро Аршанжо слышит шум волн, ветра и бескрайних просторов. "Нет на свете людей лучше, чем вы". В холодной стране Суоми будет играть бронзовокожий мальчуган, сотворенный из снега и солнца, и в правой руке у короля Скандинавии – жезл Ошала.
О том, как неуемный карьерист Фаусто Пена получил чек (на небольшую сумму), урок и предложение
С прискорбием должен заявить, что даже в кругах лучших представителей нашей интеллигенции свили себе гнездо зависть и подозрительность. Эту печальную истину я не могу утаить от читателя – поскольку и то и другое испытал на собственной шкуре. Вы видите перед собой человека, которого ловкие интриганы и подозрительные дураки сделали своей излюбленной жертвой. Горькую чашу испил я после того, как удостоился выбора великого Левенсона и заключил с ним контракт (устный) на жизнеописание Педро Аршанжо: собратья мои распускают про меня и Ану Мерседес омерзительные слухи, обливают меня помоями, и в омуте этой гнусной клеветы я захлебываюсь.
Я уже рассказывал о политических интригах: о том, как меня желали представить выкормышем американского империализма, внедренным в сферу бразильской культуры; как хотели поссорить с левыми кругами нашей общественности (впрочем, это намерение, учитывая переживаемый момент, сулит мне некоторую выгоду); как пытались вытеснить с того поприща, которое столь заманчиво для всякого, кто мечтает сделать себе имя и карьеру – а я мечтаю! – и на котором нам так необходимы похвалы и покровители. Я вовремя раскрыл этот подлый план и не повторяю здесь публично имеющиеся у меня доказательства только потому, что я – исследователь, а не душевнобольной и не авантюрист, который ищет разоблачений, а найдет тюрьму. Я предпочитаю действовать могучим оружием моей поэзии – герметичной, но оттого не менее действенной.
Негодяи не ограничились тем, что опорочили мое имя среди левых, – они пошли еще дальше, они закрыли передо мной двери редакций. Я – многолетний, ни гроша не получающий сотрудник "Жорнал да Сидаде" (интересно знать, кто осмелился бы просить у доктора Зезиньо гонорар за опубликованные в его газете стихи? Хорошо еще, что он пока не догадался взимать с нас – с меня и других поэтов – деньги за предоставленное в газете место для стихов и взаимных славословий). Я каждое воскресенье печатался на страницах любимого органа, который поддерживал и привечал искусство: кто, как не "Жорнал да Сидаде", открыл торжества по случаю столетия Педро Аршанжо? Вместе с Зино Бателом я вел раздел "Поэзия молодых" в литературном приложении к нашей славной газете: работал-то я один, а благосклонность поэтессочек и прочие блага мы делили на двоих.
И вот, прибавив к прежним моим "титулам" – сотрудник "Жорнал да Сидаде", поэт и критик – мой нынешний – "социолог, занятый исследованием, которое имеет международное значение и получит отклик во всем мире" – находка принадлежит Силвиньо, – я, как только узнал о достопамятной затее нашего воинственного утреннего листка, отправился в редакцию.
Ответьте мне, пожалуйста, рассудите здраво: у кого, как не у меня, имеются все основания принять участие в этой кампании, если не возглавить ее? Я – непосредственный помощник, доверенное лицо гения из Колумбийского университета: для изучения жизни и творчества бессмертного баиянца он выбрал не кого-нибудь, а меня, меня! Меня пригласили, со мной заключили договор, мне заплатили! ЗАПЛАТИЛИ – да будет позволено написать это священное, это святое слово прописными буквами, да будет позволено заткнуть алчные пасти завистливых и самонадеянных подлецов! Мне или им наш трансконтинентальный мудрец так щедро и своевременно заплатил за серьезный научный труд, и в долларах притом заплатил? Они привыкли жить на подачки правительства и университета, а шуму, а похвальбы… Но когда доходит до дела, становятся кроткими как ягнята. Скажите, кто, невзирая на скудную плату, смог бы лучше, чем я, организовать начинание, достойное такой достойной газеты, как "Жорнал да Сидаде"? У кого на это больше прав, чем у меня? В конце концов, Педро Аршанжо – это моя нива, моя делянка; я на ней зарабатываю себе на пропитание.
Так вот, вы не поверите: в редакции меня встретили, как говорится, в штыки, и, чтобы прорваться к доктору Зезиньо, мне пришлось преодолеть множество самых разнообразных препятствий. Столько было сделано напрасных попыток и получено циничных отказов, что я уже был близок к отчаянию. Троица ответственных за проведение торжеств негодяев, а вернее, кто-нибудь из них торопливо выслушивал меня вполуха и отделывался пустыми посулами: "Сейчас, милейший, нам ничего не надо, но, может быть, в ходе кампании появится необходимость… Интервью там или репортажик…", так что у меня хватило ума даже не заикаться о своей главенствующей роли, а попросту предложить сотрудничество.
Но я пришел еще раз – меня так просто не одолеть, – я пришел еще раз и принес кое-какой материал. На этот раз вся шайка была в сборе. Они предложили мне за него смехотворную сумму, не оставив ни малейшего шанса на то, что мое имя будет хоть как-то связано с шумными торжествами.
Я решил сопротивляться, призвав на помощь конкурентов "Жорнал да Сидаде"; я отправился в редакции других газет, а Ана Мерседес пыталась замолвить за меня словечко в своей "Диарио да Манья"… Напрасно! У королей прессы монополия на общественное мнение, и между собой они не ссорятся.
Выхода не было, и я побрел обратно в "Жорнал да Сидаде": я был готов принять их гнусное, но, к сожалению, единственное предложение и за грош продать свой лучший материал. С отвагой обреченного я постучался в двери доктора Зезиньо, и столп общества сжалился и согласился выслушать меня. Но стоило мне показать ему свои заметки, с ним чуть было не случилась истерика. "Вот именно этого-то и не надо! Я не допущу неуважения к памяти нашего великого земляка, который был наделен высшей духовностью! Я не позволю осмеивать образ этого человека, принижать фигуру Педро Аршанжо! Если мы и купим у вас этот набор злых сплетен, то лишь для того, чтобы немедленно уничтожить: ими никто не сможет воспользоваться, и никто не осквернит памяти о Педро Аршанжо. Фаусто, дорогой мой, подумайте о детях за партами!"
Я подумал о детях за партами и продал за ничтожную сумму свое молчание. Доктор Зезиньо еще долго бесновался, а потом сказал, подводя итог разговору: "Многоженец! Какой позор! Да он вообще не был женат! Это вам послужит уроком, дорогой мой поэт: великий человек обязан быть непогрешим в моральном отношении, а если он и оступился, то наш долг – вернуть его образу чистоту. Великий человек является достоянием государства, примером для грядущих поколений: мы должны хранить его на алтаре гениальности и добродетели".
Получив чек и урок, я поблагодарил и отправился искать утешения в обществе Аны Мерседес и бутылки виски.
Итак, от газетной славы Педро Аршанжо мне не перепало ничего, кроме нескольких строчек в юбилейных статьях великодушных обозревателей Силвиньо и Рено, Жули и Мати. Еще меня отыскали ученики театральной школы, члены чрезвычайно авангардистской группы "Долой текст и рампу" – название говорит за себя. Они предложили мне написать пьесу о Педро Аршанжо, точнее, не пьесу – им не нравилось это слово, – а текст спектакля. Что ж, подумаю и, если они позволят мне принять участие в постановке, пущусь, пожалуй, в эту авантюру.
О том, как общество потребления, придав смысл и значение славе Педро Аршанжо, сумело погреть на нем руки
1
На пост председателя оргкомитета, ответственного за устройство торжеств по случаю столетия со дня рождения Педро Аршанжо, был назначен профессор Калазанс. Этот выбор следует признать удачным.
Слава историка Калазанса уже давно перешагнула границы штата и распространилась чуть ли не по всей стране. Его действительно серьезные и оригинальные работы, посвященные Канудосу и Антонио Консельейро, снискали ему похвалы старцев из Национального института истории и, кажется, получили премию Бразильской академии (а если не получили, то у господ "бессмертных", допустивших такую вопиющую несправедливость, есть еще время исправить свою ошибку и увенчать профессора лаврами). Калазанс читает лекции на нескольких курсах двух факультетов, он образован, благодушен, неизменно весел, он день-деньской носится из аудитории в аудиторию, обрушивая на студентов ворох исторических анекдотов: свой хлеб он зарабатывает в поте лица. Кроме того, на Калазансе, как на вешалке, висит целая груда почетных (иногда), хлопотных (всегда) и никем не оплачиваемых (никогда) должностей и обязанностей, кои он выполняет своевременно и с удовольствием. Он и секретарь Баиянской академии, и казначей Историко-географического института, и президент Центра фольклорных исследований, не говоря уж о том, что профессор ab aeterno состоит в должности синдика дома, в котором живет.
Как он справляется со всем этим, как поспевает, как ухитряется выкраивать время для исследований, занятий и статей и остается бодрым, свежим и веселым? Но суета и спешка, в которых проходит жизнь профессора, покажутся чудовищными, сверхъестественными только тому, кто не знает одного обстоятельства. Калазанс – родом из легендарного Сержипе. Ему, рожденному в феодальном поместье-латифундии, где не было никаких средств к существованию, никакой работы, ему, выросшему в невероятной нищете и чудом не попавшему в роковой процент детской смертности, пережившему все болезни – от лихорадки до оспы, ему, претерпевшему нужду и лишения, теперь уже ничто не страшно, он стал героем, он научился повелевать временем… Если профессор Калазанс взял руководство торжествами на себя, успех праздника обеспечен.
Впрочем, Большой юбилейный комитет (сокращенно БЮК) одним своим составом обеспечил столетию со дня рождения Педро Аршанжо должную величественность и размах. Его председателем стал сам губернатор штата Баия, а членами – кардинал-примас, высшие военные чины, ректор университета, префект, управляющие баиянскими банками и президенты разнообразных учреждений, связанных с культурой и искусством; председатель правления "Банко до Бразил", генеральный директор Индустриального центра Арату, президент Торговой ассоциации, главные редакторы ежедневных газет; начальник управления образования и культуры; майор Дамиан де Соуза.
Если не считать этих лиц, участие которых было настоятельно необходимо, потому что без их одобрения или благосклонного согласия любая инициатива была обречена на провал или на запрет, все остальные члены БЮК действовали по заранее определенному плану, и задача у каждого была своя. И вот доктор Зезиньо Пинто, сопровождаемый секретарем и управляющим "Жорнал да Сидаде", собрал в своем кабинете немногочисленный оргкомитет: "он потому и невелик, что призван действовать энергично и оперативно".
Оргкомитет был не так уж мал. Возглавил его, естественно, доктор Зезиньо, и в его состав, кроме председателя – профессора Калазанса, вошли директор Историко-географического института, президент Академии литературы и языка, декан философского факультета, декан медицинского факультета, секретарь Центра фольклорных исследований, начальник Управления туризма и представитель баиянского филиала акционерного общества "Допинг".
На первое заседание явились все; обстановка была торжественно-праздничная; официант – в этой роли выступил ночной курьер – принес стаканы с уже налитым виски, лед, содовую воду, просто воду и лимонад-гуарана – на выбор.
– Отечественное… – буркнул, отведав виски, угрюмый Феррейринья, секретарь редакции.
Обратившись с приветствием к "выдающимся деятелям, почтившим своим присутствием редакцию "Жорнал да Сидаде", доктор Зезиньо в короткой блестящей речи определил главные направления кампании и воздал горячие похвалы всем членам БЮК – от губернатора до майора. Одновременно он намекнул, о чем будут просить каждого из них: энергичному префекту надлежало назвать именем Педро Аршанжо одну из новых улиц Баии, а начальнику Управления образования и культуры – одну из школ, "где память о великом соотечественнике будет благоговейно храниться теми, кто завтра вступает в жизнь, кто олицетворяет собой великое будущее Бразилии". От ректора университета требовалась интеллектуальная и материальная поддержка всей кампании, и в особенности – заранее подготовленного симпозиума. От начальника Управления туризма – гостеприимная встреча приглашенных с Юга и Севера страны. От редакторов газет – "не конкурентов, но коллег" – ожидалось подробное освещение событий, бескорыстная помощь не только печатным словом, но и через посредство контролируемых ими радио– и телепередач. Все остальные – банкиры, промышленники и коммерсанты – должны будут содействовать усилиям шустрых и проворных сотрудников фирмы "Допинг". Не забыли ли мы кого-нибудь? Ах да, майор Дамиан де Соуза! Борец за права народа, почти символ нашего города! Ну как же, он был близким другом Педро Аршанжо, он является подлинно народным представителем в БЮК – "нельзя забывать, что Педро Аршанжо – выходец из народа, олицетворение трудящихся и угнетаемых масс, сумевших подняться до высот науки и литературы" (аплодисменты).
Между виски и кофе ("Виски в рот взять нельзя, вот дешевка, Аршанжо заслуживал чего-нибудь получше, хотя бы приличной кашасы", – размышлял Магальяэнс Нето, видный ученый, директор Института, отставив в сторону стакан пойла и протягивая руку за чашечкой кофе) комиссия наметила программу торжеств, сосредоточив все внимание – без ущерба для любых других предложений, буде таковые появятся, – на трех пунктах:
а) Опубликовать четыре специальных выпуска "Жорнал да Сидаде" – по выпуску в воскресенье – за месяц до 18 декабря. Посвятить их исключительно Педро Аршанжо и его творчеству; привлечь к сотрудничеству всех знаменитостей Бразилии. Даже реклама, напомнил представитель "Допинга", должна будет служить к вящей славе Педро Аршанжо. Составили список предполагаемых авторов-сотрудников. Ответственность за исполнение возложить на директора Института, президента Академии, секретаря Центра фольклорных исследований и, разумеется, на профессора Калазанса, без профессора Калазанса – ни шагу…
б) Провести на философском факультете научный симпозиум на тему "Расовое равенство в Бразилии как утверждение гуманизма; апартеид как его отрицание". Эта идея принадлежала профессору Рамосу из Рио, который в письме к доктору Зезиньо писал:
"Педро Аршанжо – это великолепный пример того, как Бразилия решает расовую проблему, смешивая, сплавляя воедино разные расы. Нет лучшего способа почтить память выдающегося ученого, столько лет пребывавшего в забвении, чем созвать форум, где единодушно будет еще раз признан плодотворный путь нашей страны и осуждены преступления апартеида и расизма, ненависть человека к человеку". Ответственность за проведение симпозиума возложить на деканов философского и медицинского факультетов, начальника Управления туризма и, естественно, на могучего профессора Калазанса – даром, что ли, родился он в штате Сержипе?!
в) Организовать торжественное закрытие юбилейных празднеств вечером 18 декабря в актовом зале Историко-географического института: помещение парадное, величественное, хотя и не очень вместительное, но, как сказал мудрый и многоопытный доктор Зезиньо, "лучше небольшая комната, битком набитая слушателями, чем огромный, но пустой зал". Начальник Управления туризма – неисправимый оптимист – предложил было колоссальный актовый зал медицинского факультета или, может быть, лучше ректората, ведь он еще больше? Но наберется ли в Баии столько самоотверженных людей, способных выслушать речь профессора Рамоса из Рио, речь представителя медицинского факультета, речь представителя Академии, речь представителя Центра фольклорных исследований, речь представителя философского факультета – пять высокоученых, изысканно-выспренних речей, пять шедевров риторики, пять длиннейших и скучнейших выступлений? Доктор Зезиньо знал жизнь и не разделял оптимизма легкомысленного начальника Управления. Ответственность за организацию торжественного вечера целиком и полностью возложить на профессора Калазанса – если уж он не сможет заполнить двести удобных кресел в актовом зале института, никто не сможет…