В помещение отдела Людмила провела деверя под вечер. Показала шкафы, осмотрев которые, Леха заявил, что запросто вскроет их монтировкой; пояснила, что необходимо инсценировать проникновение через окно ее кабинета, взломав шпингалеты рам и оставив следы на подоконнике. Далее, кивнув на сейф начальницы, сказала, что искомые двадцать тысяч находятся именно в нем.
Продемонстрировала хранящийся в отделе арсенал: три автомата "Калашникова", две винтовки, четыре пистолета, пятизарядный карабин, приборы для бесшумной стрельбы, штык-ножи, кинжалы и коробки со всевозможными патронами. Позолоченный "Вальтер" с готической надписью отложила в сторону - дескать, это мой, к вам в лапы попадет, обратно не допросишься…
Ограбление было решено произвести двумя часами позже, с наступлением темноты.
Проэкзаменовав будущего взломщика и вручив ему банку с молотым перцем, дабы создать препятствие для служебной собаки, Людмила проводила его до выхода, а затем вернулась в кабинет.
Открыла шкаф, вытащила заветные пять пачек, уместив их в своей хозяйственной сумке. Следом в сумку отправились пятнадцать тысяч, прошедших экспертизу и подлежащих возврату в УЭП уже завтрашним утром. После, достав из кармана имеющийся дубликат ключа от сейфа Зинаиды, она отперла стальную дверцу.
Двадцать тысяч, посуленных олуху Лехе, в сейфе, конечно же, не набралось: в рублях, долларах и марках она насчитала четырнадцать тысяч.
Оставив четыре тысячи в качестве гонорара незадачливому взломщику, она заперла железный ящик и поспешила на улицу.
Первостепенной задачей теперь виделось надежное укрытие похищенных денег.
Выбросив в канаву дубликат сейфового ключа, она дошла до остановки трамвая, доехала в полупустом вагоне до лесопарка, и побрела аллеей к примеченному месту, где под старой березой еще со вчерашнего вечера выкопала ямку, замаскированную тщательно вырезанным из почвы шматом дерна. Вытащила из ямки также заранее приготовленную трехлитровую банку.
Скрывшись в кустах, набила банку пачками валюты и закупорила горлышко плотной полиэтиленовой крышкой.
Действовала не торопясь, с удивлением обнаруживая в себе завидное хладнокровие и педантичность.
Опустив банку в землю, уместила поверх нее пистолет, обмотанный промасленной ветошью, затем надела резиновые перчатки, заполнила пустоты землей, загодя сгруженной в пакет и - аккуратно утрамбовала дерн.
Июньские долгие сумерки уже истаивали, неохотно уступая свой черед недолгой и теплой ночи, когда злоумышленница вернулась домой, выслушав краткий и безучастный доклад уставившегося в телевизор супруга:
- Зинка звонила…
- И что? - Сердце Людмилы оборвалось.
- Да ничего… Тебя спрашивала.
- А ты? - Чувствуя, что у нее подкашиваются ноги, она уцепилась в косяк двери.
- А чего я? Не пришла еще, говорю…
Людмила кинулась к телефону. Набрала номер. Занято!
Неужели что-то случилось? Неужели провал?
Ее кидало то в жар, то в озноб.
- Алло? - раздался в трубке голос ненавистной бывшей подруги.
- Звонила? - спросила она, стараясь привнести в голос безмятежную интонацию.
- Ну да… Ты где шляешься?
- Да так… Прогулялась. Вечер - сказка!
- Слушай, у нас большие проблемы…
Все тело Людмилы стало ватным. Преодолевая обморочный звон в ушах и подступающую тошноту, выдавила:
- Что такое?
- Послезавтра ревизия. Как у тебя с… Ну, ты понимаешь…
Закрыв в изнеможении глаза, она произнесла через силу:
- Завтра обещали дать…
- С гарантией?
- Да…
- Ну давай, подруга, не подведи, а то - полный абзац!
Положив трубку, она прошла в ванную, пустила воду и, глядя на тугую перевитую струю, с брызгами разбивающуюся о потертую голубенькую эмаль, постаралась всеми силами взять себя в руки.
Все еще только начиналось… Завтра предстоял нелегкий разговор с Лехой, уже обнаружившим вместо двадцати заветных тысяч лишь четыре; беседа со следователем, который наверняка станет придерживаться версии о причастности к краже сотрудников отдела; а уж кто-кто, но сволочная Зинка в этой версии утвердится сразу и бесповоротно.
И пусть! Подогревать чьи-либо подозрения в отношении ее, Людмилы, она все равно не станет. Ведь если выплывет на свет неудавшаяся комбинация с игрой на курсе доллара - Зинке - хана! Да и что ей Зинка?! Что ей вообще вся эта вонючая служба, когда под заветной березкой лежит сумма, которой и до пенсии не заработать! Главное - хладнокровие… И еще - Леха. Случись с ним чего - ее песенка спета. А хотя… Ну, родственник мужа. Часто был у них дома, имел доступ к ключам, мог сделать слепок… И на работу заходил, знал, что в сейфах - оружие и деньги… Да, главное сейчас - хладнокровие.
Леха позвонил в восемь часов утра, как и уславливались. Прошипел со злобой:
- Ну ты меня и подставила, родственница дорогая!
- Что такое? - пролепетала Людмила с испугом.
- Ты говорила двадцать? А там… всего лишь одна!
- Как… одна? - искренне озадачилась сообщница, не сразу уяснив финт вероломного деверя.
- А так! За что старались? В общем, сувениры у меня, двигаю в деревню. В столице появлюсь на следующей неделе, разберемся. Бывай!
Хлестнули короткие гудки, и Людмила, ошарашено вслушиваясь в их череду, с невероятным облегчением уяснила: получилось! А Леха… Вот же мазурик! Что было бы, если она поступила с ним по-честному?.. Хрен бы чего обломилось! Ха! Тысяча в сейфе… На трешку нагрел! Ну и подавись своей трешкой, жлоб распроклятый! А ведь еще наверняка станет претензии выдвигать, хамло! Ну и выдвигай! Откуда ей знать, куда начальница из сейфа деньги дела? Было двадцать… Где остальные - вопрос к Зине. Хочешь ей его задать? То-то! Сиди и не рыпайся, суслик косолапый в своей сельской местности! Выращивай огурцы на закусь! Но все же - мерзавец! Надуть на трешку!
- Кто звонил? Чего ты бормочешь? - обернул к ней сонное лицо муж.
- Спи! - Она резко откинула одеяло, поднимаясь с постели. - Первое кино только в десять часов начнется! Так что дрыхни, дорогой товарищ. По делу звонили…
Леха
Повесив трубку уличного телефона-автомата, Леха поспешил к дожидавшейся его за углом машине.
Обуревали Лехой чувства достаточно сложные. Гнев и радость, разочарование и, одновременно, - облегчение от безнаказанно совершенной кражи.
Относительно двадцати тысяч баксов Людка, ясное дело, ему насвистела, а может, и прикарманила их большую часть, но как это докажешь? Свалит все на Зинаиду и - баста! Проворная гангрена! Но коли так, то и он ничего не знает! Была в сейфе штука зелененьких и - привет! А оружие потихоньку продаст, этот товар всегда в цене, на все времена товар! Людке же сообщит: в деле был кореш, подписался кореш на дело за десятку зеленых, так что мы корешу еще и должны за туфтовую наводочку… Тем более, скажет, кореш - мужик серьезный, три ходки за ним, так что шуточки в сторону…
Он покосился на управлявшего машиной Витька - своего соседа по поселковой улице. Витёк в самом деле имел три судимости - две за хулиганство, одну - за мелкую кражу, но с недавней поры остепенился, работал на коммерческой лесопилке, приобрел подержанную "девятку" и ныне за скромные гонорары ездил с Лехой за товаром в столицу.
О краже Витёк ничего не знал. Леха попросту указал ему переулок, куда надлежало подъехать ранним утром и, спустившись через окно по канату в кусты, отсиделся в них до рассвета, ожидая нанятого водилу. Далее, не вдаваясь в пояснения, погрузил сумки с оружием в багажник и вручил Витьку сотню долларов гонорара за сутки простоя и раннее пробуждение.
Истомленно крякнув, Леха достал из пакета ледяную бутылку пива, сковырнул торцом зажигалки пробку и с наслаждением проглотил янтарную морозную жидкость. Хлопнул по плечу Витька:
- Чего грустный, мастер баранки? Выпить хочешь, а нельзя?
Витёк равнодушно посмотрел на самодовольную физиономию Лехи. Его серенькие выцветшие глаза, глубоко сидящие под выпирающими, как у шимпанзе, надбровными дугами, были, как всегда, отрешенно-пусты.
- А чего радоваться?
- Как чего? - удивился Леха. - За ночь - стоху срубил… А всего-то дел…
- Каких дел? - донесся неприязненный вопрос.
- Ну… вот и я о том же… Ночку в машине посидел, покемарил, все искусство… - Леха запнулся: в тоне водителя он почувствовал некую враждебность.
- А-а… Это - да! - неожиданно широко и беззаботно улыбнулся Витёк, обнажив мелкие и редкие зубы. - Это - чтоб так каждую ночку!
Подкатившая настороженность, уколовшая Леху, моментально испарилась.
- Я бы и сам не против, - сокрушенно сообщил он, вновь прикладываясь к бутылке. - Но планида наша иная… Один раз - фарт, пять раз - без карт…
- Но сегодня ты, чувствую, козырную игру провернул, - благожелательно уточнил Витёк, сворачивая с трассы на бетонку, ведущую к поселку.
- Ну, как сказать… - отозвался Леха, вновь озабоченно постигая какую-то неприятную нотку в голосе водилы.
- Вот и скажи… - Витёк принял вправо, притормозив у края березовой рощицы. Заглушил двигатель. - Вот и скажи, - повторил уже с откровенной неприязнью, - почему меня за фраера гнутого держишь? А?
- Ты чего, в натуре, пасть не по делу расклеил?! - остервенело вскинулся Леха на собеседника, но тут же и осекся: в лоб ему смотрел зрачок "Парабеллума", и держала пистолет, как дошло сразу же, ослепительно-охолаживающе, - твердая и безжалостная рука.
Тот самый "Парабеллум", который сейчас должен лежать в одной из сумок в багажнике…
И всплыло: пока он трепался с Людкой, этот любознательный примат влез в багажник…
- Так вот насчет фраера, - глухо и спокойно объяснил Витёк. - Что меня с собой на дело не взял, воля твоя. Что на стоху меня подписал - я ее получил и - не в претензии. А в претензии, Леша, милый друг, я на то, что сыграл ты со мной в темный лес, рискнув и своей шкурой, и моей башкой… - Приблизив ствол пистолета ко лбу оторопевшего пассажира, он с доверительной укоризной продолжил: - Взяли бы нас с тобой у тех кустиков, где ты хоронился со своим карго огнестрельным, поплыл бы я опять в вагоне с решеточками, в тесноте и убожестве, на север дальний, во тьму промозглую… Да и останови машинку для проверочки любопытный мусорок с палочкой полосатой, тоже крупная незадача бы вывинтилась… С учетом моей боевой биографии. Так ведь?
- Ладно, давай по-честному, - дрогнувшим голосом предложил Леха.
- Вот и давай, - согласился Витёк. - Роток раскрывай, доклад зачинай…
- О чем доклад-то?
- Кто навел, кто в лес завел… - На досуге Витёк грешил сочинительством стихотворных виршей, в основном - матерных частушек, но порой позволял себе поупражняться в рифмах и в бытовых разговорах.
Лихорадочно соображая, что неосторожный и чистосердечный ответ несет в себе угрозу погибели, Леха сбивчиво поведал о знакомой, работающей в экспертно-криминалистическом отделе и проговорившейся в его присутствии мужу об оружии и сломанной сигнализации. О похищении денег он, естественно, умолчал, равно как и о преднамеренном сговоре с Людмилой.
Вдумчиво выслушав арендатора его транспортного средства, Витёк скучно поинтересовался:
- А проговорилась-то баба накануне?
- Не, неделю назад! - успокоил его Леха. - На кухне мужу… А я в сортире был, слышал…
- То есть - все чистяком? - уточнил Витёк.
- Конечно! Ты ствол-то убери, а?
- Уберу-уберу, только вот перекурю, - сказал Витёк, однако как держал "Парабеллум" зорко и агрессивно, так держать и продолжал, ни малейшей попытки закурить при этом не предпринимая. - Так и что с пушками ты, лох, делать-то собрался? А?
- Ну… давай… реализуем потихоньку… Все в пополаме… - сконфуженно потирая руки, молвил Леха.
- Во! - умудренно качнул головой Витёк. - Реализуем, стерилизуем… А кому и как - не сообразуем… Ладно! Считай, за подставу я тебя простил, но вот что ты друг упустил: спалишься ты с этим патронташем! И выйдет: не нашим, и не вашим…
- Да хватит тебе хореями шпарить! - поморщился Леха.
- Хватит, так хватит… - К большому облегчению Лехи, Витёк убрал пистолет под сиденье. Пустил движок. Сказал твердо: - Кому стволы спулить - знаю. Есть концы. Вместе на киче парились. Серьезная московская братва. Сколько дадут - поделим. И - только так! - Мотнул решительно головой. - А твои клиенты - верный прогар. От них к тебе точняком мусора притопают, а там и ко мне дорога недолгая… Так что вылезай возле своей хаты налегке, а я товар заховаю.
Возражать ушлому Витьку Леха не решился, хотя первый испуг, связанный с возможностью огнестрельного ранения в череп, уже прошел.
- Ну тогда и стольничек верни… - осмелел он. - Коль дело общее… Так ведь, коли по справедливости-то? Я ж тебе еще и бензин оплатил, и амортизацию…
- А я бы мог твою абортизацию не оплачивать… - Витёк со значением кивнул на скрывающуюся за багажником автомобиля березовую рощицу. - И вообще утилизацию… Стоха - моральный ущерб, осознай, друг!
- А когда ты мне ствол в рыло, а?
- За дело, товарищ! За дело! Меня ваша хитрость задела. И заела!
- Опять ты за свои прибаутки… - Леха беспомощно уронил на сиденье онемевшие руки.
Ему неимоверно хотелось пристукнуть шустрого и сметливого, как хорек Витька, но одновременно с безысходной обреченностью сознавалось, что совершить это он попросту не в силах.
В глубине души нахрапистый и самоуверенный Леха был трусоват, и, слава Богу, неспособен на насилие и убийство. Верхом его отваги была как раз эта самая незадачливая кража из милицейского вспомогательного ведомства.
Кража, о которой он уже здорово сожалел.
И когда запыленная машина Витька скрылась за поворотом поселковой улицы, он, ощупав потайной карман брюк, где лежали похищенные доллары и марки, перевел рассеянный взор на свой тщательно ухоженный домик с кованой калиткой, с внезапным ужасом осознав, что вскоре в этот дом могут войти решительно и по-хозяйски люди с неприветливыми лицами, ляжет на скатерть постановление об обыске и - здравствуй, паровоз на север страны!
Но изменить что-либо было уже невозможно. Оставалось надеяться и ждать. Надеяться на безуспешность следствия и ждать, увы, возмездия за грехи тяжкие…
Поднимаясь на крыльцо, он не без удовлетворения вспомнил о хранящейся в морозильнике литровой бутыли "Смирновской".
Вынести эту жизнь трезвым было категорически невозможно!
Витёк
Тюки с оружием Витёк закопал в той самой березовой рощице, на краю которой состоялся, благодаря "Парабеллуму", откровенный разговор с хитрецом Лехой.
Зла на Леху, сыгравшему с ним втемную, Витёк не держал, он и сам бы поступил подобным образом; не собирался он землячка и убивать, поскольку великолепно понимал: исчезновение Лехи чревато расследованием, а, выйди милиция на след похитителя оружия, да прознай, что тот канул в неведомые дали, непременно окажется он, Витёк, за прочной решеткой по подозрению в убийстве подельника. А это уже не срочок за хулиганку, это - финиш, пожизненная прописка на нарах.
Прошлый тюремный опыт диктовал действия, связанные с конкретными уголовными стереотипами, а именно: надлежало продать оружие не праздным дилетантам, а умелым профессионалам, которые, и попадись, не выдадут источник приобретения стволов.
Такой человек на примете у Витька был: Сеня-Чума.
С Чумой он познакомился в зоне, где отбывал последний срок; Чума, имевший семь судимостей, относился к касте блатных, входил в состав одной из московских группировок и, пребывая за колючей проволокой, имел горячий "подогрев" с воли, потчуя себя деликатесами, французским коньячком и балуясь экзотическим кокаином.
Витек, не имевший в мире воров ни малейших заслуг, кроме, разве, трех краткосрочных посиделок, был Чумой примечен, обласкан и произведен в должность доверенной шестерки.
Из зоны они вышли практически одновременно.
Чума, в мирной гражданской жизни специализирующийся на разбоях и грабежах, предложил услужливому Витьку присоединиться к его команде.
Взяв для приличия время на раздумье, и записав телефон Чумы, к предложению бандита тот, тем не менее, отнесся крайне отрицательно.
Как бы ни был Чума крут, как бы не жировал в зоне, пример его Витька не вдохновлял. Многочисленные судимости уголовника явственно указывали на то, что злодеяниям его неотвратимо уготовано воздаяние, а значит, аналогичная участь ждет и его подельников.
Чуму тюрьма не тяготила, она была неизбежной частью его бытия, а вольная жизнь являлась всего лишь отдушиной для удовлетворения кровавых разгульных страстей. И именно эта патологическая естественность в пренебрежении к собственной личности и к смыслу своего существования, что подразумевала абсолютное небрежение судьбами и жизнями других, возводила бандита на пьедестал истинного блатного авторитета.
В криминализированном сознании Витька уживалась и боязливая почтительность к безоглядному ухарству свирепого Чумы, но, одновременно, и крестьянское неприятие существования перекати-поля.
В жизни своей Витёк совершал много краж, но, как правило, брал то, что плохо лежит, дабы утянуть добро в собственный дом, неизменно этот дом благоустраивая хотя бы и за счет других. Да и все равно погорел, когда спер со стройки два десятка труб, должных стать опорами для нового забора…
А потому свое участие в рискованных делах банды Чумы, Витёк напрочь исключил, устроился рабочим на коммерческую лесопилку, приворовывал готовые материалы, что позволило ему приобрести подержанную, но ладную машинку; обветшавший забор все-таки реконструировал, принялся возводить новую просторную баньку, и об откровенно криминальных доходах не помышлял, хотя перед поселковыми пацанами рисовал себя отъявленным головорезом.
В этаком представлении перед публикой собственного эго, Витёк пользовался образом неукротимого Чумы, имитируя его развинченную походочку, небрежные интонации и свирепые рыки с одновременным выпячиванием челюсти и налитых злобой глаз.
Пацаны воспринимали этот цирк за чистую монету, что приносило Витьку уверенность и немалое удовлетворение.
Что же касается ненароком попавшего к нему оружия, то связываться с его продажей Витёк едва бы решился, не будь одного обстоятельства: он знал, что Чума, хотя и погорит рано или поздно с этими автоматами и пистолетами, но его не выдаст. О ненависти матерого бандита к милиции и о его каменной замкнутости в общении со следователями и операми, в зоне ходили легенды.
Один из пистолетов - небольшой газовый "Маузер", переделанный для стрельбы мелкокалиберными патронами, Витёк оставил себе, спрятав под шиферным листом крыши сарая. Пистолетик был ладный, красивый, легко и незаметно умещался в кармане, а потому то и дело извлекался из тайника для праздного любования изяществом его мастерски выверенных форм.
Сидя в трусах на летней веранде и попивая пивко, Витёк в который раз разглядывал лежащий на столе пистолет и раздумывал, где бы опробовать его огнестрельную силу.
Время шло к обеду, на кухне шипела в сковороде картошка, клокотала вода в кастрюльке с молочными сосисками, и погромыхивала крышка на чане с варевом собачьей каши - дом сторожил огромный брехливый сенбернар по кличке Понтяра - наружности устрашающей, но нрава жизнерадостного и кроткого.