– ...и продолжала лечение, только уже без бормашины и не в сверкающем металлическом кресле, а в постели.
Юный Шико, стоя с бутылкой и стаканом в руках, жадно ловил эти подробности, вытаращив глаза и раскрыв рот в глупой улыбке. Ари Сантос заключил свою речь фразой, которая показалась ему лапидарной:
– Вот так судьба превратила честную, набожную и скромную женщину в героиню трагедии.
– Героиню? Вы мне своей литературщиной голову не морочьте. Не оправдывайте эту грешницу, иначе куда мы тогда придем? - Маурисио угрожающе вытянул руку. - Все это - результат разложения нравов, которое в нашем городе становится угрожающим: балы, танцульки, бесконечные вечеринки, флирт в темноте кинозалов. Кино учит, как обманывать мужей, и тоже ведет к упадку нравственности.
– Не сваливайте вину на кино и на балы, сеньор. Жены изменяли мужьям и задолго до кино и до балов. Начало положила Ева со змием... - засмеялся Жоан Фулженсио.
Капитан его поддержал. Адвокат преувеличивает опасность. Он, капитан, тоже не оправдывает замужнюю женщину, забывшую свой долг. Но из этого не следует, что нужно обрушиваться на клуб "Прогресс", на кино... Почему он не обвиняет мужей, которые не уделяют внимания женам, обращаются с ними как со служанками и дарят драгоценности, духи, дорогие платья, предметы роскоши девицам легкого поведения, этим мулаткам, которых они содержат и для которых они снимают дома? Хотя бы богатый особняк Глории на площади. Глория одевается лучше любой сеньоры, а тратит ли полковник Кориолано столько же на свою жену?
– Его жена такая же развалина, как и он...
– Я говорю не о ней, а о том, что вообще у нас происходит. Так это или не так?
– Замужняя женщина должна сидеть дома, воспитывать детей, заботиться о муже и семье...
– А девочки для того, чтобы проматывать деньги?
– Я не считаю, что дантист так уж виноват. В конце концов... - Жоан Фулженсио вмешался в спор: необдуманные слова капитана могли быть дурно истолкованы присутствующими фазендейро. - Дантист был холост, молод, его сердце было свободно. Он не был виноват в том, что женщина находила его похожим на святого Себастьяна. Он не был католиком, вместе с Диоженесом они были единственными протестантами в городе...
– Он далее не был католиком, сеньор Маурисио.
– Но почему он не подумал, прежде чем улечься с замужней женщиной, о незапятнанной чести ее мужа? - спросил адвокат.
– Женщина - это соблазн, это дьявол; из-за нее мы теряем голову.
– И вы думаете, что она сама ни с того ни с сего бросилась ему в объятия? Что он, бедняга, ничего не сделал для этого?
Присутствующих увлек спор между двумя уважаемыми интеллигентами адвокатом и Жоаном Фулженсио, из которых один держался строго и агрессивно, выступая как непреклонный блюститель морали, а другой добродушно улыбался, любил пошутить и поиронизировать, у него никогда нельзя было понять, говорит он серьезно или шутит. Насиб любил слушать подобные споры. К тому же тут еще присутствовали и могли принять участие в дискуссии доктор, капитан, Ньо Гало, Ари Сантос...
Жоан Фулженсио не считал, что Синьязинья могла сама броситься в объятия дантиста. Очевидно, он говорил ей любезности, вполне возможно. Но, спрашивал он, не является ли это первой обязанностью хорошего дантиста, который должен вежливо обходиться с пациентками, перепуганными его инструментами, бормашиной и этим страшным креслом? Осмундо был хорошим зубным врачом, одним из лучших в Ильеусе, кто станет это отрицать? Но кто будет отрицать и то, что зубные врачи внушают всем страх?.. Потому нелепо осуждать любезность врача, который хочет создать соответствующую обстановку, прогнать страх пациента, внушить доверие.
– Обязанность дантиста - лечить зубы, друг мой, а не читать стихи красивым пациенткам. Я уже говорил и повторю еще раз, что безнравственность, свойственная большим городам, грозит воцариться и у нас. Ильеусское общество пропитывается ядом, или, вернее, грязью разложения...
– Это прогресс, доктор...
– Этот прогресс я называю безнравственностью... - Он обвел бар свирепым взглядом. Разиня Шико даже вздрогнул.
Послышался гнусавый голос Ньо Гало:
– О каких нравах вы говорите? О балах, о кино?.. Но я живу здесь уже больше двадцати лет, и всегда в Ильеусе были кабаре, пьянство, азартные игры, женщины легкого поведения... Все это не сегодня появилось. Это было всегда.
– Но посещали кабаре, пьянствовали и играли в азартные игры мужчины. Я не могу сказать, что одобряю их поведение, но оно не так сильно разлагает семью, как клубы, куда молоденькие девушки и дамы ходят танцевать, забывая о семейных обязанностях. Кино - это школа распутства...
Тогда капитан поставил другой вопрос: как мог мужчина - и это тоже дело чести - отвергнуть красивую женщину, если эта женщина, считающая его похожим на святого, взбудораженная его словами и одурманенная ароматом его черных кудрей, пала в его объятия, ибо, вылечив ей зубы, он навеки ранил ее сердце? У мужчины тоже есть своя честь. По мнению капитана, дантист сам был жертвой; он скорее достоин сострадания, чем осуждения.
– Как бы вы поступили, сеньор Маурисио, если бы дона Синьязинья, божественно сложенная дона Синьязинья, в одних черных чулках бросилась вам в объятия? Побежали бы звать на помощь?
Некоторые из слушателей - араб Насиб, полковник Рибейриньо, даже седовласый полковник Мануэл Ягуар - подумали над заданным вопросом и решили, что ответить на него невозможно. Все они знали дону Синьязинью, не раз видели, как она с серьезным и сосредоточенным видом в глухом платье переходит площадь, направляясь в церковь... Разиня Шико, забыв о том, что ему надо обслуживать посетителей, вздохнул, представив себе обнаженную Синьязинью, бросающуюся ему в объятия. Но тут на него обрушился Насиб:
– А ну поворачивайся, парень. Это еще что за новости?!
Сеньор Маурисио уже полностью почувствовал себя в суде присяжных. Vade retro!
Дантист, правда, не был тем невинным юношей, каким его описал капитан (он чуть не назвал его "уважаемый коллега"). Но, чтобы ответить Маурисио, капитан обратился к Библии, этой книге книг, и упомянул для сравнения Иосифа...
– Какой Иосиф?
– Тот, которого искушала жена фараона...
– Ну, этот тип был, видно, неполноценным... - рассмеялся Ньо Гало.
Маурисио испепелил его взором.
– Такие шутки тут неуместны. Вовсе он не был невинным агнцем, этот Осмундо. Может быть, он был хорошим дантистом, но, несомненно, представлял угрозу для ильеусских семей...
И он обрушился на Осмундо так, будто находился перед судьей и присяжными: верно, что Осмундо хорошо изъяснялся и изысканно одевался, но к чему эта элегантность в городе, где фазендейро расхаживают в бриджах и высоких сапогах? Не является ли она доказательством упадка нравов и морального разложения?
Уже вскоре после его прибытия в город выяснилось, что он отлично танцует аргентинское танго. А все этот клуб, куда по субботам и воскресеньям девушки, юноши и замужние женщины приходят скакать... Этот самый клуб "Прогресс", который лучше было бы назвать "Клубом разврата"... Там ведь все теряют остатки стыда и скромности. Этот мотылек Осмундо влюбил в себя за восемь месяцев пребывания в Ильеусе с полдюжины самых красивых девушек, порхая с легким сердцем от одной к другой. Однако девушки на выданье его не интересовали, он хотел обладать замужней женщиной, чтобы кормиться на дармовщину за чужим столом.
Осмундо - один из тех бездельников, которые начинают появляться на улицах Ильеуса.
Он откашлялся и склонил голову, как бы благодаря за аплодисменты, которые часто раздаются в суде, несмотря на неоднократные запрещения судьи.
Но и в баре тоже зааплодировали.
– Хорошо сказано... - одобрил фазендейро Мануэл Ягуар.
– Без сомнения, - поддержал его Рибейриньо, - Жезуино подал хороший пример, он поступил как следовало.
– Не спорю, - сказал капитан. - Но, по сути, вы, сеньор Маурисио, и многие другие против прогресса.
– С каких это пор прогресс означает безнравственность?
– Вы против прогресса, и не говорите мне о безнравственности в городе, где полно кабаре и падших женщин, где каждый богатый человек имеет содержанку. Вы против кино, клубов, даже против семейных вечеринок. Вы хотите, чтобы жены не выходили из кухни...
– Домашний очаг - цитадель добродетельной женщины.
– Что касается меня, то я не против клубов, - заявил полковник Мануэл Ягуар. - Я даже люблю сходить в кино, посмеяться, когда идет веселый фильм. Правда, шаркать ногами - это уж увольте: я не в том возрасте. Но это одно, и совсем другое - считать, что замужняя женщина имеет право обманывать мужа.
– А кто это говорит? Кто с этим может согласиться?
Даже капитан, человек бывалый, живший в Рио и осуждавший многие обычаи Ильеуса, даже он не нашел в себе мужества выступить против жестокого закона. Столь сурового и неумолимого, что бедный доктор Фелисмино, врач, прибывший несколько лет тому назад в Ильеус, чтобы открыть клинику, не смог здесь работать, после того как обнаружил связь своей жены Риты с агрономом Раулом Лимой и прогнал ее к любовнику. Он был, впрочем, счастлив неожиданной возможности освободиться от нелюбимой жены, с которой повенчался неизвестно почему. Он никогда еще не был так доволен, как в день, когда обнаружил адюльтер: обманувшемуся относительно его намерений агроному пришлось полуголому бежать по улицам Ильеуса. Фелисмино счел, что нет мести лучше, утонченней и страшней, чем переложить на плечи любовника мотовство Риты, ее пристрастие к роскоши, ее невыносимый характер. Но жители Ильеуса не обладали развитым чувством юмора, никто доктора не понял: его сочли циником, трусом и безнравственным человеком; клиентура, которую он уже приобрел, рассеялась, некоторые даже перестали подавать ему руку, его прозвали "мерином".
Очутившись в безвыходном положении, Фелисмино вынужден был уехать.
О ЗАКОНЕ ДЛЯ НАЛОЖНИЦ
В этот день в шумном, почти как в праздники, баре вспомнили, кроме грустного приключения доктора Фелисмино, и многие другие истории. Как правило, все истории были устрашающие: с любовью, изменой и местью. И вполне естественно, поскольку Глория, как всегда, сидела у окна в своем доме неподалеку от бара, мучимая тревогой и одиночеством (ее служанка расхаживала среди зевак по набережной и даже забегала в "Везувий", чтобы узнать последние новости), кто-то вспомнил нашумевшую историю Жуки Вианы и Шикиньи. Конечно, она не шла в сравнение со случившимся сегодня, ведь полковники применяли смертную казнь лишь в случае измены жены. Содержанка же того не заслуживала. Так думал и полковник Кориолано Рибейро.
Когда полковники узнавали о неверности женщин, которых они содержали, либо оплачивая им комнату, еду и роскошную обстановку в пансионах для проституток, либо снимая для них дом на малолюдных улицах, - то они удовлетворялись тем, что попросту бросали их, лишая тем самым комфортабельных условий, и заводили другую женщину. И все же случались перестрелки и убийства из-за любовниц. Разве не обменялись недавно выстрелами в "Золотой водке" полковник Ананиас и торговый служащий Иво, известный под прозвищем Тигр, которое он получил за мастерскую игру в футбольной команде "Вера-Крус", где он был Центром нападения? Перестрелка завязалась из-за Жоаны, проститутки из Пернамбуко, с лицом, изрытым оспой.
Полковник Кориолано Рибейро был одним из тех, кто первым начал вырубать леса и сажать какаовые деревья. Немногие фазенды могли поспорить с его плантациями, разбитыми на замечательных землях, где какаовые деревья плодоносили через три года после посадки. Влиятельный человек, кум полковника Бастоса, Рибейро безраздельно господствовал в одном из самых богатых районов зоны Ильеуса. Обладая весьма простыми вкусами, он продолжал придерживаться обычаев старины и был умерен в своих потребностях: единственное, что он себе позволял - это содержать любовницу и снимать для нее дом. Почти все время полковник Рибейро жил на фазенде, в Ильеус приезжал верхом, пренебрегая удобствами поездов и недавно появившихся автобусов. Он носил брюки из дешевого материала, вылинявший под дождями пиджак, старую шляпу и вымазанные глиной сапоги. Ему нравилось жить на плантациях, отдавать распоряжения работникам, врубаться в чащу. Злые языки утверждали, что он ел рис только по воскресеньям либо по праздникам настолько был жаден, - а в будни довольствовался фасолью и кусочком сушеного мяса - едою работников. Между тем его семья жила в Баие, в роскошном доме, обставленном с большим комфортом; его сын получал юридическое образование, дочь не пропускала ни одного бала Атлетической ассоциации. Жена состарилась рано, еще в те времена, когда случались вооруженные столкновения и когда тревожными ночами полковник уезжал во главе жагунсо.
– Ангел доброты и демон уродства... - отзывался о ней Жоан Фулженсио, когда кто-либо порицал полковника за то, что он обрекает жену на одиночество, наведываясь в Баию лишь изредка.
Но и тогда, когда семья полковника жила в Ильеусе - в доме, где теперь устроилась Глория, - у него всегда были содержанки, которым он оплачивал стол и жилье. Иногда, приехав с фазенды, он, не слезая с лошади, направлялся прямо в свой "филиал", даже не повидав семьи. Они были его прихотью, его радостью, эти цветущие мулаточки, которыми он повелевал.
Как только пришла пора отдавать детей в гимназию, он перевез семью в Баию, а сам, приезжая в Ильеус, останавливался в доме содержанки. Там он принимал друзей, решал дела, спорил о политике, растянувшись в гамаке и попыхивая сигаретой. И когда сын приезжал на каникулы в Ильеус или на фазенду, ему приходилось искать отца у любовниц. Полковник привык экономить в личных расходах каждый грош, но щедро тратил деньги на содержанок, ему нравилось видеть их в роскошной обстановке, и они ни в чем не знали отказа.
До Глории многие женщины пользовались милостями полковника, причем, как правило, эти связи длились недолго. Его содержанки обычно сидели дома, редко выходили на улицу, пребывая в одиночестве, поскольку им было запрещено поддерживать знакомства и принимать гостей. Полковник приобрел славу чудовищного ревнивца.
– Я не люблю оплачивать женщину, которой пользуются другие... объяснял он, когда с ним заговаривали на эту тему.
Почти всегда первой порывала женщина, так как ей надоедала жизнь пленницы, сытой и хорошо одетой рабыни. Некоторые попадали затем в публичный дом, другие возвращались на плантации, одну увез в Баию коммивояжер. Впрочем, иногда любовница надоедала полковнику, ему хотелось новую. В таких случаях почти всегда он находил на своей фазенде либо в соседних поселках хорошенькую мулатку и прогонял надоевшую, щедро расплатившись с ней. Для одной содержанки, прожившей с ним больше трех лет, он купил таверну на улице Сапо. Время от времени он заезжал туда навестить эту женщину, присаживался поговорить с ней, справлялся, как идут дела. О любовницах полковника Кориолано рассказывали немало историй.
Одна история - о некой Шикинье, очень молоденькой и скромной девушке, стала назидательной. Шестнадцатилетнюю девочку, которая боялась, кажется, всего на свете, слабенькую, с ласковыми огромными глазами, полковник обнаружил у себя на плантации и привез в город, поселив в доме на одной из окраинных улиц. Приезжая в Ильеус, Рибейро всегда останавливался у нее. Полковнику уже было почти пятьдесят, и все же он сам - настолько скромной и робкой казалась Шикинья - покупал ей туфли, материю на платья и духи. А она, даже в самые интимные моменты, почтительно называла его "сеньором" и "полковником". Кориолано был в восторге.
Приехавший на каникулы студент Жука Виана увидел Шикинью в день церковного праздника. С тех пор он начал бродить по полутемной улице возле ее дома, хотя друзья и предупреждали его об опасности: с содержанкой полковника Кориолано никто не связывается, полковник шутить не любит. Жука Виана, студент второго курса факультета права, слывший храбрецом, пожал плечами. Его дерзкие усы, элегантные костюмы и любовные клятвы победили скромность Шикиньи.
Она уже открывала окно, которое в отсутствие фазендейро почти всегда было закрыто, и однажды ночью открыла дверь. С тех пор Жука стал компаньоном полковника в постели девушки. Компаньон без капитала и обязательств, он получал наибольшую прибыль пыла и страсти, о которой скоро всем стало известно и о которой заговорил весь город.
Еще и поныне историю эту во всех подробностях вспоминают и завсегдатаи "Папелариа МоДело", и старые девы, и игроки в триктрак. Жука Виана, потеряв всякую осторожность, заходил среди бела дня в домик любовницы Кориолано. Робкая Шикинья, превратившись в смелую возлюбленную, дошла до высшей дерзости - по вечерам она под руку с Жукой выходила на пустынный пляж полежать при свете луны. Шестнадцатилетняя девушка и юноша, которому не было и двадцати, сошли, казалось, со страниц какой-нибудь буколической поэмы.
Жагунсо полковника приехали к вечеру, выпили по нескольку стаканов кашасы в пустынном баре Тоиньо "Ослиная морда", угрожающе пошумели и направились в дом Шикиньи. Любовники предавались пылким любовным утехам на оплаченной полковником постели; уверенные в своей безопасности, они счастливо улыбались друг другу. Соседи, которые жили поблизости, слышали их смех, прерывистые вздохи и время от времени голос Шикиньи, стонавшей: "О любовь моя!"
Жагунсо вошли через двор, и соседи, теперь уже и дальние, услышали новые звуки. Вся улица проснулась от криков, люди собрались у дома, но никто не вмешивался в происходившее. Сначала, как рассказывают, юношу и девушку зверски избили, затем их обрыли наголо - срезали и длинные косы Шикиньи, и волнистые белокурые кудри Жуки Вианы - и от имени оскорбленного полковника велели им в ту же ночь исчезнуть навсегда из Ильеуса.
Теперь Жука Виана - прокурор в Жекие; даже после получения диплома он не вернулся в Ильеус. О Шикинье больше никто никогда не слыхал.
После этой истории разве осмелился бы кто-нибудь переступить без приглашения полковника порог дома его содержанки? И особенно порог дома Глории - самой соблазнительной, самой блестящей из всех наложниц, которых содержал Кориолано! Полковник состарился, его политическое влияние упало, но воспоминание об истории Жуки Вианы и Шикиньи хранилось до сих пор, и сам Кориолано заботился о том, чтобы воскрешать его, когда это казалось необходимым. Впрочем, в нотариальной конторе Тонико Бастоса недавно произошли новые события.