- Представляю.
- Декабрист Захар Чернышев, - продолжала Мария Юрьевна, - был в якутской ссылке вместе с Александром Бестужевым-Марлинским, писателем, который со своим братом Михаилом и Щепиным-Ростовским первым привел на Сенатскую площадь Московский полк. А у меня вышла монография о третьем брате - Николае Бестужеве. Это был редчайших способностей человек! Революционер, художник, этнограф, историк, географ, писатель, изобретатель! В ссылке написал блестящее научное исследование о забайкальском Гусином озере и сумел, обойдя все запреты, напечатать его в московском "Вестнике естественных наук"… А вы читали его рассказ "Шлиссельбургская станция"? Он посвящен одной замечательной женщине из того же рода Чернышевых.
Александра Чернышева, сестра Захара, была замужем за декабристом Никитой Муравьевым. Вслед за Марией Волконской она приехала в Сибирь, чтоб разделить судьбу своего супруга. Перед отъездом Александра Муравьева получила из рук Пушкина листок со строчками, всем нам памятными с детства:
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье;
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье…
Как все же прекрасно, что наше прошлое часто оживает через посредство бессмертных стихов! И память невольно подсказывает нам вещие слова из ответа Александра Одоевского:
Наш скорбный труд не пропадет;
Из искры возгорится пламя,
И просвещенный наш народ
Сберется под святое знамя.
Мерцавшая в глубине прошлого века искорка вспыхнула в начале нынешнего ленинской "Искрой", которая возжгла пламя первой русской революции…
- А когда и где Александра Муравьева в последний раз встретилась с Пушкиным?
- Перед самым отъездом в Сибирь, - с готовностью отвечает Мария Юрьевна и, никуда не заглядывая, уточняет: - В Москве, на Садовой-Самотечной, дом двенадцать. Там жили родители Александры Муравьевой и Захара Чернышева.
- Но вообще-то декабристы были слабо связаны с Москвой, - неуверенно говорю я и слышу горячее возражение:
- Как! Да Москва, можно сказать, колыбель декабристов!.. Вы что кончали?
- МГУ.
- Послушайте, как вам не совестно! Да ведь в Московском университете, который Ленин называл "революционным", и его Благородном пансионе училось сорок шесть будущих декабристов!
- Сколько?!
- Почти пятьдесят. Уж такое-то про свою alma mater надо бы знать! Извините, что ворчу, - это от возраста. В сущности, я рада, что интерес к декабристам растет среди молодежи… В Москве сформировали свое мировоззрение Петр Каховский, Сергей Трубецкой, Никита Муравьев, Николай Тургенев, Михаил Бестужев-Рюмин, Иван Якушкин… А двадцать четыре декабриста вышли из московского военного училища колонновожатых. В Москве родились Сергей Волконский, Павел Пестель… Главное же, - продолжала хозяйка, - многие декабристы здесь не раз встречались по делам различных обществ, имевших в старой столице крепкие организации, отсюда идут кое-какие их начала…
В тот вечер я узнал, что в Москве, на главном перекрестке всех российских дорог, жили подолгу либо наезжали сюда Кондратий Рылеев и Вильгельм Кюхельбекер, Иван Пущин и Степан Бегичев, Федор Глинка и Дмитрий Завалишин, три брата Муравьевы-Апостолы и два брата Фонвизины, а после петербургского восстания здесь было арестовано почти тридцать декабристов!
Действительно, в каком-то смысле Москву можно было назвать колыбелью декабризма. Первая организация, называемая обычно "Союзом спасения", носила также другое наименование, более громкое и подробное - "Общество истинных и верных сынов отечества", и вспоминаются строчки Федора Глинки "России верные сыны", Кондратия Рылеева "Отчизны верный сын", Михаила Лермонтова "Отчизны верные сыны"… Петербургский "Союз спасения" образовался за десять лет до восстания на Сенатской площади, но вскоре центр его сместился в Москву, где впервые созрел план покушения на императора. Именно в Москве возникло позже так называемое Военное общество, подготовившее образование "Союза благоденствия" с его Коренной и двумя другими московскими управами - это был зародыш, предтеча Северного и Южного обществ…
- А сколько их тут погребено… Эти святые могилы надо бы всем москвичам знать!
Мария Юрьевна, взглянула в темное окно, за которым совсем рядом вздымались мощные апсиды Смоленского собора, а вокруг стояли надгробия. По пути сюда я прочел некоторые надписи - историк С. М. Соловьев, поэт Николай Языков, поэт-партизан Денис Давыдов, филолог Буслаев, врач Остроумов, генерал Брусилов…
- Вот тут, по соседству, лежат Сергей Трубецкой, Александр Муравьев, Михаил Орлов, Павел Колошин… А в Донском монастыре похоронены Чаадаев, Дмитриев-Мамонов, Зубков, Нарышкин, Черевин, в Алексеевском - Петр Свистунов, на Ваганьковском кладбище - Михаил Бестужев, Павел Бобрищев-Пушкин, Александр Беляев, на Пятницком - Иван Якушкин и Николай Басаргин…
Мария Юрьевна свободно, как близких знакомых, называла имена подчас совсем не известных мне декабристов, и я понял, что это как раз тот человек, который, наверное, сможет помочь мне.
- А Общество соединенных славян не было связано с Москвой? - кинул я взгляд на книгу Ивана Горбачевского.
- Нет. Только детство одного из самых ярких членов Славянского союза, как его называл Горбачевский, Михаила Спиридова, прошло здесь, в доме отца на Яузском бульваре, да еще "славянин" Александр Фролов похоронен на том же Ваганьковском. Потомки поставили ему прекрасное надгробие…
- Мария Юрьевна! Декабриста Мозгалевского хорошо знаете?
- Нет. Больше интересовалась другими…
- Не можете ли вы мне порекомендовать что-либо о нем?
- Ничего. Только архивы. Им никто особо не занимался. Впрочем, вот что, - она разыскала на столе и раскрыла записную книжку. - Запишите-ка телефон… Это Мария Михайловна Богданова, правнучка декабриста Мозгалевского. Ей уже под восемьдесят, но еще бегает. В молодости она интересовалась некоторыми "славянами", которые оказались в исторической тени, их как бы заслонили звезды первой величины декабризма, громкие события на Сенатской площади и в Черниговском полку. А ведь память о каждом герое 1825 года священна…
Несмотря на то, что академик М. В. Нечкина в отличие от многих других ученых не считает автором "Записок" Горбачевского, они не теряют своей огромной исторической ценности - так достоверны, разнообразны и объемны содержащиеся в них сведения. Само их происхождение автор связывает с волнующей подробностью - устным завещанием одного из самых мужественных, вдохновенных и обаятельных декабристов. Герой 1825 года, руководитель восстания Черниговского полка Сергей Муравьев-Апостол сказал на прощанье Ивану Горбачевскому: "Ежели кто из нас двоих останется в живых, мы должны оставить воспоминания на бумаге; если вы останетесь в живых, я и вам приказываю, как начальник ваш по Обществу нашему, так и прошу, как друга (…) написать о намерениях, цели нашего Общества, о наших тайных помышлениях, о нашей преданности и любви к ближнему, о жертве нашей для России и русского народа".
Любознательный Читатель. Сергей Муравьев-Апостол был членом Южного общества декабристов, а Горбачевский служил в его Черниговском полку?
- Нет, артиллерийский подпоручик Иван Горбачевский никогда не служил в Черниговском полку, не принадлежал ни к "Союзу спасения" или "Союзу благоденствия", ни к Военному, Северному или Южному обществам. Он был членом особого декабристского общества, возникшего самостоятельно и совершенно независимо от других революционных организаций.
Общество соединенных славян… Весной 1817 года на Полтавщине артиллеристы подпоручики братья Андрей и Петр Борисовы объединили несколько товарищей-офицеров в так называемое Общество первого согласия с общегуманитарными задачами, переименованное вскоре в недолговечное Общество друзей природы, а в 1823 году вместе с опальным поляком Юлианом Люблинским основали Общество соединенных славян и выработали обширную и своеобычную программу. Иван Горбачевский, первым принятый в это общество, позже писал в сибирской ссылке о неизменной обязанности "славянина": "Он должен был по возможности истреблять предрассудки и порочные наклонности, изглаживать различие сословий и искоренять нетерпимость верования; собственным примером побуждать к воздержанию и трудолюбию; стремиться к умственному и нравственному усовершенствованию и поощрять к сему делу других; не делать людей богатыми, но научать их, каким образом посредством труда и бережливости, без вреда для себя и других пользоваться оными".
- Программа больше просветительская, чем революционная или даже реформистская…
- Дойдем и до политики… Необыкновенное это общество, оказывается, имело "главною целию освобождение всех славянских племен от самовластия; уничтожение существующей между некоторыми из них национальной ненависти и соединений всех обитаемых ими земель федеративным союзом"!
- Панслависты?
- Осторожнее. Их цель в основе, своей была противоположна реакционной идее объединения славян под эгидой и властью царской России - свободный демократический союз родственных народов России, Польши, Богемии, Моравии, Сербии, Далмации и других славянских, а также некоторых неславянских земель - Венгрии, Молдавии и Валахии, связанных многовековым соседством со славянами и друг с другом. Это декабристское общество мечтало "ввести у всех народов форму демократического представительного правления". Вместе с общими для федерации законами должны были существовать в каждой республике свои внутригосударственные узаконения, обеспечивающие гражданские свободы и равенство всех. В качестве средств на пути к общему благоденствию Славянский федеративный союз споспешествовал бы развитию "промышленности, отвращающей бедность и нищету; нравственности - исправляющей дурные наклонности… и… просвещения, вернейшего сподвижника в борьбе противу зол…" На Балтийском, Черном., Белом и Адриатическом морях федерация должна была иметь крупные порты общего пользования, а самые важные совместные дела решать собранием представителей всех ее сочленов…
- Цель действительно захватывающая, даже несколько романтичная. Но как Соединенные славяне думали осуществить ее?
- Очень важный вопрос! У "славян" не существовало твердой и ясной тактической программы…
- Они, как все декабристы, но словам Ленина, были страшно далеки от народа?
- Да, но народ был еще дальше от них - имею в виду революционные идеи декабристов, их готовность к действию. И первые русские революционеры пошли против своего класса, выступив за свержение самодержавия и отмену крепостничества,- это в те времена была самая радикальная политическая программа! А во взглядах декабристов разных обществ было немало принципиальных различий на тактику и цели борьбы. В прожектах "славян", скажем, многое шло от хорошей мечты, добрых намерений, что объяснялось, в частности, общим уровнем политического мышления тех времен, осознанием революционной незрелости народных масс, неподготовленности крестьянина и солдата к демократическим, республиканским идеям. И в то же время программа Славянского союза имела некую сильную сторону. Дело в том, что северные и южные дворянские революционеры не допускали даже мысли об участии народа в задуманном ими государственном перевороте, боясь стихийного бунта, новой пугачевщины. "Славяне" же опасались совершенно другого. Прекрасно формулирует эти опасения Иван Горбачевский: "Хотя военные революции быстрее достигают цели, но следствия оных опасны: они бывают не колыбелью, а гробом свободы, именем которой совершаются". В отличие от северян и южан "славяне" возлагали свои надежды на народ, питая любовь, по выражению Петра Борисова, "к народодержавию". Они считали, что без народа, "сего всемощного двигателя в политическом мире, частная воля ничтожна", в народе искали они помощи, без которой всякое изменение непрочно.
- Но как они в тех условиях намеревались превратить народ во всемощный двигатель политики?
- Для начала - революционная агитация среди солдат и крестьян, приобщение к идеям общества демократических сил всех стран, будущих членов федеративного Славянского союза. В программе "славян" своеобразно отразились наиболее передовые демократические воззрения тех времен, объясняемые, в частности, социальным происхождением его членов. Обедневший барон Соловьев, проделавший вместе с двумя товарищами пеший кандальный путь от Киева до Нерчинска, был единственным титулованным "славянином". Общество объединило безземельных или мелкопоместных дворян, офицеров низших званий и разночинцев, в нем состоял даже один выходец из простонародья. "Славяне", конечно, тоже были далеки от народ а, но все же не столь "страшно далеки", как другие участники декабрьских событий 1825 года. Они ближе стояли к солдатской массе и, хорошо понимая, что "надежды их не могут так скоро исполниться", уповали для начала на моральное совершенствование, самообразование, а также стремились "внушать крестьянам и солдатам (разрядка моя. - В. Ч.) необходимость познаний правды, и любовь к исполнению обязанностей гражданина".
- И все же их политическая программа отдает нравственным катехизисом!
- Очень легко судить первых наших революционеров из сегодняшнего далека… Однако было бы неверно думать, что "славяне" проповедовали кротость и принципиальное осуждение тактики вооруженного восстания. Приведу две фразы из их "Правил", представляющие собой редчайший пример образной выразительности в политическом программном документе: "Не надейся ни на кого, кроме своих друзей и своего оружия". "Друзья тебе помогут, оружие тебя защитит". "Славяне", оказывается, заменяли слово "оружие" символическим изображением солдатского штыка, рисовали его даже в личных письмах, вступительную клятву свою тоже произносили на оружии, иронически отнесясь к ритуальному крестоцелованию, предложенному Бестужевым-Рюминым при объединении с Южным обществом. "Славянский союз носил на себе отпечаток какой-то воинственности, - пишет Горбачевский. - Мысль, что свобода покупается не слезами, не золотом, но кровью, была вкоренена в их сердцах, и слова знаменитого республиканца, сказавшего: "обнаживши меч против своего государя, должно отбросить ножны сколь возможно далее", долженствовали служить руководством их будущего поведения".
Нет, они не были смирными реформаторами, эти "славяне"! После соединения с "южанами" среди них обнаружились сторонники крайне решительных действий, идущие в своих намерениях даже дальше неистового и твердого Сергея Муравьева-Апостола, руководителя восстания Черниговского полка.
Незадолго до восстания поручик Черниговского полка "славян" Анастасий Кузьмин после одного из подготовительных офицерских собраний, стремясь поторопить события, вывел назавтра свою роту в полной боевой амуниции. Горбачевский выговорил ему за такую поспешность и предупредил, чтоб тот впредь ждал приказа к выступлению.
- Черт вас знает, о чем вы там толкуете понапрасну! - взбесился Кузьмин. - Вы толкуете: конституция, "Русская правда" и прочие глупости, а ничего не делаете. Скорее дело начать бы, это лучше бы было всех ваших конституций.
Нашелся он что сказать и Сергею Муравьёву-Апостолу:
- Если вы нас будете долее удерживать, то мы и без вас найдем дорогу и в Киев и в Москву.
Горбачевский вспоминает, что "этого требовало все общество Славянское". Именно славяне составили основу так называемой "Когорты обреченных", то есть группы декабристов, согласившихся пожертвовать собой ради уничтожения царского семейства. И они достойно держали себя во время восстания - их агитационная работа среди солдат, дисциплина, храбрость, верность революционной присяге с уважением отмечены историками.
Что, однако, за люди были эти "славяне"! Когда Иван Горбачевский молодым офицером приехал в имение, доставшееся ему по наследству, и перед ним, новым барином, собралась толпа его крестьян, он вышел из коляски и обратился к ним со следующей речью:
- Я вас не знал и знать не хочу, вы меня не знали и не знайте; убирайтесь к черту.
И укатил, отправив бумаги на владение имением своему брату в Грузию, который тоже отказался стать помещиком-крепостником…
На каторге "славяне" составили тесный и дружный кружок, для которого высшим авторитетом оставался их прежний вождь Петр Борисов. И когда пришло из Петербурга повеление снять с государственных преступников кандалы, "славяне" гордо отказались от этой царской милости.
Несколько слов о подробностях кандального этапа, с упоминания о котором в "Записках" Марии Волконской начался мой "этап" в декабристское прошлое. Хотя мой исходный интерес объяснялся тем, что в этом замечательном документе вдруг объявился для меня предок моей жены, который у М. Волконской был назван без имени Мозгалевским, а у И. Горбачевского - тоже без имени - Мозалевским, самой яркой фигурой той мучительной эпопеи был, конечно, Иван Сухинов, ошибочно названный М. Волконской Сухининым.
Отважный, заслуженный офицер, получивший в Отечественную войну с Наполеоном семь ружейных и сабельных ран, действовал во время восстания Черниговского полка исключительно смело, освободив из-под стражи Сергея Муравьева-Апостола и его брата. После разгрома черниговцев он сумел избежать ареста и благополучно добрался до берега Прута, намереваясь перейти границу, но… вернулся в Кишинев и добровольно сдался властям, желая разделить судьбу своих товарищей. Суд в Могилеве с последующим преломлением шпаги над головой и подведением под виселицу. С бароном Соловьевым это проделали раньше, причем во время церемонии на его теле не было ничего, кроме рубашки и старого халата. Генерал, командовавший церемонией, прислал ему сюртук и рейтузы, но "Соловьев не принял сего". И вот перед вновь сформированным Черниговским полком поставили Сухинова и Мозгалевского. Раздались слова приговора: "Сослать в вечнокаторжную работу в Сибирь". Сухинов громко сказал:
- И в Сибири есть солнце…
Две недели закованные в железа товарищи пробыли в Киевской тюрьме, ожидая выздоровления одного из своих союзников, Быстрицкото. Они отказались принять денежный дар, собранный для них сострадательными киевлянами, хотя были полураздеты, больны и голодны, а общий их капитал перед невообразимо дальней дорогой составлял всего два рубля серебром. Перед самым этапом они встретили в канцелярии двенадцать солдат-черниговцев и разжалованного мальчика-юнкера, отправляемых на Кавказ, в действующую армию. Офицеры-"славяне" уговорили солдат принять от них эти два рубля, уверяя, что располагают средствами и ждут еще помощи от родных, "сами же пошли на кормовых, которых полагается по 12 коп. в сутки".