– Что с вами, Евгений Васильевич? – тихо спросил я.
– Вацлав, ты разбил мне сердце! Ты слишком талантлив, мой дорогой, я просто не знаю, чему тебя учить… Ты знаешь, Вацек, я всю жизнь мечтал встретить такого ученика, как ты… И вот теперь мне отчего-то грустно. Впрочем, это все мои старческие, наверное, переживания. – И Багринцев снова улыбнулся, лицо его прояснилось.
В этот момент тетива внутри меня сжалась и лопнула. Я подошел к нему и…
Меня отвлекли от воспоминаний звонкие голоса, доносившиеся с улицы. Я снова подошел к окну. У ограды дома топтались две девицы в кедах и ярких шарфах. Движение за занавеской очень их вдохновило, они тут же принялись растягивать бумажный транспарант, испещренный корявыми сердечками. Посреди плаката красовалась надпись: "Дэмиэн Грин – Вы Бог!" Надо будет сказать Джону, чтобы как-нибудь выдал этим дежурным фанаткам пару открыток с автографами. Любовь, как и ненависть, надо вовремя подогревать соответствующими поступками.
В дверь позвонили. Это сладкая парочка от фешн-олимпа явилась умасливать, разминать, взбадривать и омолаживать мое тело. Я небрежно киваю им, нарочито медленно скидываю с лепного торса халат из тончайшего шелка и укладываюсь на массажный стол. Не забывая, впрочем, краем глаза наблюдать, как Гарри и Томас возбужденно переглядываются. Мерзкие педики.
Да, я проделал длинный путь от детдомовского сироты Вацлава Левандовского до звезды британской сцены Дэмиэна Грина. Я сменил страну проживания, имя и круг общения, я окружил себя красивыми вещами и обожанием поклонников. Я объездил весь мир, я видел мрачное веселье венецианского карнавала, ночевал в трущобах Рио-де-Жанейро, охотился на львов в Кении и торговался на индийском базаре, спал с тайскими шлюхами и однажды едва не обручился с наследной принцессой одной крошечной европейской страны. Я достиг такого уровня знаменитости, славы и богатства, что мог позволить себе все. Здесь, вероятно, следовало бы посетовать, что в нищей безвестной юности я был неизмеримо счастливей. Однако это было бы неправдой. Разумеется, большие возможности подразумевают жизнь более интересную и насыщенную. Что до счастья…
Это всего лишь миф, красочная приманка, которую люди вывешивают перед собой, чтобы не так тоскливо было влачить ежедневное однотипное существование. "Я буду работать по двенадцать часов в сутки, скоплю денег, приобрету квартиру – и буду счастлив", – обманывают они себя. Или: "Я женюсь на этой женщине, разведу сопливых отпрысков и буду счастлив, играя с ними в кошки-мышки". И то и другое, в конце концов, довольно популярный самообман. Мало кому хватает мужества признать, что счастье неуловимо, как солнечные блики на речной воде. Сегодня, в данную секунду, оно поглощает тебя целиком, но проходит лишь миг – и ты уже несчастен до самых кончиков пальцев. Причем счастье эфемерно, груз несчастья же ты вынужден таскать на себе долгие годы. Все же как несправедливо устроен мир, если разобраться…
Если что и заставляет меня возвращаться в памяти к дням моей молодости, то это одно событие, которое круто переменило мою жизнь. Не будучи моралистом, искренне полагая, что человеку позволено ровно столько, сколько он сам может себе позволить, я все же не могу отделаться от посещающих меня ночами смутных и тревожных видений и просыпаюсь иногда в тисках темного ужаса. Я не пытался забыть об этом, вычеркнуть из памяти, ведь любое впечатление, каким бы сильным и отталкивающим оно ни было, бесценный дар для нашей души. Может быть, именно поэтому я и решился вновь вернуться в город моей юности, встретиться с людьми, окружавшими меня в то время. Я большой любитель ставить эксперименты, прежде всего надо самим собой.
Телефон снова зазвонил. Гарри с заискивающей улыбкой залез под кровать и подал его мне. На этот раз я снял трубку.
– Мистер Грин, – зачастил Джон, – все в порядке. Билеты заказаны на завтра, номер в гостинице "Националь". Я заеду за вами утром в девять часов.
Итак, Рубикон перейден.
Выдворив Гарри и его подручного из комнаты, я достал старинный серебряный портсигар, затем, открыв ящик стола, вытащил оттуда коричневый, пахнущий дурманом и сандаловым деревом предмет. Поставил длинную трубку на тумбочку, вынул из портсигара несколько шариков. Это был самый лучший опий, который только можно было достать: один китайский делец довольно-таки часто привозил мне его. Я раскурил трубку и не спеша прилег на кровать. Внутри разлилось тепло, стало спокойно и светло. Оставалось только одно – ждать. Я знал, что Он скоро появится.
Мерцающий сумрак клубился в углах кабинета. Темные, отделанные деревом стены мерно покачивались, расплывались в стороны, раздвигая пространство. Я видел искры, и звезды, и уходящий во тьму зеркальный коридор. Я знал, что еще секунда и Он придет ко мне – вечно юный, стройный, прекрасный, с застрявшими в золотых волосах прозрачными брызгами.
Стас вышел ко мне, спустился по уходящим в никуда ступеням. И я улыбнулся ему.
– Зачем ты едешь туда? – спросил он безо всякого энтузиазма в голосе.
– Из любопытства, – ответил я. – Разве это не единственная достойная причина для любого поступка?
– Тебе в самом деле интересны эти люди? – с сомнением покачал головой он. – Они давно чужие тебе. Они так же изменились, как и ты сам. И скорее всего, не в лучшую сторону.
– Мне все люди чужие, – возразил я. – И все одинаково любопытны. Мне хочется посмотреть, что сотворило с ними время. Ты знаешь, время – единственный бог, которого я боюсь.
– Ты боишься времени… впрочем, пока оно над тобой не властно, мой вечно юный брат, – усмехнулся Станислав. – Но ты не боишься того, что они узнают… Ты мастер фантасмагорий, и с годами этот твой талант приобрел невиданный размах. Но неужели он научил тебя, как избавиться от страха?
– Ты ошибаешься, я боюсь, очень боюсь, – сказал ему я. – Боюсь и страстно желаю. Говорят, человека всегда тянет на место преступления. Как думаешь, почему? Может быть, мы оставляем там частичку своей души? Смутное отражение, запечатлевшееся на оболочке глаз мертвеца?
– Парадоксы, – вздохнул он, – в этом ты мастер. С другой стороны, мой дорогой Вацлав, последнее мое воспоминание из жизни – это ты, красивый, как юный греческий бог. Я помню, как тучи сгустились над озером, помню, как ощутил последний порыв ветра… вот и все… Так что доля истины в твоих словах есть. Я запомнил тебя, и вот вынужден годами захаживать к тебе и выслушивать этот горячечный бред, мой дорогой, никогда не стареющий и не унывающий любитель первоклассного опия. Так, значит, ты боишься разоблачения и все равно едешь туда? Но зачем?
– Страх – всего лишь эмоция, – улыбнулся я. – Одна из самых сильных. А сильные переживания всегда меня привлекали. Их слишком мало в нашей обыденной жизни. Разоблачение, возмездие… Только ничего этого не будет. Никто ничего не узнает, раз до сих пор – за восемнадцать лет – правда не выплыла на поверхность.
Веки мои отяжелели. Я чувствовал, что скоро тяжелый, черный сон одолеет меня. И старался оттянуть это мгновение, еще немного побыть с братом, услышать его слова. Я уже не видел лица, лишь ощущал кожей его легкое дыхание.
– Они узнают, – покачал головой Станислав. – Кто-нибудь обязательно догадается, раскопает все это. Они узнают, кого ты убил…
2. Георгий
Я сразу усек, что на этом деле можно будет срубить бабла. Как только узнал его на сцене. Прямо счетчик в голове заработал. Актер я, может, и не очень, но в том, что касается прибыли, котелок у меня варит.
Да и какая теперь разница, кто из нас, из нашего багринцевского курса, стал очень, а кто не очень. Ведь восемнадцать лет прошло. А за такие годы всего себя наизнанку вывернуть можно, не то что какие-то дурацкие там приоритеты сменить. Жив, здоров, и ладно, как говорится.
Когда Ксения, вдова Багринцева, задумала всю эту сентиментальную лабудень – спектакль в память о покойном мастере и учителе, – я сразу так ей и врезал:
– Ксения Эдуардовна, дорогая вы моя, а башлять кто за все это удовольствие будет?
Она заколыхалась:
– Как ты можешь, Жорик! Есть еще люди, для которых память о Евгении Васильевиче не пустой звук! Я обращусь в Министерство культуры…
Ну ясно, бла-бла-бла на пустом месте. На спектакль придут три с половиной старухи, которых Багринцев тер по молодому делу, ну, может, еще парочка маразматиков – друзей юности. И все, на этом вливания в кассу закончатся.
Хотел, в общем, сразу ей заявить, что я благотворительностью не занимаюсь. У меня самого дела идут хреново, мечусь как белка в колесе, чтоб концы с концами сводить: все копеечные сериалы – мои, ситкомы, дрянные эпизодишки. Бывает, что и в рекламу приглашают. Но там хотя бы платят порядочно, хотя случается это, увы, нечасто.
На все приходится соглашаться, как ни крути, деньги. Можно позволить себе перебирать предложения, когда ты молодой и свободный. А когда тебе сорок два, дома трое детей, жена и теща и все жрать хотят, приходится потреблять что дают.
А тут – давай, репетируй, трать свое время из ностальгических соображений. Светлая память о Евгении Васильевиче дело, конечно, хорошее, только на хлеб ее не намажешь.
Но Ксения идеей своей загорелась всерьез. Улестила кого-то там в Министерстве культуры, подняла старые видеокассеты, где Багринцев с нами, еще студентами, "Дориана Грея" репетировал. В общем, конкретно вознамерилась на памяти о покойном муже выехать из полнейшего дерьма, в котором и пребывала последние хрен с гаком лет, служа штатным режиссером театра в Мытищах.
После смерти знаменитого супруга Ксения окончила режиссерский факультет кулька, ставила потом спектакли по провинциальным театрам. А теперь, под полтос, амбиции взыграли. Короче, как ни странно, удалось ей выбить малую сцену при Моссовете. А потом она еще и Аду Арефьеву ухитрилась в свой проект затащить. Адка из всех моих однокурсников самая успешная оказалась: в театре на первых ролях, в кино мелькает нечасто, но роли все большие, заметные. Кто бы мог подумать, на курс ее когда-то богатый папик пропихнул, все так говорили, никто ее всерьез не воспринимал, думали – очередная ловкая шлюха с ногами от ушей. Но она молодец, всем фигу показала в итоге. А может, это она сама поступила, а про папика врут все. Просто был у нее бабластый муж, вот и сочинили. Что и говорить, красотка она тогда была – все мужики шеи сворачивали: блондинка такая, глаза синие, фигура стройная. Даже когда на втором курсе беременная ходила, это ее не портило. Родила потом своему олигарху дочку, сдала ее нянькам и сразу обратно в институт. Ну а че красивой бабе дома тухнуть, когда зелени на прислугу хватает?
В общем, все думали, что учиться Адка от не фиг делать пошла, чтоб между салоном красоты и шопингом время скоротать. А она – вона че, зацепилась, даже когда папик ее выпер без денег, учебу не бросила и вот теперь пробилась в селебрити. На нас всех, бывших однокашников, может свысока смотреть.
Ксения ей, конечно, наобещала главную роль в проекте, высшую ставку и прочие плюшки. А Адка все-таки не звезда мировой величины, согласилась. Ну, раз такие дела пошли, и я Ксении отзвонил и сказал, что согласен. Тогда она и за других наших однокурсников взялась. Влада Захмылова пригласила – он, хоть и наркот бывший и дурень тот еще, все-таки серьезные роли в театре играет, ведет свой репертуар, и поклонницы на него ходят, впрочем, чего и следовало ожидать. Сам Багринцев говорил, что Влад талантливый, только силы воли в нем нет и жизненной хватки. Потому и болтался по юности как дерьмо в проруби между сценой и наркотой, пока Катька его к рукам не прибрала.
Ну, про Катерину, жену его благоверную, отдельный разговор. Она тоже из наших бывших однокурсниц, из профессии давно ушла, дома сидит, кропает сценарии ситкомов с соавтором на пару, три копейки серия. Эта, конечно, ухватилась за Ксенино предложение зубами: после стольких лет снова на сцену выйти – не хрен собачий. Одним словом, подобралась та еще компания. Сборище неудачников да мнящая себя звездой первой величины мадам Арефьева.
Ксения, собрав нас вместе, без умолку тараторила и суетилась, пытаясь слепить будущий спектакль. Конечно, железной рукой Багринцева она не обладала. Тот, при всей своей богемности, был настоящий команданте, учеников строил только так, мы ему слово поперек сказать боялись. Но, правда, и мастер был классный – все в его постановках работало как часы, все актеры являлись частями хорошо отлаженного механизма – и результат всегда впечатлял.
Ну да хрен с ним, с Багринцевым, светлая память, как говорится. Не о том щас.
Пару недель назад я впервые в жизни попал в Лондон. Да и вообще впервые оказался в приличной богатой стране, не то что там разные Болгарии-Турции.
В Лондон меня занесло совершенно случайно. Одна старая ведьма, наша бывшая речевичка, уже давно обитала в стране туманного Альбиона и была единственной из всего института, кто не отвернулся от меня в один злосчастный момент. Нынче же старуха обреталась у своих детей в самом центре Лондона, рядом с Бонд-стрит, и, по всей видимости, мучаясь от скуки и меланхолии, решила пригласить меня, своего бывшего студента, так сказать, на уик-энд. И даже выслала билет. Грех было не воспользоваться добротой старой перечницы и хотя бы немного не отдохнуть от семьи. Я, конечно, полетел.
Вечером, осатанев от бабулькиной болтовни, вырвался пройтись по ночному Лондону, зашел в Ковент-Гарден и за сущие копейки купил билетик на начинавшийся через пару минут спектакль. Расходы, конечно, но грех было не взять. Опять же дома будет о чем порассказать: был в Ковент-Гарден, спектакль смотрел.
На афише какой-то красавчик в маске, почти полностью обнаженный, поражал зрителей своим лепным торсом. Игралась, как я понял, какая-то нашумевшая постановка "Калигулы". По-английски я ни черта не секу, а посмотреть, куда публика валом валит, все же интересно. Я взял в руки программку и прочитал, на это у меня мозгов, конечно, хватило: Дэмиэн Грин в постановке "Калигула" по пьесе Альбера Камю. Блин, интересно.
Я зашел в зал, ничем не уступающий нашему МХАТу, и уселся на свое место, в самом последнем ряду. Конечно, оттуда мало что было видно, однако на более дорогой билет денег у меня все равно не было, и без того я полностью сидел на старухиной шее. Слава богу, сейчас она не потащилась за мной, честное слово, устал я от ее ворчания, старость все-таки штука маловыносимая.
Смотрю, короче, на сцену, текст ни хрена не рублю, все больше за главным действующим лицом, неким Дэмиэном Грином, наблюдаю. Он и играл Калигулу, и, даже не понимая слов, я осознавал, что играл блестяще, великолепно, держал зрительный зал на одном дыхании, на своей ладони, полностью управляя желаниями и эмоциями смотрящих.
Я к нему пригляделся получше, и тут – на тебе – сюрприз, откуда не ждали. Узнаю в нем – кого бы вы думали – самого Левандовского.
Я сначала все понять не мог, щурился со своего сто пятнадцатого ряда – откуда мне эта надменная рожа знакома? Издалека трудно разглядеть, конечно, да еще через грим. Но вот чувствую: знаю я этого мудака, на которого публика валом прет. А тут он как-то в профиль повернулся, волосы со лба откинул знакомым движением – и меня осенило. Мать твою, Вацлав! Однокашник мой по институту, любимец Багринцева, звезда курса.
Когда-то мы делили с ним одну конуру в общаге. Я ж не московский был, сразу после армии подался из родного Ульяновска столицу покорять. Ну а Левандовский и вообще без жилплощади – сирота детдомовский. Ну и поселили нас вместе.
Вацлав был не без тараканов, конечно: брезгливый, как не знаю кто, чашку свою и ложку чуть не под замком хранил, как в душ намываться уйдет, так и пропадет там на два часа. Спортом опять же увлекался: наподтягивается с утра, наотжимается – и ходит по коридорам в майке без рукавов, чтоб общажное бабье на его точеный бицепс слюни пускало.
Ну и задвигать всякие свои теории любил – начнет тебе че втирать, не остановишь. Ну а вообще, он казался мне ниче так парнем: читал много, всегда мог что-нибудь интересное рассказать, байки разные травил так, что все со смеху покатывались, выдумывал всегда че-то необычное – весело с ним было, одним словом. Короче, мирно мы с ним жили до поры, ну да не о том ща.
Так вот он, значит, куда пропал, на какой чужбине сгинул. А мы гадали, куда его занесло. Первое время, как он свалил, каждую неделю новые слухи появлялись: Левандовский попал в секту, Левандовский зарезан в драке… А он, получается, дальше всех шагнул – звезда больших и малых театров загнивающей Европы. Ну че, я даже не удивился особо, я с молодости еще считал, что он себе на уме, а закидоны эти все его от не фиг делать, для отвода глаз. Не такой он был, как все остальные, и все тут. И вот те – нате…
Да, интересно, конечно, какие у него тут гонорары? Афиши по всему Лондону расклеены, в зале – аншлаг, журналистов – как грязи. Короче, ясно, что за весь этот цимес продюсеры бабла нехило отваливают.
Тут у меня в башке сразу и щелкнуло – вот бы его в Ксенину постановку заманить! Пиар замутить конкретный: мегазвезда европейской сцены дает спектакль в память о покойном Мастере. Да расстреляй меня, на такое вся богема попрет как миленькая. Пресса набежит, телевизионщики… Инвесторы до кровавых соплей драться будут, чтоб в нашей программке свою рекламу поместить.
Короче, перспективы светили заманчивые. Надо было только уломать этого пафосного мудака. Сыграть на ностальгических чувствах, пообещать, что в Москве все уссутся от счастья, как только его увидят. Конечно, целоваться в десны мне с этим козлом не очень-то хотелось, был у нас там, в прошлом, один неприятный эпизод. Но это ничего, нам, нищим, не до гордости. Опять же, будет только справедливо, если через этого хрена, который когда-то дела мои сильно изгадил, я теперь выплыву. Конечно, главную роль Ксения Владу обещала. Но тот болван, я думаю, так рад будет, что друг юности нашелся, что не только роль ему уступит, но и свою надоевшую жену в придачу.
В общем, понял я, что надо, хоть порвись, пробраться к Вацлаву за кулисы и устроить встречу на Эльбе.
Как у меня получилось подобраться к звезде такого уровня? Не знаю, по всей видимости, наглость – второе счастье. Я начал лопотать что-то по-русски, дескать, ваша звезда – мой старый друг и однокурсник, он меня вспомнит, передайте ему записку! Ну, накорябал там свое имя-фамилию на бумажке и сунул охраннику. И в конце концов мистеру Грину сообщили, что какой-то сумасшедший русский бьется в истерике, передали мою писанину. И, сопровождаемый вездесущим секьюрити, я был допущен к телу.
Выглядел он, ясен хрен, отлично. Ну, при таких деньгах это не фокус. Наверно, и личного тренера себе позволить может, и диетолога-косметолога. Короче, как будто и не было этих восемнадцати лет – рожа гладкая, волосы густые, никакого тебе пивного брюха. Взгляд такой – ледяной и беспощадный, как у волка, ну, телкам нравится, одним словом.
Я к нему сразу и подступил:
– Вацлав, мать твою, какая встреча, сколько лет, сколько зим! А я и не знал, что ты в Лондоне…
Странно, мне показалось, что, когда он меня увидел, в первую минуту вроде как испугался. Рожу его самодовольную этак передернуло. Может, подумал, я к нему явился компенсацию за ту давнюю историю срубить? Вообще, неплохо было бы, конечно, но как теперь докажешь?