* * *
- … с криками. А сон всегда один и тот же: мама бьет его по лицу и спрашивает: "Ты съел шоколадку?!" Он рыдает и говорит: "Нет!" Мама бьет его по лицу, - "Ты съел шоколадку?!" Он: "Нет!!" Мама бьет его по лицу, - "Ты съел шоколадку?!" Тут он ломается и кричит: ДА! ДА! А мама бьет его наотмашь и кричит: "Я же тебя учила - никогда ни в чем не признавайся!!!" Ужас, да? Я у него пол-года не могла добиться, что за кошмар он видит, он говорил: да какой там кошмар, все в порядке.
* * *
- …когда он меня любил, я не ревновала, а когда не любил - ревновала. Начинала звонить ему, доставать себя и его, пока один раз за мной скорая не приехала.
* * *
- …принадлежу одному богатому человеку и должна петь, когда он скажет. Потому что если я буду делать это еще год, мы с группой соберем нормальные деньги и сможем подняться. Но он человек совсем дикий, он ничего не хочет понимать, ему все равно - больная, уставшая, проблемы, - иди, пой. Вера ездила к сестре на свадьбу, так он ее уволил. А я знаю, что надо, потому что иначе мы вообще не поднимемся, очень тяжело. И терплю. Ну, вот он с друзьями где-то деал шашлыки, позвонил мне - приезжай, пой. А это на воздухе, а уже сентябрь. Я приехала, он дает мне такую огромную куртку, вот аж как бочка. И так мне стало противно в этой куртке петь, до слез, и вообще. Я ему объсняю: петь на холодном воздухе нельзя, пение - это дыхание, если я на таком воздухе нормально дышу, я завтра посажу себе связки и все, а если не дышу, я пою на одних связках и все равно их посажу. А это все на даче у него, огромная дача, фазаны, павлины, собаки. И молчаливая беременая жена ходит за ним. Я вот думаю - наверное, это удачный брак, она богато живет, но жизнь ужасная у нее, мне кажется. Нет, он мне говорит, пой. Я бы давно уволилась, но мы с группой не поднимемся без его денег, а я хочу. Нет, я бы все равно давно уволилась, но он приходит ко мне после того, как мы отпели, садится и плачет. Да не лапает, что вы все хуйню какую-то спрашиваете, а?!
* * *
- …каждое рождество выставляют сценки из жизни, ну, Иисуса, колыбельку такую и все дела. Так он купил два кило мяса и ночью прошел по своему району и заменил везде Иисуса таким, знаешь, окороками… Очень было концептуально, очень здорово. А то сидеть тупо дома со всей семьей, улыбаться.
* * *
- … день. Все утро пытался написать сценарий, и все получалась у меня какая-то дешевая мелодрама. Потому что не бывает в жизни, ну, такого накала трагедии. То все умерли, то это. Невыразимые душевные муки. В общем, поехал я за костюмом и все думаю в метро: ну нормально вообще? Потому что искусство - это как раз умение видеть большое в малом. Драму, то есть, в простых вещах. И чем больше я думаю про это, тем, значит, мне хуже. И вдруг я на Лубянке решаю: а хрен с ним с этим костюмом. Я сейчас выйду, дойду до "Капитанов" и там просто выпью. Ну вот. Я выхожу, и наверху мне сразу пачкой приходят три смс-ки. От трех людей, понятно. Такие: "Я в психушке, меня пока тут держат"; "Аня умерла вчера. Я не прилетаю"; "Папа плачет и просит, чтобы я забрал его домой". Я читаю раз, читаю два, читаю три, и вдруг понимаю, что уже пятнадцать минут смотрю на свой телефон и хожу кругами вокруг столба.
* * *
- …хомяка дочка дверью случайно задавила, так он плакал. Говорил: "Какой мужик был!"
* * *
- …хожу, трясусь. Уже полный зал народу, набилось-набилось, все подходят, типа: "О, мужик, так круто!", все такое, но у меня все равно же очко играет. Я так хожу у всех за спинами и смотрю, кто на что смотрит. Ну, с одной стороны нехорошо прямо вот близко подходить, потому что невозможно же все-таки подслушивать на собственной выставке, но так: наблюдаешь хотя бы, кто перед чем останавливается, там, как смотрит. И вот я заворачиваю там за такую колонну в зале, а там стоит мой мужик этот, ну, ты знаешь, какой, у которого такие ноги вытянутые. И вижу, что перед ним стоит Тульцев собственной персоной и с блокнотиком. Я так: "Оп-па". Сердце: "Бум!" Я стою тихонько и наблюдаю. А он, значит, смотрит на этого моего мужика, и так сосредоточенно прямо. Я думаю: "Ну нехреново". И минуты три стоит, смотрит, или пять. И даже так, понимаешь, начинает потихоньку улыбаться. Стоит, смотрит и так улыбается, знаешь, ну вот как человек, которому просто хорошо. Я весь такой: "Аааах!" Ну и он уходит в какой-то момент. Я думаю: дай стану, тоже посмотрю на свою охеренную скульптуру. Становлюсь точно на то место, где он стоял. Бляяяааа!!! Там прямо за моим мужиком, ну, слева чуть-чуть, кошка умывается. И умывается, и умывается, и умывается…
* * *
- …спрашиваю, - "Мама, что тебе на Новый год подарить?" А она мне, зараза, знаешь, что? - "Ничего не покупай, сынок, может, я и не доживу…"
* * *
- …уже прям совсем жить невозможно, ну грыземся, как кошка с собакой. Так мне Милка говорит: а ты сходи к батюшке. Я прихожу, говорю: "Батюшка, ну не могу, ужас, хоть выгоняй его. Он же мне муж все-таки, а живем так, что детей стыдно!" А он меня сразу спрашивает: "У тебя в доме красный угол есть?" Так, - говорю, - нет же. "А как же ты," - говорит, - "хочешь, чтобы в доме для мужа место было, если у тебя там для Бога места нет? Сейчас," - говорит, - "Поедешь," - ну, сказал, куда, и что купить: знаешь, под икону такую полочку, постелить еще чтобы, свечку, еще воды святой. И все сказал, как сделать, и помолиться, где повесить, и водой, ну, все сказал. Я поперлась после работы, еле ноги волоку, все это купила, пришла… Что тебе сказать, сама и повесила, и поставила все, и водой поэтосамое, покропила. И покланялась, и все сказала, что у меня было на душе, - что он же мне муж, а я б его прям убила иногда, вот как увижу, так бы прямо и убила, и помоги, Господи, и все. И ты знаешь, так мне это… легче стало, и я уже думаю, - ну все, может, с Божьей помощью, и как люди заживем. Только повернулась - а он стоит. Я ему говорю: "Чего тебе надо?" А он смотрит так и говорит мне: "Зин… А Бога-то нет…"
* * *
- … всю жизнь хотела стать такой взрослой тетечкой, о которой маленькие девочки говорили бы: "Вау, какой у нее есть кукольный домик!"
* * *
- …все ненавидят, а нам, думаешь, хорошо? Вот в Новый год мне ребята звонят, ну, говорят: товарищ лейтенант, тут мужик лезет на елку. Ну, на Лубянке там, на этой, на Никольской. Прямо лезет, как обезьяна. А праздник же. И я думаю: ну я сейчас скажу - снимайте, везите его, - так опять участковый сука, в Новый год человека это самое. Ну я говорю: а он, типа, тихо лезет. Они говорят - да вроде тихо, лезет себе и все. Ну и хер с ним, говорю, пусть лезет. Ребята что, у них же тоже праздник тоже хочется это самое. Я сижу и думаю: сделал доброе дело, что вот говорят - как встретишь, и все такое. Так у меня будет год хороший. А через пятнадцать минут они опять звонят. Он с этой елки грохнулся и шею себе сломал. Прямо они пришли - а он уже сломал. Вот тебе и как встретишь. А ты мне говоришь - все ненавидят! Давай лезь сюда вниз с документами, хватит мне мозги ебать, умный нашелся!
* * *
- …прямо вот так кулаком себя в грудь бью и умоляю ее: "Люся, ну клянусь тебе, больше никогда в жизни! Даже и не посмотрю ни на одну женщину! Ну не посмотрю даже, только прости!" Ну она говорит: "Поклянись". Я говорю: "Клянусь". Она мне говорит: "Ну нет, не так. Ты жизнью матери поклянись". "Ээээ," - говорю, - "Люся, вот это нет. С матерью случится чего, а ты мне сразу: "Ага! Опять к этой своей ездил!!""
* * *
- …в два часа ночи прилетел какой-то ангел. Пьяный совершенно, висел за окном, отказывался перелетать через подоконник. Упорно называл меня Натальей. Рыдал, целовал руки, говорил, что низко пал, ниже некуда. Спрашивал, есть ли ему спасение. Я сказала, что да, не хотела его расстраивать.
* * *
- …всегда жену любил, так любил, что вы и представить себе не можете. А она меня, - ну, мне так казалось, - она меня так себе. Мать мне говорит: а ты любовницу заведи. Жена тебя сильнее любить будет. Завел себе одну женщину. Ну, не любил ее, конечно. Жену любил, а эту не любил. Но ходил к ней. Потом думаю: надо, чтобы жена узнала. А ей сказать не могу. Все для этого затеял, а сказать не могу. Мать мне говорит: а ты детям скажи, они ей все донесут. А дети у меня, я вам рассказывал, два сына, один в институт тогда только пошел, а младшему пятнадцать. Я их позвал, пришел домой, позвал, говорю: дети, слушайте меня. Я вам скажу ужасную вещь, а вы меня простите. У меня, дети, есть, кроме вашей матери, другая женщина. И молчу. Они так переглянулись, и вдруг как заржут! А младший меня по плечу хлопает и говорит: "Молодец, папка!" А старший говорит: "Круто. Мы тебя не заложим." Так я и хожу к этой бабе до сих пор. Черт-те что.
* * *
- …ну потому что взрослый человек не должен смешивать любовь и секс!
* * *
- …а Судный День, между прочим, уже был, но этого никто не заметил. Просто с этого дня у одних все пошло хорошо, а у других плохо.
* * *
- …подскажите, пожалуйста, где тут Макдоналдс". И тут этот халдей встает в позу и сообщает мне: "Ой, а вы знаете, девушка, я в великой Москве по макдоналдсам не ориентируюсь!" Я даже растерялась; "Простите?" - говорю. А он мне: "Для меня ориентиры - это площади! Музеи! Памятники культуры!.." А, - говорю, - ну да. Такие, как Вы, всегда умирают первыми.
* * *
- …я вообще совершенно неконфликтный человек. Абсолютно. Правда, с братом мы постоянно ужас как ругаемся, - но брат натурал.
* * *
- … вчера ее видела. Я тебе что скажу - даже неважно, как она выглядит, и что она красивая, - ну да, она красивая, я не спорю, что правда, то правда, - но это неважно. А важно, что я увидела: у них ни-че-го не получится. Ни-че-го. Восемь лет брака, Марина - это срок. Я его знаю вот так, понимаешь, вот так, как ладонь, как свои пять. Так вот, с этой женщиной у него не получится ни-че-го. Она из него кровь высосет и вышвырнет, и он опять ко мне приползет. Ты увидишь, помяни мое слово. Я даже успокоилась. А вообще, знаешь, я когда только-только про все это узнала, я две недели есть не могла, вообще, ничего. Похудела на семь килограмм. Это такое счастье, такое ощущение потрясающее!
* * *
- …покупаю у нее ноготки, там, около рынка. Вот, - спрашиваю, - бабушка, они у вас почем? А эта бабка мне: "А вы их в подарок? Потому что, знаете, вообще-то, ноготки не дарят!" Вот, - думаю, - во все тебе, бабка, влезть надо, как будто я сама не знаю! Нет, - говорю, - я их на кладбище везу. Отдаю ей тридцать рублей и начинаю из букета один цветочек тянуть, чтоб, значит, четное, а она мне говорит: "Да вы не волнуйтесь, там уже четное!" Вот так иногда думаешь плохо о человеке, а он тебе, оказывается, добра желал.
* * *
- …съел одну сосиску и ушел. Ну вот скажи, Лен, оно мне надо?
* * *
- …не знаю даже, как объяснить. Ну вот представь себе: ты сидишь в метро. И вот перед тобой сидит девушка. Такая, знаешь, прозрачная блондинка, ну такая, как будто там внутри не кровь, а клубничный йогурт. И что-то она такое листает, что… ну… ну даже если на этом написано "Тиль Уленшпигель", то все равно понятно, что там внутри сплошные котяточки. Понимаешь? И у нее такая сумочка такая, ярко-розовая и при этом м е х о в а я. Понимаешь? Да? И ты смотришь, и прямо… И прямо чувствуешь, что это не человек. Это небесное созданье. Это какая-то другая сущность, понимаешь? Высшая. Такая вся, ну. А потом через год у нее рождается ребенок с синдромом Пайла. Так вот это, Паша, и есть Божий промысел.
* * *
- …в тот день все, конечно, показывали свое подлинное лицо. Мне, например, позвонил мой друг Лепеха и орет: "Чувак, ты знаешь вообще, что творится у Белого Дома?!" Ну, - говорю, - знаю, смотрю телевизор, чего… "Нет," - он орет, - "чувак, ты не знаешь! Тут такие телки! Их можно ебать прямо на танках!!" Ну, я пошел к жене, - мы с ней тогда еще были женаты, - и говорю: "Дорогая, я должен идти к Белому дому, на баррикады, - защищать свободу и демократию." Так она меня не пустила! Я ей, суке, все простил, но вот этого бездушия не простил и не прощу.
* * *
- …не люблю таких людей. Получает три тыщи баксов в месяц, а кошка ее гадит в советский "Барсик" за семьдесят рублей.
* * *
- … решила поставить эксперимент. "Вот," - говорю, - "я собралась идти в фитнес. В понедельник запишусь". "Ой," - говорит он мне, - "как хорошо! Ты молодец!" Нормальная реакция, да? Я приободрилась, говорю: "Только лениво очень, сил нет…" "Да ладно тебе, - говорит он, - фитнес - это же так приятно. Во время тренировок выделяются эндорфины… Ой бля! У меня кончился "Прозак" и я забыл купить новый!" Понимаешь теперь? То есть о чем бы мы я с ним ни заговорила - это всегда заканчивается разговором о его сложной душе.
* * *
Саше Барашу
- … с самого начала казалось, что это плохая идея, но там написано: "…вынуть животное и поступить с ним по своему усмотрению." Я даже не думал ничего про усмотрение. Ну, выпущу, например. Если бы я жил один, я бы так и жил, но когда год ребенку, а они там бегают, продукты, все. Мы ее и купили. Это такая коробка, все внутри липкое, как для мух, - как на бумаге для мух, против мух, - но поплотнее. Я потрогал пальцем, Лена говорит: не суй палец, - я действительно еле его отодрал. Прямо сильная такая штука. И вот мы поставили ее на ночь, легли, Ленка вроде спит, а я что-то не сплю. Думаю - там на кухне яблоки, жарко так, надо в холодильник яблоки, а то утром будет квеч. Иду и даже вроде забыл про ту штуку, и вдруг слышу такое - иии! Ииии! Ииии! И я стою, как в кино, под стенкой, у меня все бум-бум! - и я боюсь за стенку завернуть. Как будто там черт знает что. Стою весь мокрый, как мышь. Да что, думаю, такре, мне сорок лет! Я захожу, а она там. Там такая крышка картонная, я поднимаю, а она так боком к стенке, одна лапа на весу, а три к полу. И все внутри в шерстке и в крови, и она в крови. Я как заорал. Дальше прибежала Ленка, я говорю: я ее брать не буду, а она взяла, говорит мне: подержи мешок. Мы ее посадили в мешок для мусора, белый, и я ее понес на мусорник. А в Иерусалиме знаете, как? Там мусорники в таком специальном подъездике, в подъезде в решеткой. Она запирается, а я этот мешок вот так несу перед собой на вытянутой руке, а она там… И кричит. И тут я ключи уронил. Воняет, все такое. Я начинаю искать, и положить этот мешок не могу, правой рукой так по земле, а там воняет. И вдруг на меня фары и они мне в рупор говорят: "Господин, не двигаться". Я медленно-медленно так встаю, а она же дергается! Я отвожу руку, а они мне: "Руки за голову!" Ну, думаю, все, ничего не поделаешь. Завожу это пакет за голову, и тут она его прорвала! И мне на шею, и как по мне побежит! Я как заорал, как подпрыгнул! И тут у меня за спиной: бабаааах! Это она в воздух выстрелила. Я стою, она подходит сзади и говорит: "Что у Вас в пакете?" Я говорю: "Ничего, ничего, просто кровь". Ну и… Да какая разница, чем кончилось? Тут важно, с чего началось, понимаешь? Я же еще и ключи уронил… А Ленка мне утром в машине говорит: "Между прочим, у нас на балконе голуби стали гнезда вить, надо что-то делать." Понимаешь, да? Так что про естественный отбор ты студентам своим рассказывай, а мне не надо.
* * *
- …пациентка, интеллигентная женщина. "Вы," - спрашиваю я ее, - "Прием лекарств не пропускали? Точно?" Да нет, - говорит, абсолютно точно. Я ее спрашиваю: "А повторного заражения не могло быть?" Она думает-думает, потом спрашивает: "Как он передается? Орально-оральный и орально-анальный, да?" Нет, - говорю, - только орально-оральный. Она думает-думает и твердо говорит: "Нет, тогда точно не может быть".
* * *
- …в последнее время очень тяжело дается. Тексты у меня стали получаться медленные и короткие, слов в них мало, у каждого слова, выходит, огромный вес. Я никогда раньше не думал, что можно два с половиной часа пытаться поставить в строчку одно слово. Буквально: одно. Два с половиной часа. И они, конечно, все время в голове, если так медленно писать, потому что не получается выпихнуть это из себя - и все: теперь оно все крутится в мозгу, крутится… Голова пухнет. Я впервые вчера начал чувствовать то, что Косиновский всегда мне говорил: "Мы переводим свою жизнь на слова". Потому что для меня это вдруг стало правдой: жизнь становится чудовищно тяжелой, если все это так… Растянуто в голове. Это заменяет собой все, ни на что не остается сил, потому что ради вот этого самого слова ты же не можешь только одну строчку думать, ты должен, как это ни пошло звучит, весь быть там. А там, как мы понимаем, чудовищно неприятно. И страшно. И больно. Как шаманы, знаешь, - ты за каждым словом ходишь на ту сторону. Словом, я провел прекрасный день, понятное дело, пока писал про детей в Берлине, в сорок четвертом году. Стишок, типа. Они там выследили и убили аутиста, мать всем сказала, что он умер от воспаления легких, а сама его прятала в пещере у реки. А дети думали, что он шпион. Попробовали его схватить, он на них бросился, укусил кого-то, а у них нож был… А потом один мальчик, самый маленький, плакал и говорил: сволочи! Сволочи! Это я его нашел, он был мой! Это я должен был его убить, это я им рассказал, сволочи, почему они пошли без меня, сволочи?! Такой себе стишок. Ну и понятно. Пишешь, а тебя всего трясет. Напишешь две строчки, сидишь и думаешь: господи, ну зачем я себя мучаю, кому это надо? Вот ты берешь и своими руками открываешь дверь из своей жизни в ад, и ходишь туда-обратно, туда-обратно, а ад, конечно, как дым, постепенно заползает, заползает… И хочется, конечно, бросить этот стишок, потому что - ну его к чертовой матери, а потом думаешь: нет. Потому что дописать - это единственный способ закрыть дверь. Хотя бы на время. И сидишь, - строчка, еще строчка, и уговариваешь себя, уговариваешь… Я себя, например, вчера тем уговаривал, что допишу, встану, и мы с Анькой пойдем, наконец, в Cosa Ostra устриц есть. А то три недели не можем выбраться, уже один месяц на "брь" прошел, а мы в этом году еще даже и не начинали.
* * *
- …она слабая, трусливая, зависимая, ни к чему не способная, очень тяжелая, очень несчастная женщина. И мы ее жалеть должны, а не гадости о ней говорить.
* * *
Ире
- …здесь же все не просто так развалины, я могу рассказать. Это немецкий аэродром, они отсюда летали город защищать, уже в самые последние дни, безнадежные. Это вот перед нами - это ангар бомбардировщиков. А вот та штука - это были казармы, там какие-то надписи есть. Видите, вот эти плиты бетонные, до самой воды, - они уже, конечно, все в разломах, но тогда по ним выезжали немецкие "амфибии" из ангара. Идемте, я вас поведу на крышу, лестница нормальная, только перил нет. Но крыша держится, только в дырки не надо наступать, а так крыша в полном порядке. Мы сюда каждое двадцать третье февраля приезжаем с одной знакомой музыкальной группой, танцевать босиком.
* * *
- …располагающие к себе люди. Жена у него, кстати, почти румынка, но дед ее лежит у нас на кургане с нашей стороны.