– Да вечером после работы встретились на парковке. Он садился в машину… мне еще показалось, грустный какой-то… чтобы Леша грустил… но… промолчал… не знаю… промолчал, в общем… а Леша мне… усмехнулся еще, как он умел… прибаутка такая, шуточная: становитесь, девки, в кучу, я вам чучу отчебучу.
Люся улыбнулась: слышала от Леши эту прибаутку много раз.
– В общем… махнул рукой и поехал. А у меня эта "чуча" теперь целыми днями в голове крутится.
Она заметила обручальное кольцо на его руке. Последняя деталька встала в свой паз: Андрей был женат – и он был Лешин друг.
Как будто сидела в зрительном зале, смотрела представление – неплохо, местами даже замечательно – и в какой-то момент (ой, чуть не прозевала!) вспомнила, что сама играет в этом спектакле, как раз ее выход, пора.
– Глупо, да? Столько лет были знакомы. Столько всего… А тут какая-то хрень засела и… крутится…
Андрей глотнул кофе. Чашку на блюдце не вернул, подставил снизу левую ладонь. Подержал немного и убрал – горячо.
– Очень вкусно.
Люся и вежливую ложь его оценила: кофе на самом деле вышел плохонький – банка была неплотно закрыта, выдохся.
Что ж, ее реплика. Она сказала:
– В семнадцать лет я была влюблена в Лешу.
Андрей к такому повороту беседы оказался не готов.
Поерзал, покачал стул, продемонстрировал: шатается.
– Вот как.
– Да. Причем по уши.
– Вот как.
Стукнули ворота. Вернулась Маша.
Когда пакеты с продуктами были загружены в багажник, случилась заминка. Ничто не задерживало, и Андрей, как будто шагнул к водительской двери, но остановился. Переглянулся с Люсей поверх машины. Тут же отвел взгляд, принялся рассматривать набережную. С выжидательной полуулыбкой Люся рассматривала набережную вместе с ним.
Экскурсионный кораблик только что причалил. В щель между бортом и причалом выпрыгивала, громко чавкая, вода. "Осторожничает. Ждет подсказки". С одной стороны, сюжет категорически не располагал: девять дней, лучший друг, она в трауре – родная сестра вдовы. С другой стороны… Люся постаралась, чтобы он почувствовал: есть и другая сторона.
"Ничего, Андрюша, ничего, так даже лучше. Можешь не токовать".
– Посидим? – Она показала взглядом на столики за стеклянной стеной.
Дескать, нужно бы закончить прерванный разговор. Но к тому, что на виду, было щедро добавлено: интонация, взгляд, неторопливое движение плеч под темной блузкой.
– Сам хотел предложить. Опередила.
Поставил машину на сигнализацию, тут же снял, нырнул внутрь, полез в карман пиджака: забыл телефон.
– Маше позвоню, предупрежу, что задержимся.
– Не надо, – улыбнулась Люся.
То и дело проваливался в себя – секундочку, мне тут надо… Люся терпеливо пережидала: что бы там его ни окликало – сомнения (не привиделось ли), мысли о жене, природная робость или, наоборот, с ободряющим цинизмом спешил просчитать, во что все выльется и стоит ли затеваться, – что бы там ни было, ее это цепляло. Андрей выглядел трогательно. Подросток, который снует из настоящего в выдумку с надеждой, что и здесь удастся преуспеть, и там ничего не нарушить. "При этом старше меня лет на семь, если не на десять. Вкусняшка какой".
– Давай вон там?
Место хорошее, с видом. За стеклом набережная, прогуливающиеся люди, река.
Люся заказала фруктового чаю. Андрей взял капучино.
– Нужно было пачку кофе прикупить домой, – подумала она вслух. – В смысле, Маше.
– Мы с Лешей здесь сидели однажды. – Он махнул направо. – За тем столиком.
"Ну вот, молодец", – похвалила она взглядом.
– Одни?
Андрей пожал плечами.
– Мы всегда, если сиживали с ним, то одни. С женщинами Леша предпочитал встречаться наедине. Как он говорил, чтобы не отвлекаться от сути.
Помолчал вопросительно: правильно ли понял, что ей про это интересно. Она смотрела ему в глаза: "На – разгляди все, что нужно. Успокойся. Я своя. Все пойму правильно. Со мной можно не ломаться".
– В последнее время редко встречались. Восемь лет без малого знакомы. Как устроился в отдел работать. Но последние года два, наверное… Как-то некогда, ни ему, ни мне… некогда было.
– Обычная история. Времена такие, – развела руками Люся.
Подыгрывала. Показывала: видишь, я тоже говорю банальности, все хорошо, не подведу.
Андрей осваивался. Уходила зажатость.
Принесли кофе и чай в стеклянном чайнике, на высокой подставке, стилизованной под фонарь. Горела плоская свеча, подогревала снизу чайник.
– Иногда завидовал ему. – Андрей потянул губами молочную пенку с капучино. – С Машей об этом не поговоришь.
– Поговори со мной.
– Да. В общем… Темперамент. Кураж. Это или есть, или нет. Правильно? Если уж откровенно. Не скажу, что Леша за каждой юбкой бегал, нет. Не знаю… не стоит его бабником называть… Бабник, это как? Здесь цапнул, там куснул – считай, наелся. Поверхностный подход. Правильно? У Леши такого не было.
– А называли? Бабником?
– Ясное дело. И на поминках тоже. Шептались. У меня другое понимание… Сложно все. И Маше, я тоже представляю, каково было… сложно… Но…
"Давай, Андрюшенька, не останавливайся".
– Смотрю на него… и вижу человека, которому вкусно жить. Вот так скажу, да. Ты прости, если что… У нас же откровенный разговор?
– Конечно. Иначе никакого смысла.
– Всех знакомых переберу. Только он такой. Глаз горит. Искристый человек, понимаешь? Летучий. И во всем такой… я хочу сказать… я все эти дни об этом думал… Ему, в принципе, нравилось жить на две стороны. Без этого не хватало ему чего-то… я так понимаю… вот сколько я его знал… понимаешь… как будто с какого-то момента нужна стала эта разбросанность, как будто только так приходил в норму… Только Маше не нужно это передавать, ладно?
– Ну, что ты, Андрюш.
– Я бы так обрисовал: самого себя слишком много, и некуда приложить… а Маша, когда настал такой этап… ну, у всех настает… привычка, все такое… вот… она, вместо того чтобы помочь ему… ну, сжигать топливо… – Осекся, принялся подбирать слова, да так и не подобрал. – Сложно сформулировать…
Помолчали по-новому. Приложились к чашкам.
Спросил, смущаясь:
– Так у тебя с ним…
– Что ты! – Махнула рукой непринужденно. – Была тихонько влюблена. Ну и взросление, шепот натуры, вот это все… Покурим?
– Фух! А то я уже подумал…
– Нет-нет. Это не наша история.
– Так я и думаю…
Вышли во внутренний плющом заросший дворик. Воробьи шумно разлетелись.
– Ты и с Оксаной знаком?
– Знаком, – ответил нехотя, протягивая горящую зажигалку.
Дал прикурить Люсе, прикурил сам.
– Машу жалко, конечно. Машу жалко.
Аккуратные мусорные жбаны, черный кот с кривым надломанным хвостом. В распахнутых воротах поблескивала на солнце река.
– Но ей жалость ничья, похоже, не нужна, – сказал Андрей вопросительно и посмотрел на Люсю.
Подтвердила:
– Не нужна.
– Немного другой ее себе представлял. Мы редко с ней виделись, честно говоря.
Люся начинала скучать – показалось, Андрей не скажет больше ничего, вытряс себя всего, до крошки. Он сказал:
– Мне рядом с Машей как-то не по себе.
– Почему?
Оглянулся – будто проверил, не подслушивает ли кто.
– Как-то… кажется, она вся еще там… В Лешиной измене…
Кот зевнул. Упруго дрогнула ленточка языка.
– Любила его очень, да?
Не дождавшись ответа, замолчал. Затянулся, выдохнул дым вверх, в липовые ветви.
В глазах у Люси плыло. Что-то нужно было с этим делать. Со всем этим, вываленным в кучу. Андрей, конечно, вряд ли сделает первый шаг. Да и время. Время изматывало.
Уронила сигарету себе под ноги.
Вцепилась, не соизмерив – разбила ему губу. Сквозь табак проступил солоноватый привкус крови.
"Ну, все, все, прости, сейчас, сейчас будет нежно… Милый мой".
Люся с Ольгой накрывали на стол. Ольга вновь была молчалива, как в первый день. Люсю это не тяготило. Спустится с хоров, выйдет из церкви – на какое-то время становится разговорчива, даже болтлива. Потом затихает и молчит, расходует слова скупо, как последние рубли, на самое необходимое.
Обронила, пока расставляли посуду:
– Катя снова, значит, из дома на целый день?
Вздохнула. Тишина. Тарелка снята со стопки, протерта полотенцем, ложится на скатерть. Вилка, ложка, нож.
Люся понимала – это странно: уж очень они разные, начни копаться – во многом полярные. Но она приноровилась понимать Ольгу с полуслова. Научилась дослушивать то, что следовало после слов. Частенько молчанию препоручалась самая суть. Сейчас, например, Оля имела в виду: "Катя снова из дома ушла. Могла бы, кажется, и воздержаться на девять-то дней". Осуждение, в котором больше жалости: глупышка, что же ты делаешь.
Люся видела мельком Вову. Подвозил Катю до дома на своем мотоцикле. Хорошо сложен. Поджарый, длинноногий, плечистый. Симпатичный – если бы не нарочитый подростковый вызов, слепленный, казалось, раз и навсегда, на все случаи жизни. Подождал, пока Катя слезла, чмокнула на прощанье – и рванул с места, обдав любимую клубами пыли.
Ольга здесь не из-за Маши – догадалась Люся.
Достаточно было однажды перехватить ее взгляд, брошенный на Катю, услышать этот горький материнский вздох… мурашки по коже…
К Кате не лезет. Не дотронется, лишний раз не заговорит, не посмотрит. Ей, кажется, и не надо. Держится в сторонке – но в присутствии Кати под беззвучной бесцветной оболочкой что-то большое и мощное, дрогнув, приходит в движение. А когда настанет время, так же молча удалится из Машкиного дома. Иногда, не слишком часто, чтобы не вспугнуть, будет заглядывать в гости – делая вид, что от нечего делать.
Маша не замечала. Маша умела не замечать.
Так и жила Ольга – вприглядку. Случалось, с Люсей позволит себе обронить слово, другое. Люся пыталась было понять, что это – особое ли доверие; так и не преодоленное, даже в храме не избытое, одиночество, или Ольга считала, что пришлой сестричке такого все равно не углядеть, и можно расслабиться. Как бы то ни было, Люся не обижалась: Ольга жалела Катю, Люся жалела Ольгу. Понимала, быть может, как никто другой никогда не поймет. Откуда было знать Ольге, что пришлая сестричка тоже пожила когда-то чужим – молчком, вприглядку.
В открытое окно послышались голоса: возвращались из церкви.
Люся с Ольгой вышли во двор, прихватив каждая по полному ведру и ковшику, сливать гостям на руки. Полотенца кухонные, специально купленные, с фольклорными петушкам. Ольга ездила за ними в город.
Запертый в будке Мальчик принялся колошматить хвостом и вдруг заметался, забился. Так впечатывался в стенки, в крышу, в решетку, что тяжелая дощатая конура ходила ходуном. Каждого гостя встречал оглушительным лаем. Маша несколько раз заглядывала в открытые ворота во двор, чтобы прикрикнуть – но Мальчик на нее не реагировал. Не заходила, что-то ее держало там, за забором. Оттуда долетали сдавленные голоса – Машкин и чей-то мужской.
Андрей был с женой. Приятная, оценила Люся. Голубые глаза. Но слегка оплывшая.
В одном из пришедших – по почтительной дистанции, аккуратно выдерживаемой окружающими, угадывался начальник.
Ольга выглянула за ворота и поспешила в дом.
– Закончишь? Там еще два места нужно организовать. Не рассчитали.
От Лешиных родственников разило водкой. Где-то уже успели – между церковью и кладбищем. Мачеха Алла присела на лавочку у крыльца. Вид озабоченный.
Брызги мыльной воды, падавшей на клумбу, на пыльную брусчатку, пачкали обувь. Те, кого это огорчало, забавно, каждый по-своему, отклячивали зады.
Курильщики успели наспех подымить. Ольга завела всех в дом.
– А я говорю, мы спрашивали у батюшки, – послышался из-за забора тяжелеющий мужской голос. – Сказал, можно.
– Леонтий Сергеевич, будет так, как я решила. Давайте сюда.
– Ну, достала! Самая святая, а?
– Давайте сюда.
– Главное, священник говорит "можно", а эта…
– Как вы отца Афанасия донимали, я наслышана. И как именно он вам ответил.
– Да как ответил? Если, говорит, нету сил отказаться, лучше немного выпить, чем из-за этого скандалить. Я и говорю. Как ответил?
– Вот и не скандальте. Отдавайте. Ваше "немного" я знаю. Бухла на поминках по моему мужу не будет. Все.
– А по моему сыну?! Поминки, бля, по моему сыну!
– Я вам все сказала.
– Нет, ну! Точно!
– Не устраивайте, пожалуйста. Хватит.
– Сына в могилу, сука, свела, так еще и помянуть по-людски не дает.
Во двор вошел Леонтий, Машин свекор – мрачный, играющий желваками. Следом Маша. В руках авоська. Шагнула к собачьей будке. Авоська звякнула стеклом. Маша вытащила из дужек замок и, придавив коленом, приоткрыла решетку. Сунула – почти швырнула авоську внутрь. Собиралась закрыть, но тут Мальчик боднул решетку, решетка больно ударила Машу – и, с хрустом ободрав бок о металлические прутья, пес вырвался наружу. Убежал за будку, сколько позволяла цепь.
– Да и хрен с тобой! – вздохнула Маша.
Леонтий тем временем бросил Люсе: "Привет", – сунул руки под струю воды из ковшика и прошел в дом. Алла, поджидавшая на крыльце, вошла за ним следом. Изловчилась хмыкнуть ему на ушко:
– Говорила же, сцапает.
Маша стояла посреди двора. Сняла платок. Запрокинув голову, поправила волосы.
Люся обняла ее за талию, потянула:
– Идем, ручки помоем?
Сестра на мгновение обмякла. Поддалась. Но тут же – затвердела, расправила плечи.
– Мыло уронили. – Сама же наклонилась, подняла. – Лей.
Ольга успела рассадить гостей.
Катя с Вовой. Время от времени она трогала Вову за руку, заглядывала в глаза – сверялась, все ли в порядке.
Ольга выставила на стол графины с компотом.
Маша встала во главе стола. Напротив, в рамке, перехваченной по углам траурной лентой, – Лешин портрет. Моложе лет на десять. Еще с длинными "студенческими" волосами. Еще любящий одну только Машу.
– Новее не нашлось? – участливо поинтересовалась Алла, кивнув на портрет.
Маша не ответила.
– Дорогие друзья, близкие и родные.
За столом притихли.
– Спасибо, что пришли. Спасибо, что помните моего мужа. Леша каждым из вас дорожил. Вы знаете, как он умел ценить дружеское общение.
– Как-то непривычно, с пустыми руками, – точно рассчитанным, услышанным в каждом углу шепотом сказала жена одного из братьев.
Маша и на нее не обратила внимания.
Лихорадочный неподвижный взгляд, нацеленный мимо стола.
– Спасибо всем, кто в эти дни нашел время помолиться за Лешу.
Она прочитала "Отче наш" и перекрестилась, глядя на образ в правом от себя углу. Перекрестились и остальные. Перекрестился и Леонтий – предварительно ехидно вздохнув. Некоторые, проследив за Машкиным взглядом, развернулись в сторону иконы. Ножки стульев визгливо проскрипели по полу.
– Пожалуйста, угощайтесь.
Ольга пустила по кругу пиалу с кутьей.
– Мы собрались здесь для того, чтобы помянуть Лешу. Если кто-то из вас захочет поделиться историей… сказать какие-нибудь слова… не стесняйтесь.
Маша села. Начали есть.
– Прям как молокане, – буркнул Леонтий и принялся за лапшу. – Только без молока.
Ложки постукивали. Во дворе Мальчик позвякивал цепью.
– У молокан песни поют, – добавила Алла.
Люся наблюдала за Катей: в глазах у Кати стояли слезы. Целая технология – как скрыть, что плачешь. Сморгнула несколько раз, выдавила слезы на ресницы, украдкой сковырнула ногтем выскользнувшую слезинку – сделала вид, что зачесалось в краешке глаза.
Ложки постукивали. Поскрипывали стулья.
Одного из коллег пихнули в бок. Поднялся с компотом в руке. Нет, что-то не то. Вернул компот на место.
– Юрий. Начальник хозяйственного отдела, через кабинет сидели.
– Завхоз, – шепотом перевела Алла Леонтию.
Рассказал случай, как Леша во время визита московской комиссии, вечером, на фуршете, пришел и тут же снял напряжение… "и, смотришь, пошло-поехало, беседы за жизнь, анекдоты".
– Ну, нет, – Леонтий отодвинулся с грохотом от стола. – Анекдоты… Могу я сына помянуть по-человечески? Что я, сектант какой-то? Да испокон веку… Да что!
Он швырнул льняную салфетку об стол – от свекольного салата на ней начало расплываться красное пятно. Поднялся.
– Миша, Дима, идем ко мне. Помянем по-православному. Виталик, Юля, давайте… Света, – принялся он скликать своих.
Алла уже вышла из-за стола, прошмыгнула ближе к выходу.
– Дядь Леонтий, – попытался урезонить старший из двоюродных братьев Леши.
Но Леонтий слушать не стал.
– Все! Могу я выпить за помин души?! Сына моего?! Единственного сына моего Алексея!
Вышел стремительно. За ним вышла Алла. Остальные потянулись следом.
– Прости, хозяйка… Мы лучше…
И бочком на выход.
Со двора раздался лай. Алла вскрикнула, Леонтий выругался. Возня, глухой стук удара, визг Мальчика.
Люся выглянула в окно. Леонтий тащил из конуры авоську с бутылками. Алла давила локтем на ручку ворот, пытаясь открыть. В руках у нее была Машкина кастрюля. Прихватила по пути.
Родственники ушли все. Последняя, жена одного из двоюродных братьев, перед уходом что-то долго нашептывала Маше. Та сидела, не шелохнувшись.
Суп съели в тишине. Люся с Ольгой собрали тарелки, подали второе.
Андрей ограничился обязательной программой: сказал о том, какой Леша был энергичный и яркий человек. "И прекрасный работник", – добавил. И жест в направлении начальника – будто отдал пас. Начальник продолжил про прекрасного работника: что ни поручишь, всегда в срок и в полном объеме, ответственность, добросовестность… вот, мы тут еще немного собрали и как бы квартальная премия, уже была выписана… нашли выход, решили вам передать… конверт повис над столом – куда: налево к портрету или направо к вдове… налево ближе… конверт улегся возле молодого улыбающегося Леши.
И выдохлись.
Зашептались, принялись играть в гляделки: скажи – нет, ты давай скажи.
– А кто-нибудь знает из вас, как мы с Лешей познакомились? – спросила Маша собравшихся. – Леша рассказывал?
Андрей поднял руку: я знаю, мне Леша рассказывал.