Вот это да! Пупков аж задрожал от предчувствия лицезреть счастливую во всех отношениях повариху без халата. Ради такого стоило рисковать. Роза выключила воду, вышла и через пару минут воду уже регулировала для себя тётя Маша. Это было зрелище! На контрасте с костлявой Розой повариха смотрелась как кремовый торт со взбитыми сливками после ржаной горбушки. Пупков, забыв обо всём, прильнул к "глазку". Его взор лихорадочно перебегал по всему её сдобному телу и не мог ни на чём конкретно остановиться, на её ставшими розоватыми от тёплой воды плечах, груди, животе, ляжках … Он, спеша обозреть следующее, не успевал запечатлеть в памяти предыдущий фрагмент - мозг не поспевал за глазами. У него в паху сделалось жарко и тесно ...
Он любил подсматривать именно за полными женщинами и девушками, возможно потому, что сам был от природы худ. Далеко не всегда это приносило настоящее удовлетворение, ведь красота зависит вовсе не от того, худа женщина или полна, всё зависит от того, как она смотрится. Повариха была, конечно, чрезмерно полна, раздетой она выглядела даже крупнее чем в одежде и, тем не менее, смотрелась. Большой живот, олицетворение бездонной мякоти, не казался безобразным, ибо с ним удачно гармонировали широкие, мощные бёдра. По тем же причинам гармонично "вписывались" и объёмные ягодицы. Да и жировые визуально нежные складки на талии, спине и боках не портили общей "картины". Глаз у Пупкова от напряжения начал слезиться. Повариха тем временем распустила волосы, и они оказались у неё ниже талии. Она не знала, что за ней подсматривают и допускала не всегда красивые жесты и позы, тем не менее, Пуков по-прежнему пучил свой глаз в очищенный кусок стекла и не мог оторваться...
Через несколько минут в дверь душевой негромко, но отчётливо постучали.
- Кто там?- громко спросила повариха.
Из-за шума воды ответа расслышать было невозможно. Но "подсматривающий" разглядел, как широкое лицо женщины озарила счастливая и одновременно какая-то животно-утробная улыбка. Она подошла к двери и сняла крючок. Дверь чуть приоткрылась, но кто там был, Пупков не увидел. Он увидел лишь руку ... волосатую, смуглую и довольно тонкую, особенно на фоне полных бело-розовых рук женщины. Но спутать нельзя, то была однозначно мужская рука. Эта рука тронула сочную грудь, скользнула вниз по животу и бёдрам ... Пупок не мог достаточно чётко видеть лицо стоящей к нему вполоборота женщины, но чувствовал, что та стоит, замерев, не шелохнувшись. Лишь когда волосатая тонкая рука дошла до её паха, она чуть слышно взвизгнула и отпрянула назад под струю душа.
- Давай, раздевайся, я уж думала не придёшь,- послышался одновременно и взволнованный и довольный голос женщины.
Обладатель волосатой руки вообще имел щедрую растительность на всём теле, но оказался молодым парнем кавказской внешности. Впрочем, то что он молод можно было определить разве что по его густой шевелюре и юношеской худощавости. По лицу же он смотрелся, как и большинство этнических кавказцев в молодости, старше своих лет, мужчиной лет на тридцать. Это лицо показалось Пупкову отдалённо знакомым. Через пару минут он понял, что это курсант-второкурсник, чей "кубрик" располагался недалеко от их взвода. О нём Пупков знал лишь то, что он по национальности ингуш ...
Они сошлись, слились под струями падающей воды, сорокалетняя пышная белотелая женщина и восемнадцатилетний смуглый поджарый парень. Они не целовались, не обнимались, как это делают, так называемые, цивилизованные люди. Они в неуправляемом животном влечении приникли друг к другу, её округлый мягкий живот к его плоскому, твёрдому в "квадратиках" мышц брюшного пресса, её большие вислые груди к его неширокой, но кажущийся из-за обилия "растительности" выпуклой груди, а широкие бабьи бёдра с лихвой перекрыли узкие, худые. То что им обоим чрезвычайно хорошо Пупков ощущал так, будто сам стоял на месте "волосатого". Минуты три их тела казались совершенно неподвижными. При этом небольшое, смуглое как бы проникало, входило внутрь большого, мягкого, белого. Но теперь уже Пупков знал куда надо смотреть - он отчётливо видел как у обнажённого курсанта набухает, увеличивается, поднимается его обрезанная "крайняя плоть". Она оказалась такой большой, что не верилось в её принадлежность столь невысокому, субтильному человеку.
Переход от "спокойной фазы" свидания к бурной произошёл мгновенно. Парень вдруг резко, с неожиданной силой обхватил женщину за полную талию и с диким коротким вскриком оторвал от пола, поднял вверх, так, что её голова с разметавшимися мокрыми волосами почти достала до соска-разбрызгивателя. Пупков через "глазок" совсем близко увидел её лицо, выражавшее сладостную муку ожидания высшего наслаждения, её глаза ... они были закрыты. Удивительно, как волосатому удавалось так долго удерживать её ... поднимать, насаживать. Она так и не открыла глаз, постанывая как от лёгкой боли сквозь крепко сжатые губы, когда чуть опускалась вниз, и как бы с некоторым облегчением, когда чуть приподнималась, а струи тёплой воды стекали по всё более красневшим плечам, груди, бёдрам. Потом он опустил её, завалил прямо на выложенный плиткой пол, своими волосатыми худыми ногами вновь уверенно раздвинул её роскошные бёдра и уже в новом положении начал делать челночные поступательные движения вверх-вниз иногда издавая резкие гортанные вскрики. Она же продолжала постанывать уже снизу. Теперь вода лилась прямо на его тощие ягодицы и спину с хорошо просматривавшимися позвонками, на её круглые колени и полные икры ног вразброс торчавшие из под узкого волосатого тела.
Пупков совсем забыл не только о времени, но и о своём не очень устойчивом положении. Он, стараясь как можно удобнее примоститься у отверстия, не заметил, как постепенно сдвинул ящики, на которых стоял ... То что падает, Пупков осознал слишком поздно, когда уже лежал на полу подсобки и выставив руки прикрывался от с грохотом падающих на него составных частей "пирамиды". Превозмогая боль, он вскочил, выбежал в дверь, и что было сил понёсся к выходу и дальше во весь опор, сквозь моросящий дождь в казарму ...
4
Какое-то внутреннее чувство подсказало Пупкову, что про увиденное нельзя болтать ни в коем случае. Придя на следующее утро в столовую, он лишь мельком увидел повариху. Вне всякого сомнения, она поняла, что за ней и её молодым любовником кто-то подсматривал. Видимо, до конца своего дежурства она не осталась, так как после завтрака куда-то исчезла и её подменила другая повариха. Пупок во время приёма пищи украдкой поглядывал на столы, где принимали пищу второкурсники: по лицу курсанта-ингуша вообще нельзя было определить, что он чувствует, многие кавказцы обладают природным даром изображать показное спокойствие даже в непростых ситуациях ... Тётя Маша вообще больше не появилась в училищной столовой, после той ночи она сразу уволилась. Постепенно повседневные заботы заслонили случившееся, но даже по прошествии времени Пупков не решился ничего рассказать.
Оценить своё молчание в полной мере Пупков смог только когда учился уже на последнем курсе, когда осознал, что такое кавказские нравы. Он понял, что рисковал очень сильно, если в детстве за подобное его всего лишь пороли, то здесь запросто могли лишить жизни. Позже, когда в девяностых Кавказ забузил, это стало проявляться часто, но тогда в семидесятых, о тех нравах мало кто из приезжих догадывался. Всё было скрыто под толщей внешнего спокойствия и показной лояльности к советской власти, к русским.
Если бы тот факт, что молодой ингушский парень является любовником немолодой русской бабы получил огласку, то есть если бы Пупков где-нибудь проболтался об увиденном в душе, более того выступил бы как очевидец, свидетель их плотского совокупления в такой по местным канонам постыдной обстановке ... На лицо не только грех, что правоверный осквернился. Нет, если даже кавказский мужчина насилует неверную, русскую - это не позор, не осквернение, это унижение неверной, её народа. За это не осудит свой народ, свой род, даже если осудит советский суд. Ведь унижая другой народ, он возвеличивает свой - так всегда мыслили на Кавказе. Но здесь совсем другой расклад, здесь не было насилия - это была настоящая взаимная страсть между юношей и зрелой женщиной. Но на языке местных понятий, учитывая, что он много моложе, получалось, что не он её, а она его ... совратила, использовала, унизила. Это обида всему роду, племени. За это её ... Но скорее всего, чтобы дело не получило широкой огласки, сначала бы "зарэзали" свидетеля, потом уже её. Таким образом, обида была бы смыта кровью неверных. Ну, а джигит ... у горцев каждый джигит на учёте, его бы пожурили, но не тронули, ведь ему надо создавать семью, плодить детей, укреплять нацию, увеличивать её численность ...
"Точечные" страсти
Отдельный зенитно-ракетный дивизион – "точка", располагался вокруг и на вершине господствующей над окрестными сопками горы. На вершине размещались радары и пусковые установки с ракетами, а у подножия – казарма, ДОСы, кочегарка, склады... Добраться до "точки" было непросто. С трёх сторон скалистый полуостров омывали воды водохранилища местами достигавшего в ширину десяти километров, ну а с четвёртой до обитаемых мест насчитывалось уже несколько десятков километров тех же гор. Особенности местонахождения диктовали и особые требования к кадровому комплектованию выброшенного в горы воинского подразделения. Что касается личного состава, то здесь никаких особых критериев не придерживались, разве, что откровенных кандидатов в уголовники не присылали, а вот офицеров...
Офицеры на эту "точку" назначались, или ссылались, только не имеющие детей школьного возраста – ближайшая школа находилась за водохранилищем. Таким образом, попадали сюда либо офицеры-холостяки, либо с маленькими детьми, то есть совсем молодые, либо немолодые забулдыги, брошенные жёнами. Но должность командира дивизиона она везде, хоть под Москвой, хоть здесь, в Богом забытых горах, "весила" одинаково, это подполковничья должность. Как можно ставить на неё молодого офицера, мальчишку? Другое дело если этот мальчишка имеет солидную "лапу" где-нибудь в высших "сферах". Тогда конечно можно поставить сравнительно юного капитана, или даже старлея командовать седыми перестарками вплоть до майоров. Но блатных "юношей" в горы на китайскую границу не заманишь, они предпочитали переносить тяготы и лишения в более благоприятных округах, и заграничных группах войск. Обычно в "Азии" на дивизионы ставили уже послуживших майоров и подполковников. Но у них, людей в возрасте, как правило, дети ходили в школу, так что, как ни крути, на этот дивизион приходилось ставить "молодого". А куда деваться? Не разведённому же пьянице доверять дивизион с ракетами. И не только командира, но и замполита... Вот счастливчики, без роду, без племени, а выскочили на должности, с которых легко поступить в Академию. И вперёд безродные, в полковники, а то и в генералы. Должен же кто-то детям и внукам армейской аристократии хоть какую-то конкуренцию составить. Но всё это лишь при условии, если на той "точке" шею себе не свернут...
1
Капитан Безбородов, приняв доклад дежурного офицера, двухгодичника лейтенанта Стромынина, о проведении вечерней поверки, доложил по телефону в штаб полка находящегося за водохранилищем, что за прошедшие сутки в его дивизионе проишествий не случилось. Потом ещё походил по казарме. В спальном помещении царила тишина. Безбородов, однако, не обольщался, отлично зная, что это всего лишь коллективная солдатская хитрость – они ждали, когда командир пойдёт домой спать и тогда... Что начнётся в казарме при таком дежурном как "студент" Стромынин, который как мышь забьётся в канцелярии и носа оттуда не высунет, хоть убивай там!...
Безбородов тоже решил немного схитрить. Вышел на воздух, посмотрел на безоблачное, резко-континентальное августовское небо, ещё невысоко поднявшуюся луну... Дверь тихонько приоткрылась, осторожно выглянул дневальный. Увидев командира, он тут же вновь притворил её – казарма с сожалением узнала, что начинать послеотбойный бедлам ещё не время. Обычно еженочной концерт в исполнении "стариков" начинался с возгласа: "Старики, день прошёл!". В ответ с другого угла казармы следовало "Ну и ... с ним!". И дальше: "Эй, на тумбочке, сколько дедушке до дембеля осталось!?" И дневальный, если это "молодой", должен без запинки доложить количество дней до "приказа". Эта перекличка обычно заканчивалась хоровой тарабарщиной: "Ба-ба-ба... бу-бу-бу... бы-бы-бы" и, наконец, "старики" все вместе изрекали вожделенное: "Ба-бу-бы"- коллективную волю молодых организмов, второй год лишённых женского общества. Затем начиналась беготня "молодых" на кухню за припасённым поваром крепким чаем для "дедушек", подъём провинившихся, "борзых" салаг на ночное мытьё полов... То есть, начнётся всё то, с чем вышестоящее командование призывало вести беспощадную борьбу, выжигать "калёным железом".
Безбородов хоть и был ещё относительно молод, двадцать девять лет, но за восемь лет офицерской службы накопил некоторый опыт и имел достаточно здравого смысла, чтобы не кидаться с "шашкой наголо" на борьбу с этим злом. Где-то на уровне подкорки он чувствовал, что это выльется в сражение с "ветряными мельницами". Как и большинство его коллег, командиров других точек, превосходящих его и годами, и званиями, и опытом, под чьим командованием он набирался ума-разума до назначения сюда... В общем, он не столько боролся, сколько изображал служебное рвение. Изображал для начальства, проверяющих... для подчинённых ему солдат и офицеров.
Безбородов пошёл проверять караул. Дверь в караульное помещение открылась сразу же, едва он позвонил. Застёгнутый на все пуговицы начкар сержант Дашук доложил, как положено.
"Из казармы позвонили, проследили куда иду",- констатировал готовность караула к его визиту Безбородов. В карауле всё "на мази": бодрствующая смена учит Устав караульной службы, отдыхающая спит. Безбородов подал команду "Караул в ружьё" и засёк время. Подъём и разбор оружия занял тридцать восемь секунд. Он поспрашивал обязанности и дал отбой. Пошли с Дашуком по постам. Часовых долго искать не пришлось - они встречали у границ постов окриком: "Стой, кто идёт!?" В общем, всё в норме, что Безбородов и отметил в постовой ведомости. Капитан допустил лишь одну неточность, время проверки он проставил не десять тридцать вечера, как это было на самом деле, а час тридцать ночи... Это являлось негласной договорённостью - командир не "дёргал" караул в середине ночи, а караульные молча соглашались, что он пишет другое время, дабы при проверке ведомости в штабе полка отметили: молодец Безбородов, ночью не спит, а караул проверяет, бдит... А полвторого ночи все они будут спать, и Безбородов дома, и Дашук, скинув сапоги и ремень и, посадив вместо себя разводящего недавно присланного с "учебки". Да и все в караулке предадутся сну, разве что кого из "молодых" посадят на пару с разводящим бодрствовать. Скорее всего, будут спать и часовые, забравшись куда-нибудь в кабину транспортно-заряжающей машины, или в будку дежурного дизелиста. Безбородов, тем не менее, предпочитал не ловить спящих солдат на постах, и не только потому, что прижиматься к мягкому боку его Наташи куда приятнее - он не сомневался, что никакой диверсант, свой или чужой в такую глушь, отрезанную от мира водой, горами не пойдёт, ноги собьёт, утонет, сорвётся в пропасть...
Шёл уже двенадцатый час, а командир еще не шёл домой, но все его перемещения мгновенно отслеживались, и кого-нибудь поймать за нарушением распорядка дня оказалось невозможно. Безбородов и не стремился к этому. То, что его слушаются, побаиваются, и в его присутствии в казарме царит образцовый порядок... Это и являлось основной целью его усилий. Его заместителей и прочих офицеров дивизиона так не "боялись". Впрочем, Безбородов понимал, что дело тут вовсе не в том, что он такой требовательный, а другие нет. У него больше власти, возможностей наказать, отомстить солдату, или наоборот поощрить, наградить, отправить в отпуск. Ведь именно он, капитан Безбородов, на этом клочке каменистой почвы полновластный хозяин и от его воли зависит очень многое. К тому же "рвать службу" у него весьма весомый стимул, ведь ему ещё нет и тридцати, а он уже на такой должности. У него ещё есть "разбег" в три года для поступления в Академию, служебная перспектива. У других перспективы пока смутные. Такие всегда подставят ногу, завидуя, в надежде занять его место. Ну и ещё одна особенность таких "точек": здесь всегда присутствуют офицеры, которым вообще служба до фени. Это так называемые "пролетарии", производное от слова "пролёт". "Пролетарии" - офицеры, у которых вообще нет перспектив, их "поезд" уже ушёл, они пьют горькую. И с ними надо держать ухо востро, они подставят молодого командира точно так же, как и бессовестные карьеристы, хоть ничего лично для себя и не выиграют... просто из "спортивного" интереса.
Домой Безбородов пошёл где-то в половине двенадцатого. Наташа ждала его в халате одетом поверх ночной рубашки.
- У тебя всё в порядке?- она спросила с лёгким беспокойством, ставшим её неотъемлемым спутником за пять лет их совместной жизни.
Недаром жёны офицеров, которые по настоящему "тащили" службу, а не делали карьеру во всевозможных НИИ, или им подобных "воинских частях"... Так вот эти жёны никогда не говорят о своей жизни с мужем-офицером "мы жили", только "мы служили". И это действительно так, ведь своей отдельной жизни у жены офицера как бы и нет, тем более на "точке".
- Как обычно,- спокойно ответил Безбородов.- А ты что... ещё не ложилась?
Наташа не ответила. Впрочем, Безбородову нравилось, что жена почти никогда не ложилась спать, не дождавшись его.
- Колька спит?- спросил он о сыне.
- Да, набегался... Как сел телевизор смотреть, так и уснул прямо на диване. Я его раздевать, а он даже не проснулся. Представляешь?- жена улыбнулась.
Безбородов прошёл во вторую комнату. Его четырёхлетний сынишка разметался на своей кроватке, воюя с кем-то во сне. Он поправил сбившееся одеяло и вышел, прикрыв дверь.
- Чай будешь пить?- осведомилась Наташа.
- Да нет... и спать тоже совсем не хочется,- Безбородов сел на диван и привлёк жену к себе.
- Ну, ты что?- чуть-чуть упиралась Наташа.
Он усадил её рядом, и, повалив, стал расстёгивать халат... Но Наташа как-то отстранённо отвечала на его ласки, будто думала о чём-то другом.
- Ты чего это как замороженная... Наташк?... Ну-ка очнись... Давай, давай... сама, сама...
- При свете не буду,- капризно надула губы жена.
- Тогда ночник включи и при нём... как я люблю.
А любил Безбородов, когда жена, сняв с себя всё, представала перед ним в матовом свете ночника. Наташа улыбнулась, но выполнять прихоть мужа явно не спешила.
- Подожди Дим... У тебя в казарме, в самом деле, всё в порядке?
- Да, а что?- уже во власти накатывавшего возбуждения отозвался Безбородов.
- Да так... чувство у меня какое-то.
- Какое чувство... о чём ты?- Безбородов тоном показывал недовольство, что Наташа медлит со "стриптизом".
- Понимаешь, мне не нравится, как ведёт себя в последние дни Ленка Овчинникова.
- Овчинникова... а в чём дело?- изумился Безбородов, не понимая, чем может не нравиться Наташе поведение жены замполита, недавно отбывшего в отпуск.