К чему это я клоню? Тут я забегу вперед, чтобы сказать, что вся эта кодла социалистов в министерстве культуры за два с половиной года, написав тридцать писем Э.Лимонову, так ни хуя не сумела сделать для меня по… неумению, непониманию, некомпетентности или нежеланию? Выбирайте любое, что это меняет… Два с половиной года - 1984-й, 1985-й и до выборов в 1986-м - все эти дяди и тети лениво возились (плюс подключилось второе министерство - Дэз Аффэр сосиаль!), и результат к моменту выборов в 1986-м был - 0. Ни хуя! Одному человеку без паспорта, но налогоплатящему исправно, без арестов и задержаний, четыре книги издано - не смогли сделать даже carte-de-séjour на десять лет, не то что гражданство! За день можно сделать. Хлоп-шлеп печатями. Готово. Гуляйте. Но ведь ответственность. И ведь зачем тогда оба министерства, если так просто каждый будет получать свою бумагу? И вот они меня оставили с правым правительством рожа в рожу, мне что правое, что левое, все равно - правительство, власть, чиновники. Но правое правительство увидело в моем досье письма левого министерства культуры и послало меня на хуй, только и именно по этой причине. Это их междусобойные игры, Э.Лимонов тут абсолютно ни при чем… Я все это говорю опять же не для того, чтобы пожаловаться на несправедливость, но чтоб показать, глядите, люди - "они" все делают серьезные лица и большие глаза, произносят тяжелые красивые слова "министерство", "conseilleur technique", "charge d'affaires", а на деле - где ж работа? Никакой работы в моем случае, посылались с периодичностью раз в месяц письма, и все. Они спят в своих кабинетах Жозефа ли или кого, самого Наполеона? Спят и видят сладкие сны. И идут, сияя розовыми щечками, на de'jeuner. Поэтому время от времени нужно перемешивать общество, нет? ("А са ира, са ира, са ира…") Чтобы те, кто уснул, оказались на дне, а те, у кого, по выражению моего друга фотографа Жерара Гасто, "огонь в жопе", имели бы доступ наверх. Лучшее средство перемешки - рецепт 1789 года. И, вопреки идеологиям, средство обыкновенно достигает цели - хорошо перемешивает общество. Не создает идеального общества по рецепту свежей идеологии, нет, но свежие люди подымаются на поверхность жизни, и если уж им дают кабинет, то они в нем не спят…
Лично мне этот Потэн был симпатичен, против него лично я ничего не имею. Однако мы не могли с ним быть в одной группе. Он сидел за своим столом и разглагольствовал. Слушать его было приятно. Я сам историю, как некоторые сладости любят, люблю. По Бонапарту диссертацию могу защитить, между прочим. Я его с возраста пятнадцати лет изучаю. В 50-х годах еще книгу советского историка Тарле "Наполеон" прочел. Однако у меня даже временной carte-de-séjour нет, и recepisse через месяц с небольшим кончается. "Последнее", - предупредили меня в префектуре. Мой американский временный документ закончился, и они не хотели иметь у себя беспаспортного. Времена посуровели в 1984 году для "иностранцев", даже если ты белый и денег не просишь. Я хотел carte-de-séjour. Потому я его исторический экскурс дослушал и напомнил ему:
- Ну а как же с карт-де-сэжур-то, мсье?
- Не волнуйтесь, - говорит, - поможем, разумеется, все сделаем… - И ручки потер Потэн.
Я тогда был con из conов… В эСэСзРе я все их трюки знал, в Штатах я все их трюки за шесть лет изучил, там меня трудно было наебать, возможно, но трудно, во Франции в 1984-м я был кон из конов. Потому я обрадовался. Мне даже неудобно стало, что в кабинете Жозефа Бонапарта с такими незначительными глупостями к большому лицу лезу. "Carte-de-séjour… Может, ты еще рубль попросишь?" - внутренне выругал я себя.
Вдруг без объявления человек в пальто в кабинет вошел. Голова в кудряшках мелких, полу седых. И идет к столу. Долго идет, ибо кабинет, как поле. Потэн вскочил, и я со стула поднялся, чтоб руку пожать. Пожимаю. Он смотрит на меня, не понимая. То есть до него туго доходит, кто я. Французская физиономистика не годится в случае такого типа, как я. А я его разглядываю. Физиономия - как бы оспу человек пережил…
- Вот, мсье министр, познакомьтесь, - говорит Потэн, - писатель Ли… - и на меня смотрит.
- Лимон'оф, - говорю я, нажимая на последний слог, как они делают. Неправильно коверкаю свой любимый псевдоним.
Он губы расчленил, показал зубы - это называется вежливость. А Потэн бежевое пальто натягивает уже, в один рукав влез, в другой никак не попадет. Я думаю, не от волнения, но от торопливости, они куда-то вместе собрались, министр и "шарж д'аффэр". Опаздывают. Потому в рукаве запутался.
- Мсье Лимон'оф хочет карт-де-сэжур, - объяснил Потэн, найдя рукав.
- C'est bien, - сказал министр и сделал зубы еще раз. - C'est tres bien.
Поощрил, следовательно. Одетые, они глядят оба на меня. И молчат. И тут я сообразил, натягивая свой плащ родом из Нью-Джерси, что я не должен их ждать, дабы вместе с ними выйти. "Это тебе не из квартиры приятеля выбегать, дурак", - сказал я себе. С министром не выходят в обнимку, гогоча не бегут, обгоняя друг друга по лестнице и обругав собачонку консьержки. Министр выходит один. Или с шарж д'аффэр. Ты не можешь спросить у министра: "Эй, Джэк, вы что, пожрать собрались? Я с вами…"
Я откланялся, впрочем, очень гордый собой. Считая, что мое дело в шляпе. Не буду ханжой, признаюсь, что шел по де Риволи задрав голову и презирая толпу. Так мы устроены. (Только один кретин всю жизнь так ходит, а другой через четверть часа над собой расхохочется.) Я ведь только что разговаривал с министром. Придя домой, я намеревался бросить небрежно: "Ну вот, министр заверил меня, что дело в шляпе!" Моей подружки не оказалось, увы, дома.
Я стал бегать к почтовому ящику ежедневно, ожидая carte-de-séjour. У меня не было сомнений, что мне пришлют "carte-de-séjour privilégiére" - на десять лет. А то и навсегда. Паспорт пришлют! У моей знакомой англичанки была "privilégiére" на десять лет. У драг-дилерши! Если же трудящийся писатель добрался до самого министра, то что еще он может ожидать? Паспорт, конечно…
В марте 1984-го я получил от любезного Потэна копию письма к нему мсье Филиппа, скажем, Курсье, технического советника из другого министерства, из секретариата "семьи, населения и рабочих-эмигрантов". Мсье Курсье писал Потэну, что его начальница - мадам министр - переслала мое досье в Министерство d'Intérieur. "Так как мсье Лимон'оф не работник "salarié", то наш Секретариат и наше Министерство не уполномочены доставать ему "titre de travail"…"
Вот почему я утверждаю, что все они спят и сидят не на своих местах! Во-первых, я не просил у них "titre de travail". Мне он на хуй не нужен, так как я пишу книги и собираюсь закончить дни свои именно в этом качестве. Во-вторых, ебена мать, ведь я же не просто вербально им все объяснил - Потэну и его секретарше. Я же им справки высылал, что я - свободной профессии, что все, чего ищу - carte-de-séjour. И плюс все это в моем письме на две страницы к министру изложено было, в октябре еще 1983 года. Что ж они, бля, половину октября, ноябрь, декабрь, январь, февраль и часть марта у меня за просто так, за здорово живешь, по мелкой ошибочке спиздили! Не туда досье послали. Да чему ж вас учат, да за что вы наши деньги, которые мы вам в налогах выплачиваем, в говно бросаете… Вы что, читать не умеете? Эх ты, Потэн-Копэн… И вы, мсье министр, с таким количеством секретарш… Да я бы…
В нашем демократическом обществе ты не можешь все эти вполне здоровые гневные реакции выплеснуть в письме к ним. Потому я подавил себя (от подавления, говорят, и образуется у человека рак). Я написал им, что "мэрси за принятие участия. Держите меня, силь ву… в курсе того, что произойдет в Министерстве d'Intérieur". Я только понял, что в запасе у меня времени нет. Что на них надеяться нельзя. Завтра следующее министерство примет меня за инвалида войны в Индокитае или за алжирского харки, просящего пенсию. Нужно решительные действия предпринимать. В другие места стучаться. Сел я за стол и составил список влиятельных знакомых. Позвонил по двум десяткам телефонов. Выяснил методом вычеркивания, что самый мой влиятельный знакомый - мсье (следует уважать, увы) Шарль Окотэ, большой человек в моем издательстве. То есть в котором издают мои книги. Не сам он влиятелен, но женат на дочери бывшего министра, сестре крупнейшей величины в правящей социалистической партии. Людям быть обязанным я не люблю. Просить о чем-то для меня - трагедия. Собрал однако всю свою, как бы это выразиться, наглость, внушив себе, что чего ж я прошу-то, в сущности, не денег, не работу, а всего-навсего бумажку от властей, чтобы властям же и показывать! Разницы им никакой. Если б я и в Нью-Йорке жил, книги мои все равно бы печатали здесь. Разница только в их пользу. Доллары, и гульдены, и лиры - сюда текут… Так о чем же речь. Вдохновившись таким образом, позвонил я мсье Окотэ. Он человек положительный и добрый. Если и есть в нем что отрицательное, я не сумел, значит, увидеть, или он прячет хорошо. Я еще его отца знал в Нью-Йорке, вот совпадение. Поговорил он с женой, и они меня пригласили на деловую встречу. На совместном заседании (супруги и я) было решено, что мадам Окотэ обратится за помощью к мадам Дэферр - оказывается, они не то в школе, не то в лицее вместе учились. В моем простом мозгу тогда не укладывалось еще разделение функций, я подумал, почему нужно к мадам Дэферр, когда ближе бы к брату мадам Окотэ. Но спорить я не стал. Послушно подписал две своих книги и отправил их мадам Дэферр. В Советском Союзе, когда я там жил, во всяком случае, коррупция, на счастье простого человека, была эффективна и разветвлена. В демократии простому человеку трудно, ибо депутаты и начальники боятся ему помочь, проявить человеческие чувства. Узнает пресса - и деятель за то, что он помог простому человеку в жизни, лишится власти. Между тем коррупция - единственное средство борьбы с бесчеловечным законом. Я - за коррупцию. Сколько несчастных готовы заплатить, дабы избавиться от страданий, от которых никаким другим способом не избавиться. И скольким мелким чиновникам нужны деньги в хозяйстве - машину починить, окна сменить в résidence secondaire, мало ли! Но демократия заставляет человека быть бесчеловечным…
Пока книги шли в Марсель. Пока мадам Окотэ контактировала с мадам Дэферр по телефону, кончилось мое recepissé. В грустном настроении сидел я, уже несколько дней как "нелегальный эмигрант", в одной веселой компании, и сосед справа, наглый Рыжий художник, бывший советский матрос, сбежавший с корабля в Канаде, спросил меня, ухмыляясь:
- Что, старичок, невесел?
Обыкновенно я о себе не рассказываю, но ему взял и рассказал. И прибавил оптимистически, чтоб он не решил, что я жалобщик:
- Все это, конечно, как-то устроится. Или Министерство культуры наконец добьется мне carte-de-séjour, или вот мадам Дэферр…
- Глупый ты, старичок, - сказал он мне. - На хуй ты им нужен, этим большим людям? Они тебя в упор не видят. Ты для них - досье. Надо знакомого швейцара в министерстве иметь. Швейцар большей исполнительной властью обладает. Вот хочешь, я с тобой завтра пойду в префектуру и все устрою. У меня там девка одна знакомая сидит в окошке. Хорошая французская девка из провинции. Я ей картинку подарил, сказал, что художник, выспался с ней пару раз, так я себе живу, забот не знаю…
Я встретился с ним в одиннадцать, и мы пришли в префектуру. Вместо того чтобы стать в общую толпу ожидающих входа в зал Норд-Эст, где обыкновенно толпы, он пошел спокойненько к выходу из зала - к "лестнице" Эф. У закрытых дверей стояли два хорошо одетых черных.
- О, бля, тоже трюк знают, - заметил Рыжий с неудовольствием. - Сейчас, старичок, кто-нибудь выйдет, и мы войдем.
- Может быть, лучше через вход?.. - предложил я робко.
- Ты что, охуел? Там час будешь стоять, два, а здесь пару минут максимум. Кто же входит во вход, а, старичок? Только глупые люди…
Я собирался ему ответить, но дверь отворилась, выпуская пару, и Рыжий схватился за дверь. Черные впереди, мы за ними, оказались внутри зала. Зал был набит битком.
- Ужас! - воскликнул я. - Столько людей! Проторчим до вечера…
- На хуй нам ждать, мы джентльмены, - засмеялся Рыжий. - Счас я найду Шанталь, и она все сделает. Все, что в ее власти, во всяком случае.
В белой кофточке, большие серьги-креветки качаются с мочек ушей, Шанталь рассмотрела мои документы.
- Çа va, - сказала она Рыжему, а не мне. - Я сделаю ему документ до июля, а в июле он придет ко мне, и я попытаюсь сделать ему что-то более солидное.
- Согласен, старичок? - спросил Рыжий и, протянув руку в окошко, потрепал префектурную девушку по щеке.
- Artiste-peintre, ты забыл, что мы в общественном месте, - рассмеялась она и встала. - Они все такие там у вас в УэРэСэС? - обратилась она ко мне.
- Нет, - сказал я, - такие, как он - исключение.
- Я догадывалась. В следующий раз вы принесете мне справку от percepteur о вашем финансовом положении, и я смогу…
…Она объяснила мне, кто такой percepteur и где его искать… Через сорок минут, когда мы вышли вместе с Шанталь в кафе на углу рю Сан-Жак, в кармане у меня уже лежал розовый документик recepissé. Акт коррупции был закреплен чашкой шоколада и сэндвичем "крок-мсье" для Шанталь, безалкогольный Рыжий съел сэндвич "жамбон", запивая его томатным соком, и только я выпил два бокала белого вина. Когда Шанталь ушла в префектуру, тяжело поколыхивая сильным телом, Рыжий сказал мне:
- Вот видишь, старичок, с низов надо начинать. Шарм использовать. Мы ж не негры какие-нибудь, симпатичные белые люди… Она замуж собирается. Правильно делает. Красавицей ее назвать нельзя…
- Ты, что ли, красавец? - заметил я.
- Не, я не об ее достоинствах, а о том, что работа в префектуре собачья… никакого юмору, старичок… Поверишь ли, я иногда захожу к ней просто попиздеть, развеселить ее. Ей в деревне надо жить, чего она в город приперлась… - Рыжий стал разворачивать свою теорию.
Пошел дождь, и запотели вдруг стекла кафе.
- Подаришь ей книжку, - приказал Рыжий, когда мы расходились.
В июне я получил письмо от "технического советника" Министерства d'Intérieur с сообщением, что он будет счастлив меня "принять 5-го июля в 15:30, бульвар де Пале, эскалье И с точкой. Вооружитесь паспортом, временным titre-de-sejour, тремя фото, доказательствами вашего адреса и ресурсов. Мадам Дэферр просила меня помочь вам, мсье". Подписана бумажка была фамилией… что-то вроде ПэТэТэ или Телеком…
У входа в номер 9 два вооруженных полицейских мою бумажку осмотрели. Сказали, чтоб во дворе я пошел направо. Я, вдохновленный их оружием, пошел, куда сказали, к подъезду И с точкой, у входа в него за щитом из непробиваемого пластика стояла дама-полицейская в непробиваемом для пуль жилете и самец в таком же жилете. У них что-то намечалось. Они ждали высадки вражеского парашютного десанта? Мне захотелось пошутить, сказать что-нибудь остроумное, вроде: "Что, русские уже пришли?", но вспомнил, что с полицейскими при исполнении служебных обязанностей лучше не шутить.
- ПэТэТэ/Телеком? - вопросили они. И каждый обстоятельно прочел бумагу мою, ни хуя в ней не поняв. Так мне показалось.
- Ты знаешь такого? - спросила дама самца.
Он лениво покачал головой. И они отдали мне бумагу…
- Что же мне делать?
- Войди, спроси, - лениво предложил пуленепробиваемый самец.
В демократии, разговаривая с вооруженным мужчиной, ты не имеешь права выругаться. На хуя же они отняли у меня мои пять минут, если… Я вошел в подъезд И с точкой. Там были еще дама и мужчина в полицейской форме плюс телефон. И эти тоже ничего не знали, то есть не знали, в какое бюро мне идти, распрекрасный ПэТэТэ/Телеком указал все, кроме номера бюро. Я начал бормотать: "Мадам Дэферр… мадам Дэферр", желая смутить спокойствие пары, и, переглянувшись, они решили воспользоваться телефоном. Победа! Вскоре они услали меня на третий этаж в эскалаторе. На третьем по обе стороны от эскалатора я увидел две двери. Какая моя? Одна отворилась, и три типа вывели одного типа, не в наручниках, но явно арестованного. На его роже было написано, что он не свободный человек и ожидает от судьбы самого худшего. Мне тоже сделалось тошно, потому что я легко впечатляющийся человек. Бывший поэт, что вы хотите…
Я открыл другую дверь. Там оказался коридор и сидел на столе задницей бегемотище в цивильном костюме. Он заглянул в мою бумажку и оглядел меня подозрительно.
- Как вы сюда попали?
- Мадам Дэферр… - сказал я и развел руками. Сделав такую физиономию, что она выглядела как восклицание - делать нечего, служба, мадам Дэферр заставила меня прийти, я тут ни при чем…