- Тебя б наизнанку вывернуло, гадом буду. Ну а на День встречи старых выпускников? У них там такой день: сползаются все недоумки, позаканчивавшие Пенси с 1776 года, и разбредаются по зданьям - с жёнами, детьми, всеми остальными. Поглядела б ты на одного пожилого чувака, лет под пятьдесят. Подошёл к нашей комнате, постучал в дверь и спрашивает, не возражаем ли, мол зайдёт в уборную. Я вообще не понял, какого чёрта нас спрашивал - ведь нужник совсем в другом конце. Знаешь, чего он сказал? Хочет посмотреть, не затёрто ль ещё его имя на дверце возле одного из толчков. Оказывается, лет девяносто назад тот вырезал своё проклятое дурацкое паскудное трёхнутое имя на дверце отхожего места и желает проверить, сохранилось ли оно. В общем, вынудил меня с соседом по комнате сопроводить его в уборную, всё такое, да торчать там, пока он шарил по всем дверцам. А сам без умолку болтал, дескать в Пенси прошли лучшие дни жизни, давал кучу советов на грядущее, всё такое прочее. Ё-моё, жуткую тоскищу нагнал! В смысле, чувак не плохой - отнюдь. Но ведь не обязательно быть плохим, дабы на мóзги надавить - даже хороший чувак запросто управится. Надо всего лишь завести людей в сральню да искать на дверце имя, а самому при том давать кучу дурацких советов - вот и всё. Не знаю. Пожалуй, выглядело б не так уж гнусно, кабы он не дышал точно паровоз. Чувак ведь только-только влез по ступенькам, страшно запыхался, посему разыскивая, продолжал тяжеленно дышать - ноздри эдак чуднó, печально вздрагивали - но всё советовал нам со Страдлейтером вынести из Пенси по мере сил больше. Боже мой, Фиби! Ну как объяснить. Просто мне не по вкусу всё творящееся в Пенси. Ну как объяснить.
Тут старушка Фиби чего-то сказала, неразборчиво - ведь лежала, уткнув щёку со ртом в подушку.
- А? - спрашиваю. - Вынь рот-то из подушки. Ни хрена не слышно.
- Тебе вообще ни фига не по вкусу.
От этих слов ещё муторней стало.
- А вот и нет. По вкусу. Ещё как по вкусу. Зря ты. На кой чёрт эдак говорить-то?
- Потому что не по вкусу. Учебные заведенья никакие не по вкусу. Полным-полно чего не по вкусу. Вообще ни фига.
- Нет, по вкусу! Тут ты ошибаешься - именно тут ты ошибаешься! На кой чёрт эдак говоришь? - Ё-моё, во испортила настроенье.
- Потому что не по вкусу. Назови хоть одно.
- Одно? Из того, чего по вкусу? Ладно.
Зараза, а сам никак не сосредоточусь. Иногда трудно вот так вот взять - да собраться.
- В смысле, чего обалденно по вкусу? - спрашиваю.
Она не ответила. Скособочилась эдак в самом дальнем углу кровати. У чёрта на рогах, чуть не за тыщу вёрст.
- Ну - ответь, - говорю. - Одно, чего мне обалденно по вкусу или просто по вкусу?
- Обалденно.
- Лады, - вот засада, всё соображалку никак не сосредоточу. В башку-то почти ни хрена не лезет, только те две отшельницы, собирающие бабки в старые потрёпанные соломенные корзины. Особенно очкастая - ну, с железной оправой. А ещё - парень из Элктоновых Холмов. Там учился парнишка, Джеймз Касл, который не пожелал взять обратно слова о самодовольном таком чуваке, Филе Стэбайле. Однажды Касл назвал его индюком надутым, а один из паршивых дружков Стэбайла тому наябедничал. В общем, Стэбайл с ещё, вроде бы, шестью столь же гнусными выродками подвалили в комнату к Каслу, заперли чёртову дверь и норовили заставить его взять слова обратно, однако он отказался. Тогда те принялись за него круто. Даже не стану говорить, чего сделали - настолько гадко, - но старина Касл всё равно не пошёл на попятную. А посмотрели б вы на него! Тощенький-слабенький чувачок, ручонки - словно палочки. В конце концов взял да вместо того, чтобы брать слова обратно, выпрыгнул из окна. Я в тот миг под душем стоял, всё такое, но даже до меня долетел звук паденья. Но просто подумал, дескать из окна выскочил приёмник, или ящик, иль ещё чего, но никак не парень, ё-моё. А потом слышу - все бегут по проходу да вниз по лестнице. Ну, тоже халат набросил и мчу. Глядь - а старина Касл лежит прям на каменных ступенях, и вообще. Насмерть разбился, вокруг разлетелись зубы, всё в кровище, поближе подойти никто не смеет. А я ему перед тем дал поносить водолазку, он как раз в ней. Чуваков, пытавших парня в комнате, всего лишь исключили. Даже под суд не отдали.
Вот в сущности и всё крутившееся по извилинам. Две отшельницы, с кем завтракал, да Джеймз Касл из Элктоновых Холмов. Чуднó, но, по правде говоря, даже толком его не знал. Жуткий тихоня. Мы вместе посещали исчисленья, но он сидел в противоположном конце комнаты, руку почти вовсе не тянул, к доске не выходил. Кой-какие чуваки вообще очень редко с места вякают, к доске тоже не лезут. Вроде бы всего один раз-то с ним и поговорили - ну, пока он просил водолазку. Я чуть не отпал от адского удивленья, и вообще. Помню, чищу зубы в умывалке, тут он заходит. За ним, говорит, заедет двоюродный брат, хотят покататься на тачке, всё такое. Даже не представляю, откуда вообще проведал о водолазке. А про него я знал исключительно почему: во время переклички евойное имя всегда называли прямо перед моим. Кабел Р., Кабел У., Касл, Колфилд - как щас помню. Честно говоря, не больно-то хотелось одалживать ему шмотку. Ведь почти незнакомы.
- А? - спрашиваю старушку Фиби. Она чё-то сказала, но я не уловил.
- Даже одного не сумел придумать?
- Сумел, к твоему сведенью. Ещё как сумел.
- Ну дык давай.
- Мне по вкусу Элли, - говорю. - И по вкусу то, чего делаю сейчас. Сижу здесь с тобой, разговариваю, думаю про всякую хреноту…
- Элли умер… Вечно ты так! Раз человек умер, всё такое, да уже на Небесах, нельзя по-настоящему…
- Знаю: умер! Думаешь, забыл? Но почему ж ему не продолжать мне нравиться-то? Господи, не прекращать же любить человека лишь из-за того, мол умер - тем более он в тыщу раз клевее всех живых знакомых, и вообще.
Старушка Фиби промолчала. Раз нефига сказать, попусту не болтает.
- Короче, мне щас тоже по вкусу, - говорю. - В смысле, прямо щас. Сидеть здесь с тобой, трепаться, дурачи…
- Нет, таковское не по-всамделишному.
- Ещё как по-всамделишному! Однозначно. Почему, чёрт возьми, нет-то? Вечно людям кажется, якобы всё не по-всамделишному. Меня уж прям начинает к чёрту мутить.
- Да не чертыхайся ты… Ну хорошо, назови ещё чего-нибудь. Например, кем бы хотел стать. Ну, учёным там. Или правоведом, иль ещё кем.
- Учёным не сумел бы. Какой я на фиг учёный.
- Ну, правоведом - вроде папы, и вообще.
- Правоведы, наверно, ребята неплохие - но меня не тянет. В смысле, вроде бы ништяк, пока ходят да всю дорогу спасают жизнь невиновным чувакам; однако правоведы ведь совсем не эдакой хренотенью занимаются. Вся их работа - загребать бабки, играть в гольф-бридж, покупать тачки, пить можжевёловку с вермутом и круто выглядеть. К тому ж вообще. Даже взаправду спасая чувакам жизнь, всё такое, как определить: впрямь хочешь вытаскивать чуваков, или на самом-то деле мечтаешь слыть охренительным правоведом, дабы после проклятого судебного заседанья все, хлопая б тебя по плечу, поздравляли - представители печати с остальной шушерой - ну, точно в сраных фильмах? Как отличить, мол ты не показушник-то? Беда в чём: никак.
Не уверен, понимала ли старушенция Фиби, о чём я, чёрт побери, толкую. В смысле, маленькая ещё, всё такое. Но хоть слушала. А коль тебя слушают - уже неплохо.
- Папа тебя убьёт. Убьёт.
Но я пропустил мимо ушей. Задумался кой о чём ещё - аж чердачок слегка поехал.
- Знаешь, кем бы хотел стать? - говорю. - Знаешь, кем? В смысле, кабы мне, чёрт возьми, дали выбор?
- Кем? И чертыхаться кончай.
- Песенку помнишь: "Там кого-то ловит кто-то во поле, во ржи"? Дык вот: хоте…
- Нет. "Там кого-то встретит кто-то во поле, во ржи"! Вирши. Роберта Бёрнза.
- Я врубаюсь: вирши Роберта Бёрнза.
Вообще-то она права. Действительно "Там кого-то встретит кто-то во поле, во ржи". А тогда я не знал.
- Но мне казалось "Там кого-то ловит кто-то", - говорю. - В общем, постоянно представляю детишек, играющих во что-то на огромном ржаном поле, всё такое. Тысячи маленьких детей, а вокруг никого… в смысле, из взрослых… кроме меня. Стою на краю жутко обалденного обрыва. Понимаешь, мне положено ловить всех, кто вот-вот упадёт вниз - в смысле, они бегут, под ноги не смотрят, тут я откуда-то выхожу да их ловлю. Целыми днями готов там торчать. Просто стоять у обрыва на краю ржаного поля, всё такое. Понятное дело, чердачок-то у меня подтекает, но честно - тянет только к этому. Вот такой вот бзик.
Старушка Фиби долго молчала. Потом опять говорит:
- Папа тебя убьёт.
- Да по фигу мне - убьёт дык убьёт.
И поднявшись с кровати, пошёл звонить г-ну Антолини - чуваку, который вёл у нас английский язык в Элктоновых Холмах. Теперь живёт в Новом Йорке. Ушёл из Элктоновых Холмов преподавать английский в вузе.
- Звякнуть надо, - говорю Фиби. - Ща вернусь. Пободрствуй. - Не хотел, чтоб заснула, пока торчу в гостиной. Само собой, и без того не стала бы спать, но на всякий случай попросил, просто для уверенности.
Уже шагнул к двери, но вдруг старушка Фиби окликнула:
- Холден!
Оборачиваюсь.
Снова сидит как бы прямо. Жутко всё же хорошенькая.
- Я, - говорит, - беру уроки рыганья у одной девочки, Филлис Маргулис. Послушай.
Короче, прислушался - и чего-то услыхал, но не очень впечатляющее.
- Здоровско, - говорю.
И пошёл в гостиную звонить прежнему учителю, г-ну Антолини.
23
На проводе висел недолго - из опасенья, мол посреди разговора ввалятся предки да застукают. Но обошлось. Г-н Антолини разговаривал весьма любезно. Предложил, коль мне охота, ехать прямо к ним. Небось, разбудил и его самого, и жену, поскольку адски долго не снимали трубку. Он сразу спросил, не стряслось ли какой беды, но я успокоил. Однако поведал, дескать вылетел из Пенси. На хрена, думаю, темнить-то? Чувак только Господа Бога помянул, и всё. Вообще-то он довольно остроумный. Короче, велел ехать прямо к ним - раз надо.
Пожалуй, г-н Антолини лучший учитель изо всех, какие мне попадались. Ещё довольно молодой чувак - чуть старше Д.Б., - и с ним не в лом поприкалываться, нисколько не теряя к нему уваженья. Именно он в конце концов поднял Джеймза Касла - ну парня, выпрыгнувшего из окна, я вам рассказывал. Старина Антолини пощупал у него пульс, всё такое, после снял плащ, прикрыл Джеймза Касла, сам отнёс к врачу. И по фигу, что весь плащ испачкается кровью.
Возвращаюсь в комнату Д.Б., а старушка Фиби включила приёмник. Передают наигрыши для плясок. Правда, работает очень тихо, дабы не разбудить служанку. Посмотрели б вы на неё. Вылезя из-под одеяла, сидит прям посреди кровати, а ноги заплела - ну, словно йог какой-нибудь. И пиликанье слушает. Просто отпад.
- Иди, - говорю. - Хочешь поплясать?
Ещё совсем маленькой я учил её круженью, всякому такому. Двигается она здорово. В смысле, просто показал несколько ходов. А вообще-то сама наловчилась. Человека ведь нельзя научить, как надо плясать.
- Ты же, - говорит, - в туфлях.
- Сниму. Давай.
Пулей выскочила из кровати, подождала, пока разуюсь, и мы немного покружили. У ней впрямь обалденно клёво выходит. Вообще-то не люблю людей, пляшущих с детьми; вид обычно просто ужасный. В смысле, сидишь где-либо в кабаке, а какой-то старпер выводит на площадку маленькую дочку. Вечно у неё сзади по оплошности задрано платье, к тому ж вообще девчонка ни хрена двигаться не умеет - короче, смотреть противно - но мы с Фиби на людях не вылазим. Так - дома дурака валяем. Но с нею-то случай особый, она-то как раз плясать умеет. Всё улавливает, куда ни поведи. Даже мои длиннющие ноги не мешают - в смысле, нужно лишь адски крепко её держать. Совсем не отстаёт. Хоть делай всякие переходы или какие-нибудь допотопные прикольчики, даже джиттербаг не слабó чуток отчебучить - всё равно успевает. Танго - и то сладит, чёрт побери.
Пляски четыре кружили. В перерывах она уморительная, бесёнок. Просто стоит в исходном положеньи. Даже не разговаривает, и вообще. Обоим надо, замерев, ждать, пока лабухи снова заиграют. Отпад. Но смеяться, само собой, тоже нельзя.
Короче, сплясали вещи четыре; я выключил приёмник. Старушка Фиби, запрыгнув обратно в кровать, влезла под одеяло.
- У меня уже лучше выходит, правда? - спрашивает.
- Ещё бы!
А сам снова сел на кровать. Дышу прям с трудом. Надо же столь адски укуриться - никакой дыхалки не осталось. А ей - хоть бы хны.
- Пощупай мой лоб, - вдруг говорит.
- Зачем?
- Пощупай. Просто тронь по-быстрому.
Дотрагиваюсь. Но ни шиша не почувствовал.
- Пылает? - спрашивает.
- Нет. А должен?
- Ага… ща’сделаю. Ну-ка ещё раз.
Я опять тронул, но так ни фига и не уловил, а сам говорю:
- Вроде б уже начинает, - не хочу, дабы у неё развился проклятый зажим.
Она кивнула:
- Запросто нагоню выше тернометра.
- Термометра. Кто тебе сказал?
- Научила Элис Холмборг. Надо скрестить ноги, задержать дыханье и думать про чего-нибудь очень-очень горячее. Про отопленье, иль ещё чего. Тогда весь лоб становится прям горячим-горячим - запросто даже пальцы кому-нибудь обжечь.
Ну, умора. Я отдёрнул от лба руку, якобы обалденно испуган.
- Спасибо за предупрежденье.
- Да нет, твои б не обожгла. Не стала б слишком… Тсс!
И прям подпрыгнула на кровати. Вот чёрт, аж сердце ёкнуло от страха.
- Ты чё? - говорю.
- Дверь! - громко шепчет. - Вернулись!
Я вскочил, подбежав к столу, вырубил свет. Потом схватил туфли, загасил окурок о каблук, сунул ошмётки в карман, помахал руками, ну дым разогнать - вот чёрт, не следовало здесь курить, - залез в стенной шкаф и прикрыл за собой дверцу. Ё-моё, сердце колошматит словно бешеное.
Слышу, в комнату вошла мама.
- Фиби? Хватит притворяться. Я видела свет, сударыня.
- Привет! Не спалось. Как съездили?
- Чудесно, - скорей всего, мама просто так сказала. В гостях особого удовольствия не получает. - Позволь спросить, почему не спишь? Тебе не холодно?
- Да нет, просто не спалось.
- Фиби, уж ты здесь не курила ли? Скажи, пожалуйста, правду, сударыня.
- Чево? - спрашивает старушка Фиби.
- Ты меня слышала.
- Просто прикурила на миг. Всего один раз вдохнула. И сразу выбросила в окошко.
- Позволь спросить, зачем?
- Не спалось.
- Меня это не радует, Фиби. Совсем не радует. Хочешь ещё одно одеяло?
- Нет, спасибо. Спокой’ночи! - яснее ясного: старушка Фиби норовит побыстрей от неё отделаться.
- Как просмотр? - спрашивает мама.
- Здоровско. Только мамаша у Элис… Весь целый показ наклонялась и приставала, не знобит ли её. Зато обратно ехали на легковушке.
- Дай-ка лоб пощупаю.
- Ничем я не заразилась. У неё ни фига нету. Просто мамаша такая.
- Ладно. Спи сейчас же. Поужинала хорошо?
- Вшиво.
- По-моему, ты слышала, чего сказал отец об этом словечке. А почему же всё-таки вшиво? Прекрасная баранья отбивная. Я всю Лексингтонскую улицу исходила, лишь бы…
- Отбивная-то вкусная, но Чарлин, подавая тарелку, вечно на менядышит. На всю еду дышит, и вообще кругом. Прям на всёдышит, дышит.
- Ладно. Спи. Поцелуй маму. Ты помолилась?
- Ещё в уборной. Спокой’ночи!
- Спокойной ночи. Скоренько засыпай. Голова просто раскалывается, - сказала мама. Голова у неё болит довольно часто. Правда.
- Выпей аспирину, - посоветовала старушка Фиби. - Холден ведь приедет в среду?
- Насколько мне известно. А теперь укройся получше. Ещё, ещё.
Я слышал, как мама, выйдя, закрыла дверь. Подождал минуту-другую. Затем выполз из шкафа. Причём тут же в темнотище налетел на старушку Фиби - оказывается, вылезла из кровати и шла чего-то мне сказать.
- Не ушиб? - спрашиваю. Теперь приходилось шептать - ведь предки дома. - Пора сваливать.
В потёмках нащупал кровать; сев на краешек, надеваю туфли. Пожалуй, тут вроде как засуетился.
- Щас неходи, - прошептала Фиби. - Погоди, пока уснут!
- Наоборот. Нужно щас. Щас лучше всего. Она пойдёт в ванную, папаша включит новости, иль ещё чего. Лучше всего прям щас.
А сам с трудом шнурки завязываю. Вот чёрт, надо ж эдак задёргаться. Меня б, конечно, не убили, и вообще - просто радости мало, всё такое, коль дома застукают.
- Где ты, ё-моё? - спрашиваю старушку Фиби. Вот мрак кромешный, ни хрена не разберёшь.
- Здесь, - стоит прям рядом со мной, а ни фига не видно.
- Я оставил проклятые чемоданы на вокзале. Слушай. Как у тебя с бабками, Фиб? А то почти ни шиша не осталось.
- Только рождественские. На подарки, всё такое. Ещё вообще ничего не купила.
- Мм-х! - не хотел забирать её подарочные тити-мити.
- Возьми немного.
- Неохота брать рождественские.
- Немножко одолжить могу.
Слышу - шебуршится у письменного стола Д.Б, открывает тыщу ящиков, шарит по ним. Темнотища в комнате - глаз выколи.
- Раз уедешь, значит не увидишь меня в постановке, - говорит дрожащим голосом.
- Нет увижу. До того никуда даже не поеду. Думаешь, собираюсь пропустить постановку? Поживу, наверно, у господина Антолини - скорей всего, до вторника. И вечером приеду домой. Я те звякну, чуть только получится.
- Вот, - старушка Фиби пыталась отдать бабки, но никак не нащупает мою руку.
- Где?
Вложила бумажки в ладонь.
- Эй, зачем столько? Дай два-три рваных - и всё. Кроме шуток… На, - пытаюсь сунуть, а она не берёт.
- Возьми все. Потом отдашь. Принесёшь на представленье.
- Сколько здесь, Господи?
- Восемь-восемьдесят пять. Шестьдесят пять. Малость потратила.
И тут у меня вдруг потекли слёзы. Не сдержался. Плакал так, что никто б даже не услышал, - но плакал. Старушенция Фиби адски испугалась, подошла, желает утешить, но заплакав, чёрта с два сразу прекратишь. А сам всё ещё сижу на краю кровати; она положила лапу мне на плечи, я тоже сестрёнку обнял, но всё равно долго не мог успокоиться. Думал, задохнусь до смерти, иль ещё чего. Ё-моё, на бедную старушку Фиби дикого страху нагнал. К тому ж окно проклятое открыто, и вообще; чувствую, она дрожит, всё такое - ведь в одной пижаме. Норовлю запихнуть обратно в постель - упирается. В конце концов откатило. Правда, весьма, весьма нескоро. Короче, застегнул на все пуговицы куртку, всё такое. Пообещал позвонить. Она говорит, хочешь - ложись со мной, но я отказался. Мне, говорю, лучше отвалить, г-н Антолини ждёт, и вообще. Затем достал из кармана охотничью кепку и отдал ей. Она любит всякие прикольные кепки. Ещё не желала брать, но я заставил. Готов поспорить: спать легла в ней. Честно - от таких кепок Фиби просто балдеет. Потом ещё раз пообещал звякнуть, чуть только получится, и отчалил.