Исключительная работа. Сила. Жюри на целых полчаса забыло о блохах и почесухе. Конечно, за доставленное эстетическое наслаждение, а также, натурально, физическое облегчение диско-клубу Южносибирского горного "33 и 1/3" единогласно присудили первое место. С автоматической возможностью на заключительном вечере в буфетном холле уже на полную катушку задвинуть Аманду Лир и Донну Саммер. Дать жару под оппортунистический стробоскоп и соглашательскую цветомузыку.
Победа! Заслуженный успех.
Безусловно. Но если не кривить душой, то вовсе не ради краснознаменной обкомовской грамоты и ценного подарка, магнитофона "Илеть", Толян два месяца старался, буквально из кожи лез. По-настоящему высокая цель все это время стояла перед ним, светилась светлячком, жужжала мухой.
Победителя областного смотра-конкурса ждала поездка летом в олимпийскую Москву! Там, в столице, городе-герое, должен был лучший из лучших представлять, даже олицетворять наш промышленный, богатый на таланты край. Получал право стать участником культурной программы Олимпиады-80, главного праздника мира и спорта на планете.
И Толя этого добился. А теперь мог лишиться плодов успеха. Мог не поехать, не выступить, не оказаться в кадре. Зря, так сказать, присматривался к красивым желтеньким коробочкам с немецкой обратимой пленкой ОРВО. Ну, то есть, в Мундыбаше и черно-белая сойдет. На это, собственно, и обратил внимание собеседника товарищ Макунько, как только убедился, что Кузнец здоров и, значит, способен взглянуть правде по-мужски прямо в глаза:
- Вы же понимаете, Анатолий, - говорил Виктор Михайлович, и его нос очень многозначительно, в такт взлетам и падениям птичек-бровей, то укорачивался, то удлинялся, - покуда в этом грязном деле не будет поставлена точка, позорное пятно не смыто с института, и речи быть не может об участии вашего, безусловно, интересного клуба в столь ответственном и важном мероприятии.
- Скажу вам больше, - подался даже вперед, навстречу Толе лейтенант. Усами рыжими, как ножками тараканьими, едва не пробежался по еще довольно анемичному лицу президента дискоклуба:
- Под вопросом и не поездка вовсе, что поездка, само существование ваше как коллектива.
Вот так. Просто. По-человечески. С ноткой печали в голосе. Без всяких там дисперсий, девиаций в область поджелудочную:
- В случае недомогания вы обращаетесь к врачу или вас Ида Соломоновна дома, по-семейному пользует?
За эту перемену тона и отношения, Толя, честное слово, готово был немедленно и верно щекою потереться о близко-близко к ней придвинутые колючки каплеуловителя на верхней губе лейтенанта.
Но этого не требовалось. О сущей чепухе, невинном одолжении попросил его Виктор Михайлович.
- Поскольку вы, Анатолий, человек чистый, в центре этой провокации оказавшийся случайно, соответственно незапятнанный и непредвзятый, с вами многие будут очень откровенны. Знаете ли, потребность излить душу заложена в человеке, и лучший друг на самом деле тот, кто никогда не перебивает. Конечно, не следует ожидать настоящих признаний, но если вы будете внимательны и, главное, не станете чураться компании товарищей, прежде всего из состава членов комитета ВЛКСМ, я полагаю, я не сомневаюсь, что вы не только нам поможете, но и в перспективе с вашим клубом можете рассчитывать не на одну лишь поездку в Москву или на БАМ.
Так! Но это в принципе, в общем. Конкретно же медноглазый лейтенант Макунько очень хотел узнать, что точно делали накануне злополучного собрания отличников и именных стипендиатов ЮГИ, примерно с семнадцати ноль-ноль до двадцати одного, два других основателя "Тридцати трех и одной трети". Как, имея устойчивый иммунитет к гриппу, провела трудный понедельник 21 апреля неразлучная пара - бывший заместитель секретаря комсомольской организации Василий Закс и действующий командир институтской молодежной дружины Игорь Ким?
А очень просто. Пили!
Есть за общежитием номер три, за гаражами и карагачами, детский садик. В нем сторожем ночным работает, под лампочкой кемарит и в кухне тибрит хлеб, Толин одногруппник Гера Марков. Вот он-то и запомнил в ограде дошкольного учреждения петергофской выразительной силы скульптурную группу. Васька Закс, с непредсказуемыми интервалами, словно шутиха, селедкой фонтанировал, а цепкий Игореха Ким его держал. Ловко. Одной рукой не позволяя другу лечь, свободной направлял тугую самоварную струю из собственных штанов в песочек под грибком.
И так они красиво отдыхали именно вечером двадцать первого. Ведь Герман Марков не в форточку пускал дымок, а на крылечко вышел покурить как раз из-за того, что телик второй час транслировал икру совпартактива. Собрание в огромной банке зала и центнер цифирьки 110 над бесконечным рядом членов президиума.
Это уж потом, умывшись и переодевшись, два героя, Ким и Закс, подняли по тревоге бойцов студенческой дружины и до рассвета занимались любимым делом. Боролись за здоровый быт. Ногами открывали двери, бесцеремонно врывались в комнаты, устраивали дознания и обыски без протокола на всех восьми этажах студенческой общаги номер три.
Собственно, рассказ об этом чудовищном злоупотреблении общественным доверием, неприкрытом самодурстве, самоуправстве, невиданном, но регулярном и принес Толян на встречу с куратором в горсад. Без применения спецсредств и спецмероприятий, как чижик, поклевав в буфете бублик, узнал всю правду и оперу пересказал. Смог восстановить доверие к себе, которое чуть было не утратил после невнятных объяснений. Недостойных добровольного помощника органов. Ах, домашнее недоразумение, пустяки, не опоздание, а чешуя, ошибка измерения времени и пространства…
- Так, так, - сошлись над переносицей две чайные гусеницы бровей, посовещались и на исходные позиции вернулись - значит, находились в нетрезвом состоянии?
- Да, - подтвердил Кузнец. - Вне всякого сомнения.
Красота, а еще говорят чудес не бывает. Между тем, все это время невысокий Толя поспевал. Шагал геройски с рослым лейтенантом в ногу. Словно не по зеленой аллейке городского сада, а по брусчатке к посту номер один.
- Отлично, отлично, - сказал сам себе товарищ Макунько и без команды выполнил кру-гом. Мгновенно развернулся. Всю красоту парадно-показательную смазал. Смахнул. Заставил Толю, как час тому назад на шумном пешеходном переходе, позорно дергаться, воздух ловить руками и прыгать зайчиком. Но, слава Богу, не упал. Просто не слишком плавно развернулся и увидел под синей кепкой-восьмиклинкой шею. Крепкую и цилиндрическую, как поршень на стенде в лаборатории гидравлических установок.
Конечно, Виктор Михайлович - гвоздь, не человек, но и ему, оказывается, эмоции теплокровных не чужды. Шутка ли, просматривалось безответственное, если не преступное вообще, пособничество подонкам и негодяям. Причем не только со стороны отдельных отщепенцев, целые группы и коллективы молодых людей не понимали серьезности поставленной задачи.
Ведь сколько уже раз он об этом показательном рейде слышал. Скольких людей расспрашивал о нем. Каких только подробностей не сообщали, а вот о главном, центральном, никто и не заикнулся. Ну, что же, на том, как говорится, и попались. Теперь не важно даже, имел ли место умысел или всех сбило с толку неправильно понимаемое чувство локтя. Скрываемое говорило само за себя. Расслабились, приняли белой, пивной пеной занюхнули, а вот стеклопосуду сдать забыли.
- Хорошо, - сказал товарищ Макунько и выполнил раз-два на месте стой. Толян, вновь выбившись из ритма, пытался было неуклюжесть компенсировать жалким равняйсь налево, но сделал все равно топ-топ. Два лишних шага. Когда Кузнец остановился и развернулся, лейтенант уже полностью владел собой.
- Неплохо, Анатолий, - резюмировал Виктор Михайлович, и рыжие иголки его усов опали слово разрядившись, - ваши сведения в общем и целом совпадают с моими, но есть и заслуживающие внимание различия. Их изучением мы и займемся.
Мама! Сладкое чувство сопричастности, да еще с устатка, чуть не лишило Толю разума. Бедному и впрямь почудилось, что вслед за этим невероятным "мы" должно последовать немедленное приглашение в суровый зеленый дом на площади Советов. Предложение в темной секретной келье за шторой, решеткой и специальной мелкой сеткой-радиоэкраном побыть немного в почетной роли Ватсона. Петьки и Анки.
Но нет. Уполномоченный в гражданском пыльнике с кокеткой не сомневался, что с этим делом он справится самостоятельно.
- Сейчас в институт? - осведомился он дежурно с обычной деловитостью.
- Но я не тороплюсь… - все еще не хотел, не мог с надеждою расстаться диск-жокей, любимец молодежи, красавец с волосами.
- Никаких проблем с зачетами, экзаменами? - был внимателен, но холоден, как маленькие звезды на погонах, товарищ Макунько.
- Вроде бы никаких.
- Ну, что ж, тогда счастливо.
На прощанье предстояло снова пожать руку. Боевая, походной ржавчиной тронутая кисть сверкала белым острием.
И этот тест на мужество прошел Кузнец. Последний тайм гляделок свел в ничью. Ладонь хоть и была помята, но форму сохранила. Короче, сдюжил. Сбацает еще однажды сонату номер восемь до-минор.
Впрочем не сегодня, и не завтра. Толя уже второй год не прикасался к клавишам и струнам. Его любили и без этого. Такое время - электрических моторчиков. Аппаратуры звуковоспроизводящей, а не звукоизвлекающей.
Собственно о ней и задумался Анатолий после того, как рабоче-крестьянская восьмиклинка его недавнего собеседника помелькала и рассосалась в зеленой ряби молодых листочков. Свернув на короткую просеку, Толя скоро оказался на главной аллее городского сада. Быстро оставив позади себя еще невспаханные клумбы, миновав полукруглый портик парадного входа, он сразу же нырнул в бензиновую радугу асфальтовых испарений. Лавируя между катками и самосвалами, перебежал улицу писателя-трудармейца Островского и дунул в институт. Кузницу сибирских инженерных кадров.
Что и говорить, ясности никакой не было. То ли проявят снисхождение и в Москву пошлют, то ли со всей суровостью отнимут призовую "Илеть" и крест поставят. В архив уйдет название красивое, как правильный ответ экзаменационной задачки, - "33 и 1/3". Время покажет.
В одном не приходилось сомневаться - линия поведения выбрана правильная и, может быть, единственно верная. Линия на доверие. Всего лишь неделю тому назад Родина приняла в лоно своего сына. Впустила в райвоенкомат, а затем выпустила. И что же? Тут же, не мелочась, выдала щедрый аванс.
Обратился президент дискоклуба за разрешением вывезти из запечатанной каморки клубную технику и без долгой волокиты получил его. Андрей Евстафьевич Светопуло, студент-заочник института культуры, режиссер институтского СТЭМа, просил, умолял хотя бы на время защиты диплома выдать ему какие-то папки, сценарии, эскизы реквизита. Нет, нельзя, сами понимаете, вещдоки. А Анатолий Кузнецов дежурное заявление в комиссию написал, и все. Дня через два его останавливает в коридоре главного корпуса председатель и тихо шепчет.
"Ты давай, там барахло свое утаскивай. Но только быстро. Быстро и молниеносно, чтоб ни одна собака не увидела".
Бу-зде. Вопросов нет. И, действительно, все ясно. Как только Толик с улицы Сибиряков-Гвардейцев нырнул в арку ворот между третьим и четвертым корпусами, так сразу и увидел. Тупорылый институтский ПАЗик, прижавшийся квадратным задом к крылечку запасного входа. Отлично, значит, уже разгружают.
На самом деле уже разгрузили. В салоне автобуса оставалась лишь только одна колонка. Высокоточный акустический прибор, на котором, покуривая "Беломорину" и коротенькими ножками болтая, сидел-посиживал тезка президента клуба "33 и 1/3" звукооператор Толя Громов. Пошляк, обжора, воришка и обманщик, застуканный на месте преступления, немедленно спрыгнул с деликатной конструкции, схватил ее двумя руками и с абсолютно невозмутимой рожей попер на выход.
- Все тип-топ, босс, - прохрюкал он, ловко огибая Кузнеца, нечаянно оказавшегося свидетелем беспримерно свинского обращения с общественным имуществом. И этим совершенно взбешенного.
- Чистяк, все полностью затарили, - уже через плечо бросил жиртрест, скрываясь в дверном проеме запасного входа.
"Вот пес", - сердито думал Толя, шагая вслед за мерзавцем по коридору. Изобретая наказания одно страшнее другого. Да, вплоть до исключения из коллектива накануне незабываемой поездки в столицу летних Олимпийский игр - город Москву.
Но задор административный в решительные оргмеры не отлился. Полет президентских, грозных мыслей оборвала тень. Абсолютно неожиданный профиль, мелькнувший в полумраке холла поточных аудиторий. Зух, Ленчик, преградил дорогу. Болтался, словно нитка, привязанная к потолочной балке. Впереди, прямо по ходу.
И он не думал убегать, прятаться, тем более уж умирать от стыда. Оскорбивший вчера вечером, напакостивший сегодня утром, старинный друг, товарищ мог сигануть в дверь с буквой "М" или, попятившись, урыть в тьму лестничной клетки. Но он не делал этого. Как раз наоборот, завидев Кузнецова, остановился, развернулся и, чмокая губами третий номер, дергая бровью, принялся ждать. Он явно был рад незапланированному рандеву. Паскудная ухмылка молнией прыгала на его похмельной роже.
Кузнец от возмущенья даже растерялся. Зухны благородно разрешил Толе проглотить слюну и даже воздуха набрать для длинной гневной тирады. А вот ее исторгнуть не позволил. Не дал диск-жокею слова. В паузе между вдохом-выдохом подловил и с невыразимой гадливостью поинтересовался:
- Ну что, пархатый, последнее продал?
Перхоть
Сильно сказал. Настоящего племенного воробья, производителя выпустил. Чертов буратино. Три кило губ, сто граммов щек.
Жаль, Ванька Закс, Иван Робертович, не слышал. Еще один дятел, но белокожий, влажноглазый, с полупрозрачными, пшеничными прядками на голове. А ведь какая созвучность его самым сокровенным мыслям. Подозрениям и опасениям. Просто удивительное совпадение.
Ни раньше и ни позже. Как раз в тот самый вечер всеобщего аврала, когда стучали сапоги на лестницах общаги, пытался Ваня, по прозвищу Госстрах, открыть глаза товарищу. То есть, на самом деле, за полчаса до свистка - ноги еще заплетались, но голова уже была ясная-ясная. Телескоп. Говорил Иван, втолковывал Игорю Эдуардовичу. Мальчику из желтой и холодной слоновой кости. Командиру комсомольско-молодежной дружины, который влек его уверенно и строго к дверям родного дома.
- Ты, Кимка, можешь мне не верить, но эта сука, мордехай хитрозадый, так и знай, он спит и видит, как будет всем один, без нас, ты понял, заправлять и распоряжаться.
Сказал тогда, давно, душевно близкому Киму, а прозрел сейчас далекий и малопонятный Зухны. Впрочем, может быть, и ослеп. В черных глазах Лени звездочки. Это очевидно. А в голове, вполне можно предположить, молнии. Нехорошо его организму. Ужасно выглядит сочинитель многозначительных иносказаний.
Я полз, я ползу, я буду ползти,
Я неутомим, я без костей.
Губы шевелятся. Пальцы то разогнутся, то согнутся, можно подумать, невидимую глину мнут. Или пытаются в кулак сложиться - железную гирьку. Да не получается. Резина.
Нет, нет, правильно опохмелившийся человек таким не бывает. Исключено. Просто невменяемый. Социально опасная личность. Псих.
Полная противоположность трезвому и рассудительному Толе Кузнецову. Абсолютная несовместимость. Ничего общего.
И тем не менее, еще совсем недавно они вместе выходили на сцену. Зухны, правда, прямо к рампе, к свету, к микрофону двигал. Шнуром гитарным сцену подметал. А Кузнецов сбоку располагался. Присаживался к инструменту на колесиках. Скромно опускался на винтовую табуретку, но знаки препинания в сумбурные Ленины тексты вставлял решительно и строго. Аккордами.
Она Мосфильм,
Она мерило чувства меры
И образец запоминанья слов.
Она Мосфильм.
То есть в диск-жокеи Толя подался не так уж и давно. Президентом клуба с названием, достойным шкалы омметра или штангенциркуля, активным комсомольцем, организатором культурного досуга молодежи стал без года неделю тому назад.
А до этого хороший мальчик Анатолий буквально ходил по краю пропасти. Огорчал маму, деликатнейшую женщину, Иду Соломоновну. До форменного бешенства доводил папу, как кукиш незатейливого, Ефима Айзиковича. И все по одной единственной причине. Никак не мог освободиться от дурного влияния. Шел на поводу у своего товарища. Носатого, как дворник, и губастого, как бомж, Ленчика Зухны.
Такое вот недоразумение. Неверная экспозиция, неправильная обработка, молочно-кислая пленка, и ничего уже на фотке не разобрать. Остаются сплошные домыслы и несуразицы воображения. А ведь, на самом деле, было вот что.
По школьному коридору шел девятиклассник. Леня Зухны. Нескладный, тощий подросток с оцинкованным ведром. Края лизала холодная водопроводная вода. В кабинете номер 23 дежурного ждала тряпка и шестьдесят квадратных метров грязного пола. Все надо было делать быстро, потому что сегодня он договорился сменять книжку "Тайна двух океанов" на новые струны. В восемь тридцать в сквере у клуба КХЗ.
Цель была, и к ней надо было идти. А Леня вдруг остановился. Совершенно неожиданно, одолев лишь половину линолеумом выстланного пути. Да так внезапно, что воду из ведра пролил не только на химическую зелень цветочного узора, но и на фетровые черные ботиночки с замочками.
Из приоткрытой двери актового зала текла музыка. Черные и белые молоточки фортепиано ткали мелодию. Да какую! Немыслимую, невероятную.
Когда ты чужой,
Все вокруг чуждо,
Солнце не светит,
когда одинок.
Не может быть! До этой секунды у него, у Ленчика, ни с кем не водившего дружбы, не нуждавшегося в товарищах, скрытного и молчаливого, все, абсолютно все было свое. А уж эта мелодия, холодящая кровь, гусиными пупырышками вышивающая по коже, вообще принадлежала только ему. Ему одному и никому больше. В его голове жила, в его сердце стучала, удивительно ясная и отчетливая. Особенно в серой тишине полуденной коммуналки. Когда все уползли, убрались, сблевнули, а ты лежишь в пустой комнате, на холодной кровати с гитарой в руках. И синий дым "Стюардессы" танцует над твоими губами, как немая девчонка из города Ангелов.
Каждую ночь с начала весны Леня слушал радио. Прикладывал к уху телефон-наушник, укрывался с головой одеялом и начинал накручивать за миллиметр миллиметром на маховичок регулятора настройки. Впрочем, эта станция, эта волна приходила сама. Ее не удавалось вычислить, застолбить. Нужно было просто двигаться. Разведчиком перекатываться в темноте между окопами, где квакал шандунь, и блиндажами, в которых ухал айнцвай. И она зажигалась, эта чистая, поздняя звездочка. Рано или поздно начинала звучать музыка, одна только музыка, безумная музыка из сумасшедшего ниоткуда. И очень часто, неизменно, та самая песня. Словно медленная река, которая подмывает свои берега, для того лишь, чтоб на секунду, на миг, вспениться, закипеть и радугой вспыхнуть в грохоте камнепада. Неповторимая песня, как будто им, Леней, самим придуманная, сложенная и сыгранная.