"ПАЗики" парковались так мягко и точно, будто водители щеголяли друг перед другом своим мастерством. Открывались пассажирские двери, осторожно, чтобы не поскользнуться, сходили люди. Тех, кто были главными пассажирами в этих автобусах, крепкие парни уносили в храм.
Вернувшись, парни становились в сторонку. Старшие от каждой четвёрки подходили к родственникам усопших – у живых здесь такое название – тихими вежливыми голосами говорили примерно одно и то же:
– Наши услуги здесь заканчиваются. Обратно в автобус вы сами заносите. А возле могилы вас встретят.
Щербаков помнил всё это – с ними было так же.
Кто-то растеряно скажет:
– А у нас некому… в автобус занести.
Ему ответят:
– Это за дополнительную плату.
В какой-то момент Щербаков вдруг подумал, что ему, наверное, можно уже зайти.
Он вошёл.
В просторном помещении храма, разлинованном ближе к центру несколькими колоннами – пять гробов. Каждый на двух табуретах, в первом ряду три гроба, во втором два. Старушка, которую привезли первой – с правого от алтаря края. Ее немые родственники держат в руках незажженные свечи.
Щербаков нашел взглядом прямоугольный столик, о котором говорила ему Аня. Возле него уже стояла пара пузатых – более пузатых, чем у него, заметил Щербаков – пакетов. Из одного торчала коробка конфет. "Все-таки можно было в коробке", – расстроился он.
Подошёл к церковной лавке. Внутри сидела та строгая женщина, что несколько минут назад отчитала водителей за ранний приезд. В платке она преобразилась, выглядела благодушной деревенской тётушкой. "На работе", – подумалось Щербакову.
– Мне, пожалуйста, для панихиды… все, что нужно.
Она протянула ему в окошко небольшой листик, ручку, спросила:
– Службу стоять будете?
– Нет, не буду, – сказал Щербаков, неожиданно для себя сильно смутившись.
"Нет, стоять не буду. Не успею к врачу", – за чем-то повторил он про себя и вписал в листок имя отца.
– Это куда?
– Мне оставляйте, – она забрала листок. – Свечу какую? За десять, за тридцать, за пятьдесят?
– За тридцать. Нет, за пятьдесят.
Она протянула ему толстенькую свечку, Щербаков забрал её и, расплатившись, пошёл вглубь церкви.
"А ставить куда?" Нигде ещё не горело ни одной свечи.
Он испугался. Сейчас сделает не так, не туда поставит свечку. В голове застучало, он замедлил шаг. Немые переводили взгляд со своей старушки на него – и обратно. На него – и обратно.
Может быть, он не туда идёт? Почему они смотрят?
В самом дальнем углу церкви священник поправлял на затылке седой, перехваченный резинкой, пучок.
Спросить у него? "Батюшка, куда свечку ставить?"
Нет, конечно, не спросит. Это так – само собой подумалось. Давний, переросший в хронически невыполнимый, позыв – заговорить со священником. Так никогда и не решился. Да и где, когда? Бывал на службе в соборе. Проходил вместе со всеми цепочкой к причастию. Не заговоришь же там. Да и что сказать, о чём заговорить – никогда толком не знал. Однажды в набитом автобусе наклонился, чтобы спросить у впередистоящего: выходите? – увидел бороду, рясу в распахнутом плаще – и будто язык проглотил. Начал молча протискиваться, наткнулся на строгий взгляд.
Один из водителей, крестясь на ходу, подошёл к батюшке, шепнул ему что-то на ухо. Батюшка молча скользнул прямой ладонью по стриженной бороде – сначала сверху, потом снизу, тыльной стороной.
Щербаков подошёл туда, где оставил свой пакет. Судорожно обернулся: если не сюда – может, кто-то из немых поправит его, покажет – куда…
В церковь входили люди. Издалека вглядывались в гробы, задирая подбородки. Отыскав своих мёртвых, брели к ним почти бесшумно, будто подкрадывались. Женщины, надевшие обувь с каблуками, вышагивали по каменному полу на носочках. Возле гробов начинали шептаться, соприкасаясь головами. Немые порой одёргивали друг друга, когда, забывшись, кто-нибудь начинал изъясняться слишком размашисто.
Никто не замечал замешательства Щербакова.
Между двумя гробами в заднем ряду пустовало место – два выставленных в линейку табурета. "Будут ждать", – догадался Щербаков. Будут ждать шестого, припозднившегося. Где-то он уже едет, кивая головой на рытвинах и кочках: скоро, мол, скоро, без меня не начинайте. Ничего, его дождутся, не начнут без него.
Лежат ровнёхонько, при жизни незнакомые, случайно сведённые вместе в этом похоронном храме. Как на скамьях в зале ожидания. И образа на грубых кирпичных стенах кажутся тоже – немножко ожидающими, замершими тут на время, до того, как голос с потолка объявит, на какой им путь. Такой вот отдельный храм, только для мёртвых. Для живых – тот другой, уютный, с белыми стенами и золотыми куполами.
Запалив зажигалкой свечу, прикрыл ее ладонью от сквозняка.
Батюшка шёл к алтарю, неся над полом мягко побрякивающее кадило.
Щербаков вставил свечу в трубочку подсвечника, перекрестился, глядя на рыскающий разгорающийся огонёк, и пошёл к выходу.
Он дважды посмотрел на часы и шёл теперь быстро, время от времени поглядывая через плечо: не появится ли на дороге машина, он бы попросился до поликлиники. Воздух потеплел, наполнился горьковатым духом гниющих листьев. Солома, торчащая клочьями. Щебень. Тёмные пальцы ветвей, погружённые в молочное небо.
"Отец осень любил, – нервно повторял про себя Щербаков. – Любил осень. Я это знал. Отец, кажется, никогда мне об этом не говорил. А я откуда-то знал. Откуда-то знал".
Он нащупал ягоду у себя в кармане, вынул её и шёл, глядя, как она катается, вздрагивает у него на ладони. Во внутреннем кармане жужжал мобильник.
Пластмассовый глок
У Юры с Сашей был пистолет. Один на двоих, но совсем как настоящий. Снизу ещё фонарик прикреплён небольшой. Они прятались под лестницей в мансарду с очень серьёзными лицами. Юра подержал пистолет и протянул Саше, рукояткой вперёд. Саша принял и задрал пистолет к плечу, как в кино делают. Ларочка подошла к ним и спросила:
– Вы во что играете?
Юра схватил Ларочку за рукав и втянул под лестницу.
– Спалишь, получишь, – прошипел Саша.
Выглянул осторожно в ту сторону, где гостиная, где взрослые заперлись и включили музыку, и снова под лестницу. Саша пихнул Ларочку в бок (несильно, но всё же):
– Иди давай. Это не для тебя.
Она хотела сначала обидеться и даже пойти пожаловаться взрослым, но передумала. Всё равно Юру с Сашей никто не отругает, они могут делать всё, что захотят. Ларочка, к примеру, видела, как эти двое изрисовали из баллончиков соседский гараж какими-то непонятными буквами. И все это видели, потому что был день. Через двор шли люди – через двор к остановке удобно – и никто ничего не сказал, шли и шли, проходили мимо. Саша с Юрой написали, посмотрели, как получилось, и ушли по своим делам.
И потом, честно говоря, Ларочке стало жутко интересно. Саша с Юрой ни с кем никогда не играли. Только друг с другом. Вот и почему? Какие у них игры?
– Какой красивый, – сказала она и кивнула на пистолет. – Стреляет?
– Да тише ты, мелкая, – снова зашипел Саша. Он усмехнулся. Передразнил её: – Красивый… Понимала бы.
– Я и понимаю, – пожала плечами Ларочка, и голос такой, мол – что тут особенного. – Называется глок. Вон, написано.
Успела дотронуться. Пластмассовый всё-таки. Но с виду не скажешь.
– Стреляет?
Юра с Сашей переглянулись и, наверное, решили её пока не прогонять. Ларочка это почувствовала и попросила осторожно:
– Возьмите поиграть. Пожалуйста.
– Этого мы не можем, – сказал Саша, но уже как будто без злобы.
Ларочка – совсем без нытья, как будто не очень и хочется, у самой же есть куча всего, чем заняться:
– Почему?
А Саша гнёт своё, но объяснять не хочет:
– Потому что.
– Расскажите хоть.
Саша с Юрой переглядываться не стали, но Ларочка догадалась, что настрой у них уже изменился – расскажут, наверное. Саша прислушался к музыке и голосам из гостиной. Там пошумели немного и стихло.
– Вы туда? – поинтересовалась Ларочка, хотя и так было ясно.
– Туда, туда, – это Саша, вздохнул глубоко – не отвяжется же – и пистолет опустил.
Ларочка кивнула. Стоит спокойно, ждёт: ну всё, начал уже, давай дальше рассказывай.
– Миссия у нас.
Вот ведь как знала!
– Да? А какая?
– Уничтожить их.
И наверняка ведь – сделают и выйдут сухими из воды.
– Всех, что ли?
– Всех.
– Достали, – подтвердил Юра.
Ещё серьёзней стал.
Но и Ларочка никакая не мелкая. Отличница вообще-то и на областной олимпиаде пятое место.
– А можно вопрос? – говорит. – Один.
Саша головой качает, но видно – заинтригован: что за Ларочка подвернулась, что за вопрос у неё.
Ларочка спросила – и Юру, и Сашу сразу:
– Почему всех?
Они смотрят, улыбаются снисходительно.
А Лара им:
– Так как-то неправильно.
Тут уже их очередь настала спрашивать:
– Почему? – Юра вслух спросил, а Саша молча, всем своим видом.
– Потому что достали, да. Но разные же бывают.
– И что? – Саша пистолетом нетерпеливо дёрнул.
– Как что? – удивилась Лара. – Там могут быть хорошие. Не в смысле – так себе, а очень.
– Ну кто например?
Ларочка задумалась. Если уж называть кого, то наверняка.
– Например, Терентьевы. Или тётя Рита с дочками.
– С племянницами вообще-то, – уточнил Саша. – Они ей племянницы.
– Да, с племянницами. – Лара изображает такую послушную, что слегка даже глуповатую. – Какая разница? Или, скажем, те двое, которые на маленькой такой машинке приезжают. Которые птиц ещё держат.
– А, эти, – вспомнил Саша. – Да, держат птиц.
– Хорошо, – сказал Юра. – Ладно. Посмотрим сначала, там они или нет. Если там, отложим миссию, перенесём.
– Это как это – перенесём? – удивился Саша (и пистолетом по ноге себя похлопал: не понравилось).
– Да ладно. – Юра на пистолет покосился. – Действительно. Чего всех разом-то? Нормальных вместе со всеми.
– Так а по-другому как? Или всех, или никого. Уйти потом как? Ты же знаешь, как принято.
– А я и говорю, перенесём, если что, – сказал Юра.
Ларочка стояла и слушала внимательно. Разворачивалось, как она хотела, но мало ли что.
– Можно уточнить? – спрашивает и руку не тянет, как на уроке.
– Чего ещё? – Саша, похоже, не рад, что втянулся в разговор.
– Вы миссию перенесёте, если все они там или если хоть кто-то из них?
Юра, глядя на Сашу (согласен, нет?):
– Хоть кто-то. Так логично будет.
Саша добрее, наверное, Юры. Но и Юра не злой.
Просто вот – миссия, бывает.
Если уж "логично", то Лара знает, как должно быть.
– И можно ещё вопрос? Последний.
– Неужели последний? – съязвил Саша.
Лара сказала:
– Может же и кто-то один-единственный там оказаться. Хороший. Так тоже может быть. Сам втянулся в компанию, но сам в стороне. Бывает же.
– И кто, например, один?
– А тот, помните, который кошку с дерева снял. Как его?
– Григорий Валентинович, – кивнул Саша.
– Ну вот. Мне кажется, он очень хороший.
– Ладно, всё. И ради Григория Валентиновича твоего – отложим. Всё, довольна?
Ларочка подумала, сказала:
– Довольна. Потому что всех без разбору – это неправильно.
Но они её уже не слушали.
Саша выскользнул из-под лестницы, спиной по стенке. Нырнул за угол, в коридор. Открылась дверь – в кладовку, наверное. Потом щелчок – и свет везде погас, темнота.
Ларочка почувствовала – как ветром дунуло в темноте, Саша выпорхнул бесшумно вслед за Юрой. У двери в гостиную полыхнул свет – включился фонарик, который к пистолету приделан.
Саша заскочил – и сразу крик. Что-то грохнулось на пол – большое, и стекло звякнуло. И тут уже все закричали сумасшедшими голосами:
– Григорий Валентинович! Григорий Валентинович, что с вами! Свет включите! Что это? Кто? Дурацкие шутки! Вызывайте скорую!