Пережив до февраля 1826 года и события на Сенатской площади, и разгром восстания Черниговского полка, они наверняка не раз обсуждали их между собой. Потом начались аресты членов Славянского союза. Достаю свои карточки. Первым арестовали вождя "славян" Петра Борисова и 21 января 1826 года доставили из Житомира в Петербург. 11 февраля в Петропавловку был заключен Михаил Спиридов. Аполлон Веденяпин, сопровождавший оправданного позже следствием Фаддея Врангеля, сам был арестован в Петербурге 2 февраля. На другой день из Житомира же привезли Ивана Горбачевского и Владимира Бечаснова, 6 февраля - Ивана Киреева, 16 - Алексея Веденяпина, 17 - Александра Фролова, 18 - Павла Мозгана…
Первые аресты "славян" Мозгалевский с Шимковым пережили, будучи еще на свободе. Большинство их товарищей по союзу начинали свой путь в Петербург из Житомира, и об этом не могли не знать саратовцы и штатские житомирские "славяне" - Дунцов-Выгодовский, Иванов и Люблинский. Все они, конечно, со дня на день ожидали ареста, и не может быть, чтобы не задумывались о том, что с ними станет и как себя держать. А возможно, Шимкова с Мозгалевским везли из Житомира вместе? Ведь оба они были доставлены в Петербург 21 февраля 1826 года. Эта дата приводится в напечатанных материалах, но мне надо было добраться в архиве Октябрьской революции до одной примечательной папки с неопубликованными пока полностью и, к сожалению, не снятыми на пленку документами - сопроводительными записками Николая I.
Папку эту с грифом "хранить вечно" в читальный зал не выдают, и я снова - в который уже раз! - прошу Зинаиду Ивановну Перегудову разрешить мне пройти в ее святая святых. Должность Зинаиды Ивановны звучит внушительно - заведующая архивохранилищем документов по истории революционного и общественного движения XIX-XX веков; она главная хозяйка бесценных исторических бумаг, накопившихся за два века политической борьбы нашего народа.
- Зинаида Ивановна! - просительно говорю я в трубку. - Мне только взглянуть на одну записочку царя.
- По поводу?
- Николая Мозгалевского. Я вам о нем говорил, помните?
- Как же! Очень интересно. Но мы же не выдаем…
- Конечно, я понимаю. Подымусь к вам наверх, если позволите, и в вашем присутствии… Бумагу с просьбой принесу из Союза писателей.
- Что мне с вами делать? Ну хорошо, хорошо, сейчас начнем искать. Приходите завтра в это время.
Назавтра иду через тихий внутренний двор архивохранилища. Четырехугольник его замкнут громадными зданиями. Зарешеченные окна первого этажа, ворота под строгой охраной - есть все-таки порядок, хорошо! Пусть лежит здесь вечно эта нужная мне записочка!
Вот она, обыкновенная канцелярская папка с завязочками. Квадратные конверты стопками. В них - царские записки коменданту Петропавловской крепости генералу Сукину. Обозначен день и даже час в нижнем левом уголке листка, обведенного черной траурной каемкой. Имел ли Николай в виду некую зловещую символику? Вдруг меня передернуло: чернила были какого-то красно-ржавого оттенка, будто кровь запеклась тонкими струйками!
Даже в полной темноте чернила эти выцветают, и надо бы срочно сделать хорошие фотокопии, а то некоторые записки уже читаются с трудом - я не мог, скажем, полностью разобрать довольно пространную и очень важную сопроводиловку, с которой был отправлен в крепость Сергей Муравьев-Апостол… Разве можно удержаться и не заглянуть еще хотя бы в некоторые конверты?
Конверт № 79: "Присылаемого Якушкина заковать в ножные и ручные железа; поступать с ним строго и не иначе содержать как злодея!" Размашистая, с виньетками понизу подпись "Николай". Конверт № 94 - о Михаиле Бестужеве-Рюмине: "Присылаемого Рюмина посадить по усмотрению, и содержать как наистроже". А ниже подписи добавление: "Дать писать, что хочет". Новые и новые конверты. "Трубецкого при сем присылаемого посадить в Алексеевский равелин. За ним всех строже смотреть, особенно не позволять никуда не выходить и ни с кем не видеться"… "Присылаемого к. Сергея Волконского посадить или в Алексеевский равелин, или где удобно, но так, чтобы и о приводе его было неизвестно"… "Присылаемого при сем Кюхельбекера посадить в Алексеевский равелин и строжайше за ним наблюдать"…
Раскрываю конверты подряд, как они лежат. Конверт № 129 - Иван Горбачевский, № 138 - Петр Громнитский… Совсем нет записки о Павле Выгодовском - царь не удостоил его, единственного среди всех арестованных, своим вниманием. В распоряжениях Николая встречаются грамматические и синтаксические ошибки, иногда трудно уловить логику его решений, в некоторых записках проскальзывает мерзкое остроумие самодержца, упивающегося безграничной властью над людьми. В препроводиловке корнета Петра Свистунова Николай распорядился снабжать его "всем, что пожелает, т. е. чаем". Две записки о Петре Каховском. "Посылаемого Каховского посадить в Алексеевский равелин, дав бумагу, пусть пишет, что хочет, не давая сообщаться". Через месяц с небольшим Николай посылает коменданту крепости второе распоряжение: "Каховского содержать лучше обыкновенного содержания, давать ему чай и прочее, но с должной осторожностью". И добавляет совсем нежданное: "Содержание Каховского я принимаю на себя". Комендантские финансовые документы об оплате расходов на содержание Петра Каховского за счет императора история, между прочим, сохранила, в них только не включены расходы на покупку верейки и вознаграждение палачу… А вот конверт, на котором значится: "О жиде Давыдке". Был у Пестеля такой фактор Давыд Лошак, арестованный в Варшаве. Царь распорядился: "Присылаемого жида Давыдку содержать по усмотрению хорошо". И, наконец, конверт № 150: "Присылаемого Шимкова, Мозгалевского и Шахирева посадить по усмотрению и содержать строго". Шахирева я совсем до этого не знал и уже дома нашел в алфавитнике декабристов сведения о нем. Воспитанник 1-го Кадетского корпуса, поручик Черниговского полка, "славянин" Андрей Щахирев был осужден на вечное поселение и отправлен в Сургут, где весной 1828 года умер, возвращаясь с охоты, при невыясненных обстоятельствах, так как не обнаружилось "никаких знаков, могущих причинить насильственную смерть, кроме багровых пятен на шее и всем теле"…
Царская записка в конверте № 150 лишний раз подтвердила, что Шимков и Мозгалевский, наверное, имели возможность уже в дороге согласовать некоторые позиции перед следствием. Правда, Иван Шимков, как и Павел Мозган, выбрал путь откровенного признания, быть может, наивно надеясь на снисхожденье, - оба они на другой же день по заключении в крепость написали к царю длинные покаянные послания. Иной тактики, как мы знаем, придерживался Николай Мозгалевский, доведя ее до логического конца в главном пункте обвинения - осведомленности о планируемом цареубийстве. Но как он мог не знать об этом важнейшем, принципиальнейшем условии будущего переворота?
Представьте себе картину - идет с криком и гамом спор по главному пункту противоречий между "славянами" и "южанами". Михаил Бестужев-Рюмин настаивает, вдохновенно убеждает, по своему обыкновению повышает голос. Ему возражает Петр Борисов, к которому "славяне" всегда внимательно прислушивались. Необыкновенно важный и опасный разговор! Среди других "славян" - активистов сидит молодой офицер Николай Мозгалевский. Его присутствие на совещании подтверждают многочисленные показания. На следствии он, понимая опасность признания, вначале утверждает, что не был при этом разговоре, однако позже, в силу свидетельств, соглашается, что все же был на нем, но - "клянусь всемогущим богом" - ничего не слыхал о планах уничтожения царской семьи. Как это невероятное могло случиться? Очень просто - он, по его утверждению, спал! Двадцатипятилетний офицер, спортсмен, кавалерист и фехтовальщик, заявляет Комиссии, что он вдруг засыпает на самом, как говорится, интересном месте! Наглость, конечно, преступающая все границы, однако обвиняемый имеет свидетеля - Ивана Шимкова, который подтверждает, что Мозгалевский воистину спал на важнейшем совещании заговорщиков и об этом обстоятельстве у них даже будто бы состоялся по дороге домой разговор.
Придумать же такое! Следствию надо было, конечно, притянуть еще хотя бы одного свидетеля, но показание уже записано, и Мозгалевский, по своему обыкновению, будет теперь стоять до конца на своем - спал, и все тут, посему ничего не слыхал…
"В каких сношениях по обществу с кем из членов вы находились?" - спрашивает генерал-адъютант Чернышев. "По обществу я ни в каких сношениях более не находился, исключая с одним только Шимковым, с которым я служил вместе в одном полку", - письменно отвечает Николай Мозгалевский, словно никогда в жизни не знал он ни Михаила Спиридова, ни Виньямина Соловьева, ни Павла Выгодовского, ни Викентия Шеколлу, ни многих других "славян" и "южан"! От общества, письменно показывает на следствии Николай Мозгалевский, "клянусь богом… старался более удаляться…". Посмотрим, так ли это. Документ обладает своей, ничем не заменимой силой, и я отмечу фамилию "нашего предка" в некоторых показаниях.
М. Спиридов, 2 февраля 1826 года: "Через два дня я был приглашен в селение Млинищи и сколько упомню на квартиру Андреевича, куда прибыл Бестужев. Здесь я нашел соединение многих членов, а именно: артиллерийских: Горбачевского, Бесчастного, Андреевича, Борисова, двух братьев Веденяпиных, Киреева, Пестова, Тихонова, Черноглазова; пехотных: Пензенского: Тютчева, Громницкого, Лисовского, Мозгана, Фролова; Саратовского: Шимкова, Мозгалевског о, Черниговского: Соловьева, Фурмана, Кузьмина, Щипила и, кажется, Быстрицкого, адъютанта ген. Тихановского Шагирова, комиссионера Иванова, более же никого не припомню".
Ответ И. Горбачевского 7 февраля 1826 года на вопрос о том, кто именно из "славян" бывал на совещаниях у Андреевича: "Спиридов, Тютчев, Громницкий, Борисов, Бесчастный, Андреевич, Пестов, Фролов, Кузьмин, Киреев, Шимков, Мозгалевский, Веденяпины оба, Соловьев, Щепилов, Фурман и другие из 9 дивизий, которых фамилий не знаю".
В. Бечастнов, 8 февраля 1826 года: "…Через несколько дней было другое собрание, затем третье и последнее. Оба в квартире Якова Андреевича. На сих двух последних были: Борисов, Пестов, Горбачевский, Киреев, я, Тихонов, Шультен… Пензенского полка: майор Спиридов, Тютчев, Громницкий, Лисовский, Фролов; Черниговского: Кузьмин, Шатилла, Соловьев, Фурман; - Саратовского полка: Шимков, Мозгалевский и два юнкера коих фамилии не знаю…"
П. Борисов, 13 февраля 1826 года: "В первом собрании бывшем в Млинищах у Андреевича были Горбачевский, Пестов, Бечастнов, Тютчев, Громницкий, Лисовский, Усовский, барон Соловьев, Спиридов, Шимков, Мозгалевский, Веденяпин, Тихонов, Мозган, Шультень… В втором собрании были все те же кроме Тихонова и Шультена… В третьем и последнем, бывшем 12 сентября, были Пестов, я, Спиридов, Горбачевский, Веденяпин 1-ой, Громницкий, Тютчев, Шимков, Лисовский, Мозгалевский и Шипиль".
П. Мозган, 24 февраля 1826 года: "И через несколько дней собрались у Андреевича же, где кроме вышеупомянутых членов были, как знаю по именам, барон Соловьев, Фурман, Кузьмин, Мазгалевс к и й и Шимков…"
Итак, Николая Мозгалевского знали в лицо и по имени декабристы, служившие в Черниговском, Пензенском, Вятском полках и в 9-й артиллерийской бригаде, знали и общались с ним штатские житомирцы, он был единственным офицером Саратовского полка, состоявшим в Славянском обществе, и числился в их первом десятке, присутствуя на всех важнейших собраниях, где обсуждались политические и тактические вопросы.
На первом совещании у Якова Андреевича Бестужев-Рюмин назвал по требованию "славян" имена Волконского, Трубецкого, Пестеля, Давыдова, братьев Муравьевых-Апостолов, Раевского, Орлова, Фролова, Пыхачева и многих других декабристов, имена союзных поляков. Николай Мозгалевский участвовал и в двух последующих совещаниях у Андреевича, атмосфера которых походила на клокочущий вулкан и где окончательно была выработана тактика объединенных обществ, определены их задачи и цели, решен спорный вопрос о цареубийстве, дана присяга на образе. Присутствуя на всех этих собраниях, он, несомненно, все слышал и все понимал, и я прихожу к выводуг что его хорошо продуманная оборонная тактика до некоторой степени ввела когда-то в заблуждение не только высочайше утвержденную Комиссию, но и того, кто сделал сто лет спустя малообоснованный вывод о напуганном следствием декабристе, "недалеком малом", который якобы "так до конца и не понял ни цели тайного общества, ни серьезности дела".
Способ безадвокатской защиты Николая Мозгалевского оказался довольно эффективным. Следователи так и не дознались, что: 1. Он был хорошо знаком с программными документами "славян" и "южан". 2. Был связан с Обществом соединенных славян еще до Лещинского лагеря. 3. Знал значительно большее число единомышленников, чем назвал на следствии. 4. Был одним из организаторов межполковых связей - на его квартире в лагере собирались для политических дискуссий офицеры, юнкера и солдаты разных воинских частей. 5. Вел активную революционную пропаганду среди нижних чинов. 6. Привлек в общество достойного сочлена. 7. Присутствовал на всех важнейших встречах "славян" и "южан". 8. Знал о планируемом цареубийстве.
Многоопытную Комиссию, пропустившую сквозь строй допросов и очных ставок десятки умнейших и мужественных людей, все же не так просто оказалось обвести вокруг пальца. Итоговое обвинение Николая Мозгалевского сводилось к тому, что он "принадлежал к тайному обществу с знанием цели" (ЦГАОР СССР, ф. 48, д. 454, ч. 3, л. 226) и был осужден по восьмому разряду - на вечную ссылку в Сибирь.
Неизвестно, по какому принципу составлялись первые партии сибирских изгнанников, отправленные из Петербурга в конце июля - начале августа 1826 года. Узники слышали, как заковывали в кандалы товарищей, слышали громкие голоса прощания. И вот утром 4 августа надзиратель принес серую куртку грубого солдатского сукна, такие же панталоны в камеру Николая Мозгалевского, просидевшего здесь почти полгода.
- Одевайтесь, следуйте за мной…
В помещении Комендантского дома Николай Мозгалевский увидел двух незнакомых арестантов. Оба были старше его и болезненные с виду. Декабрист, так долго ждавший любых перемен, почти обрадовался - вырвался наконец из одиночки, вдохнул свежего воздуха, оказался среди товарищей. Зашелся в кашле и услышал мертвый голос вошедшего генерала от инфантерии Сукина:
- По высочайшему повелению… В Сибирь… Закованными…
Это была последняя группа декабристов, отправленная в тряских кибитках. Следующая партия - Николай и Александр Муравьевы, Иван Анненков и Константин Торсон - проследовала Сибирским трактом только в декабре, уже по санному пути.
В дороге Николай Мозгалевский познакомился со спутниками. Иван Фохт, бывший штабс-капитан Азовского пехотного полка, и Василий Враницкий, бывший полковник-квартирмейстер, единственный среди декабристов чех, также были осуждены на вечную ссылку в Сибирь. Они не знали, в какое место Сибири их везут, - фельдъегерь, сопровождавший декабристов, распоряжения на этот счет не раскрывал.
Никаких подробностей о следовании в Сибирь партии "нашего предка" не сохранилось, но их легко вообразить, прочитав, например, чеховское описание этой самой длинной в мире сухопутной дороги, сделанное почти семьдесят лет спустя, а также воспоминания декабристов и донесения жандармов. Каждый ехал в отдельной повозке. Рядом с каждым сидел жандарм. Каждую партию сопровождала повозка с фельдъегерем. "Арестанты от скорой езды и тряски ослабевали и часто хворали, кандалы протирали им ноги, отчего несколько раз дорогою их снимали и протертые до крови места тонкими тряпками обвертывали, а потом опять кандалы накладывали, а иного по несколько станций без оных везли…". На остановках жандармы разгоняли у повозок толпы соболезнующих, сами декабристы, выходя наружу, придерживали кандалы, чтобы не привлекать их звоном тех, кто за день-два до этого уловил слух-шепоток, что опять везут несчастны х.
За Уралом товарищи по судьбе попрощались друг с другом. Василия Враницкого повезли в Пелым Тобольской губернии, Ивана Фохта - в приполярный Березов, а Николая Мозгалевского ждал еще долгий путь через бескрайние степи и беспросветные дожди.
11
Декабристы по времени не очень-то далеки от нас, как недалеки и причины, побудившие первых русских революционеров, имевших дворянские звания и в большинстве своем чины, награды, поместья, богатства, прекрасных жен, выступить против самодержавия и крепостничества…
Это было незадолго до войны. Той весной мы схоронили отца, и помню, как корчевали с мамой кустарник на опушке леса под картошку, рубили корни и дернину. Под вечер становилось тяжело, и я часто садился отдыхать, потому что пальцы крючило и ноги дрожали. Помню, как мама, глядя на закат, проговорила:
- А у нас в дяревне, сказывали, раньше работали с чушкой на ноге.
- С какой чушкой?
- От брявна отпилят и рямнем или вяревкой к ноге. Жали с чушкой на барщине, снопы вязали.
- Зачем, мам?
- Ня знаю, сынок… Людей мучили.
- Зачем?
Мама не знала, что ответить, лишь печально смотрела на догорающую зарю. Правда, что очень недалеки они от нас, декабристы: когда родился мой отец, был еще жив последний из них, Дмитрий Завалишин…
Листаю старую, вышедшую еще до революции книгу, в которой документально рассказывается о патологических зверствах, чинимых помещиками над крепостными людьми. В имении саратовского помещика Жарского для наказания крепостных голодом "употреблялись личные сетки, концы которых припечатывались на затылке сургучной гербовой печатью, что лишало возможности наказанных и пить и есть". И были еще "шейные цепи, один конец которых ввертывался в потолок так, что наказанные могли находиться только в стоячем положении". Белозерский помещик Волоцкий "приковывал крепостных к цепи за шею со связанными назад руками, которые затягивались так крепко, что после четырехнедельного заключения они окончательно парализовывались". Нередко на шею надевали железные рогатки, гвозди от которых глубоко вонзались в тело. 20 марта 1826 года, в разгар следствия над декабристами, вышло высочайшее повеление, строго запрещавшее помещикам употреблять для наказания крепостных железные приспособления. А через год в тульском имении генерала Измайлова было проведено следствие, изъято "186 шейных рогаток весом от 5 до 20 фунтов, все о 6 рогах, и каждый рог до 6 вершков длины". Рогатки запирались на шее висячим замком или заклёпывались в кузнице; один из дворовых носил такую рогатку восемь лет. В широком ходу была торговля крепостными, обмен их на лошадей и собак, а по югу существовали невольничьи рынки для продажи девушек в гаремы сопредельных стран под видом обучения несчастных молодых россиянок ковроткачеству…
Явление декабристов было закономерным ответом на это противоестественное состояние народа, в глубинах которого со времен Болотникова, Разина, Булавина и Пугачева жила мечта о свободе.
Любознательный Читатель. А непосредственными предшественниками декабристов можно считать Новикова и Радищева…
- Да, однако смело и глубоко мыслящих людей можно было уже тогда найти в самой, казалось бы, неожиданной среде.
- Например?