- К тому же, - продолжил Киник, - становится понятно самое главное - зачем тебя заставили обниматься с трупом! Мы упёрлись, что он - любовник твоей жены. Но с чего мы взяли, что это - главное?! Он ведь не столько любовник твоей жены, сколько любовница мужчин, причём многих. А это чрезвычайно важное знание. Тебе сделали не его объятия, а его близость. Никуда не денешься, так уж устроены люди, что, пережив потрясение, они непроизвольно стараются всю последующую жизнь воспроизводить обстоятельства главного для них потрясения. Именно поэтому преступники систематически попадаются в засады на месте совершённого ими преступления. Или во время похорон жертвы. Или при попытке нового преступления, во всех деталях повторяющего предыдущее. Казалось бы, от рокового возвращения в прошлое надо держаться подальше, однако… Всё наоборот. Они, напротив, возвращаются вновь и вновь - и со всё большей страстью. И не только убийцы. Раз изменившая женщина остановиться тоже не в состоянии… Как бы она того ни хотела. Короче, весьма вероятно, что - крепись! - желание обниматься с "милашкой" может стать для тебя навязчивой потребностью.
Пилат оторопело смотрел на Киника. Он знал о страсти людей воспроизводить наиболее скверные в своей жизни моменты. Но к себе это знание применить не догадывался.
- Обниматься? Какой ужас! - упавшим голосом сказал наместник Империи Понтий Пилат. - А если я не хочу?.. Да-да, я не хочу!! Что же мне делать? Что?
- Очищение, - сказал Киник. - К`атарсис! Рождение для истинного отвращения ко греху - это начало. Покаяние, оно…
- Хорошо-хорошо, - поморщился Пилат, решительным движением руки останавливая Киника. Набожность его жены привила ему устойчивое отвращение даже к отдельным употребляемым ею словам. - Давай лучше по существу. Что ещё эта твоя "интересная мысль" объясняет?
- Не моя - твоя! Ты сказал! И эта твоя идея объясняет также и то, почему тебя подставили не на выходе из дворца, - что было несравненно проще организовать, - но лишь на подходе к "красным светильникам"! Важно само место! Оно - ключ! Ты был возбуждён… от предвкушения. И потому потрясшие тебя объятия с "милашкой" бессознательно связались с возбуждением - напрямую. Отсюда - стоит тебе возбудиться… Или, наоборот, стоит тебе столкнуться с "милашкой"… Был ты возбуждён?! Признавайся!
- Лунная женщина! - в ярости зарычал Пилат, вскакивая с кресла. - Та - гнида говорящая! Та самая! Вот - су-ука!.. - Пилат заметался по Хранилищу. - Да! Да!! Да!!! Ей-таки удалось своим кривляньем меня… заинтересовать! В сущности, до того проулка с этим козлом зарезанным оставалось несколько шагов - я просто не успевал… успокоиться! Не успевал!.. Да!! Я потому не слышал шагов убегавших убийц, что ещё был с ней! И вообще ничего не слышал! Кроме её смеха! Издевательского! О-о!!!.. Теперь я начинаю понимать, почему она не всхлипывала, но хохотала! Издевательски! Су-ука!!
- Хитр`о задумано, - вздохнув, сказал Киник. - Рассчитано до мелочей. Я бы так не смог. Они почему-то всегда оказываются хитрее.
- О, боги! - Пилат продолжал метаться по Хранилищу. - Без тебя я бы никогда не догадался. Никогда! Откуда ты всё это знаешь? Кто научил?!
- Никто, - сказал Киник. - Но это - истина.
- Что есть исти…? - непроизвольно хотел было отшутиться жениными словами Пилат, но осёкся. Что может быть сейчас неуместней этой навязчивой дешёвки? - Теперь остаётся только выяснить - кто? Кто всё это задумал? Какая грязная скотина? Убью гада! В Иерусалиме пидоров - легион! Всех закопаю!.. Кто? Может… начальник полиции?..
- А вдруг он не в Иерусалиме? - спросил Киник. - Не стоит исключать и такой возможности.
- С чего ты взял? - замер Пилат.
- Есть ещё одна тонкость. Особенность обнявшего тебя трупа не только в том, что он-"милашка", но ещё, что он - сын патриция. А следовательно, и сам - патриций. Неважно, что незаконнорождённый. Это для законов - формальных - он не патриций. А по душе- вполне!
- Что ещё? - нетерпеливо подгонял Пилат. - Говори!
- Если продолжить твою же "интересную мысль", то предполагается, что ты будешь жаждать не простого "милашку", но будешь тянуться к патрицию. Патриции же в Иерусалиме не водятся, так что, похоже, тебя действительно ждут в Риме. Столице власти над миром. Уже вожделенной столь многими.
- Гады! Ну… - и Пилат многосложно выругался.
Он ещё долго являл это своё умение. Стены Хранилища за всю историю своего существования не слышали и десятой доли - ни до, ни после.
- Всё это - логично, - чуть успокоившись, наконец сказал Пилат. - И кинично. Кинично, а следовательно, верно… Как наместник, я должностью привязан к провинции, но если меня наместничества лишают, то я волей-неволей вынужден ехать в Рим - испрашивать новое назначение.
- Вот это ход! - подобно зрителю у прекрасного творения живописца, воскликнул Киник. - Согласись, противостоящий тебе противник почти гениален!
- Приезжаю, а там, в Риме, меня - и… - Пилат опять произнёс несколько слов, более уместных в казарме легиона, чем среди свитков.
- Да, тебе предложено повышение. Разве ты не хотел расширить пределы власти?
Понтий Пилат опустил голову - чтобы с Киником глазами не встретиться.
- В таком случае, - медленно сказал наместник, - начальник полиции прав, и тот соглядатай из Рима вовсе не соглядатай. Он - провокатор! И обманул всех своим прибытием якобы только в ночь преступления. Каким-то образом он смог-таки устроить эту западню… Соглядатай!!.. Вот кто! Он! Сволочь!!
Пилат, не прощаясь, скорым шагом направился к выходу. Он был так поглощён совершённым им разоблачением, что не услышал последних слов Киника. А тот сказал следующее:
- Интересно более всего то, что обо всём, что от тебя хотят, ты, Пилат, в сущности, догадался сам…
глава VIII
ночь. второй верный раб
Конус лунного света падал на засовы ворот постоялого двора. Ночью они должны были бы быть задвинуты, но…
Чей это сдавленный крик?
- Где твой хозяин? - повторил вопрос начальник полиции. А обращался он ко второму верному рабу присланного из Рима соглядатая.
Руки раба были заломлены.
- Где?! Он?! - чеканно повторил начальник полиции.
Но верный раб продолжал молчать.
Начальник полиции размахнулся и вновь несильно ударил раба в солнечное сплетение. Тот захлебнулся, но на державших его стражниках не обвис.
- Дальнейшее твоё… э-э-э… удовольствие зависит от твоих, уважаемый господин, ответов, - сменил тактику допроса начальник полиции. Теперь необходимо было многословие: привыкших получать отрывистые приказания многословие пугает даже больше, чем побои. Как вообще пугает всё незнакомое. - Мы и так знаем, господин, - ехидство начальника полиции было безмерно, - что твой хозяин сейчас наслаждается жизнью под одним из "красных светильников". И ты тоже это знаешь. А теперь ещё знаешь, что мы это знаем. Знаем также и ещё многое, - кроме этого. Даже то, чего ты не знаешь. Итак, если ты скажешь, что хозяин твой не под "красным светильником", то мои люди, - начальник полиции кивнул в их сторону, - кстати сказать, намного более жестокие, чем я, тебя… накажут. Возможно, накажут так, что ты уже никогда никому не сможешь пожаловаться, что тебе сначала было больно. Вернее, не "возможно", а всенепременно. Или будешь завидовать способности своего хозяина ходить к женщинам. Если же ты скажешь правду, то я с ней соглашусь, и мы с тобой будем разговаривать дальше - к нашему обоюдному удовольствию. И об этом разговоре тоже никто не будет знать. Или тебе хочется потерять привилегии верного раба?.. Итак, я знаю, что ты знаешь, что мы знаем…
Раб заметно стал изнемогать. Но продолжал молчать.
- Мне всего-то и надо знать: когда и куда ходил и ходит твой хозяин. Всё равно мы знаем всё. Но хотим, чтобы ты сам - сам! - не как раб, а как господин, сказал правду. Истина сделает тебя свободным.
- А зачем она мне, эта свобода? - голос раба сорвался в хрип. - Сейчас я чувствую себя во много раз свободней, чем прежде - у себя в горах.
"В последнее время город стал притягивать философов. Они его просто захлестывают, - озабоченно подумал начальник полиции. - Волны философов… Ох, не к добру это. Что-то будет…"
И сказал:
- Итак, предлагаю в последний раз: выбираешь продолжительные муки перед смертью, которую никто не оценит, или… - наслаждение?
- А какое наслаждение? - прохрипел верный раб. Так, на всякий случай… прохрипел.
То, что он вообще заговорил, означало его готовность сказать всё. Теперь рядом с кнутом пришла пора показать и пряник.
- Я привёл лучшую женщину города, - криво ухмыльнувшись, сказал начальник полиции. - Твой хозяин, даже если обыщет все кварталы блудниц, лучшей не найдёт. Он думает, что только один он имеет право наслаждаться, а вас, верных рабов, никак награждать не стоит?! Но лучшее достанется тебе. На самом деле. А ему достанется… хуже. Хоть на мгновение, но ты окажешься выше его! А в памяти - этот дар останется! Живём только раз! Помни!
- Он полетел на "красные светильники", - как бы нехотя сказал верный раб. - Сказал, что не будет искушать ночь и вернётся с рассветом.
- Прекрасно, - усмехнулся начальник полиции. - Правду говорить легко и приятно. Тем более, что за неё ожидает награда.
Начальник полиции, чуть повысив голос, приказал:
- Войди!
Из-за ворот появилась закутанная в белое покрывало женщина.
Начальник полиции кивнул.
Она, ни слова не говоря, дала накидке медленно соскользнуть к ногам. Под ней вместо обычной нижней одежды оказалось замысловатое переплетение изукрашенных стеклянным бисером шнурков с изящными металлическими украшениями, впрочем, недорогими.
Выйдя за круг складок хитона, она стала пританцовывать, медленно поводя бёдрами. Медленно - и эта томная неторопливость всякого мужчину, подолгу не видевшего ласково поглядывавшей на него женщины, не могла не заставить… заинтересоваться.
- На колени! - коротко приказал начальник полиции.
Медленно, очень медленно она повернулась к верному рабу спиной, отцепила часть надетых украшений и - медленно! - опустилась на колени, приняв священную позу предельного повиновения.
Глаза у верного раба загорелись ещё больше.
- Добровольная помощница полиции, - саркастически усмехнувшись, сказал начальник полиции. - Мы, услышав от тебя всё необходимое, уйдём. Если же она посмеет подняться раньше, чем ты её отпустишь, можешь её изнасиловать. Никто не будет против. И прежде всего она сама.
- Спрашивайте, - раб облизнул разом пересохшие губы.
- Сдаётся мне, что в первую в городе ночь хозяин твой на положенном месте не ночевал, - сказал начальник полиции. - Твой сотоварищ нам сказал, что вы спали поперёк двери и выйти он не мог. Так ли было?
- Он соврал, - прохрипел верный раб. - Жена господина осталась дома, в Риме! Что вы хотите? Ну и он сразу же… на "красный светильник". В их, - раб мотнул головой в сторону блудницы, - квартал. Он о нём знал ещё до приезда сюда!
глава IX
третья посмертная жизнь
- И ещё, - не дожидаясь, пока Пилат опустится в кресло, сразу перешёл к делу Киник, - мы, размышляя о посмертных жизнях основной улики, не обсудили самое главное.
- Основной улики? Главное?.. - поморщился наместник, ещё находясь под впечатлением успехов розыскных усилий начальника полиции, полностью подтвердивших догадку о соглядатае как орудии заговора с целью его, наместника, смещения. Он уже предвкушал, какие обильные результаты даст пытка соглядатая. Впрочем, торопиться особенного смысла не было, желательно было выявить все его связи. А они, очевидно, были даже во дворце. Считая дело уже практически расследованным, Пилат после стольких дней тревожащей неизвестности был особенно весел. Выражаясь языком Киника, "основная улика" если и имела значение, то скорее только историческое. Или эстетическое.
Киник равнодушию наместника не удивился и, обращаясь к Пилату, продолжил:
- Конечно, главная улика - форма на тебя… воздействия. - У трупа посмертных жизней гораздо больше, чем может показаться. Их - целый хоровод. Мы с тобой присмотрелись только к двум его ипостасям. Любовника многих мужчин и сына патриция, то есть самого, в сущности, патриция. А про третью, главную ипостась - забыли!
- Что он любовник ещё и моей жены? - усмехнулся наместник. - Или то, что он - несостоявшийся мой любовник?!
- То, что он любовник жены, - это, точно, ещё одна его жизнь. Но самое главное в трупе то, что он - труп.
- Грандиозно! - рассмеялся наместник. - После разговоров с тобой никогда бы об этом не додумался! Удивительно: труп! Ха-ха! Ха-ха-ха!
Киник, заразившись неуместным смехом наместника, не удержался и тоже, давясь, рассмеялся.
- И всё же, - сказал он, - он - труп. И это очень важно.
- Ха! Говорят, что есть много таких, которые… любят именно с трупами, - не унимался наместник. - Да, они явно предполагали, что я отныне приговорён ворочаться по ночам и сожалеть, что я тогда его не изнасиловал! Ха-ха!
В каждой шутке шутки только доля. Остальное - правда, всегда постыдная. И эта действительно обнимавшая Пилата "шутка" заставляла сердце Киника сжиматься от сострадания. Как же всё-таки силён дракон власти!
Можно было бы, расследуя продолжающееся воздействие трупа на жизнь Пилата, употреблять не выражение "посмертная жизнь", а слово "смысл", но слово это абстрактно и неощутимо, а влияние умершего динамично и осязаемо.
- Умолкаю, - сказал Киник. - Послушаем, что обнаружил начальник полиции. Неважно, что на пустом месте. Скорее всего, это признание якобы свидетеля. Ведь так?
- А что начальник полиции? - перестал смеяться наместник. - Поступает согласно профессиональным навыкам. Расширяет круг поисков. Правильно, копает всё глубже и глубже. Роет. Углубляется. Покупает расположение свидетелей и проводит грандиозные налёты. Похоже, нисколько не сомневается, что и в случае с любвеобильным трупом справедливость восторжествует… Как я его понимаю! Хотя бы спит спокойно - уверенный в своей правоте. И в своём будущем. Я имею в виду как начальника полиции. Но он своими налётами и заговорившими свидетелями меня успокаивает. А что ты? К чему приводят разговоры с тобой? Остаться ночью наедине с собой и представлять, какой смысл в каждом объятии и сколько в каждом трупе посмертных жизней? Притом выясняется, что в центре этого хоровода - я. Так и с ума сойти можно. Причём всенепременно! - наместник иронично передразнил начальника полиции. - Кому она нужна, твоя правда - такая? Кроме тебя самого?
И наместник развалился в кресле.
- Тебе, - помолчав, серьёзно сказал Киник. - Тебе самому. Разве не нужна? Разве жизнь живого произрастает не из истины?
- Истины? - наместник вдруг помрачнел. С бодреньким начальником полиции, всегда угодливо соглашающимся, было не в пример проще.
- Конечно, нужна, - тяжело вздохнул Пилат. - Только становится страшно, когда начинаешь думать, что рядом с тобой тебя просчитывает кто-то неизмеримо тебя хитрее… Начинаешь себя чувствовать таким маленьким-маленьким… Как ребёнок, которого сейчас хочет отстегать мать, чтобы научить чему-нибудь для жизни ненужному.
- Как-как? - наклонился вперёд Киник. - Повтори, пожалуйста.
- Пожалуйста. Как ребёнок, которого сейчас хочет отстегать мать. Чтобы научить чему-нибудь. Для жизни ненужному, - повторил Пилат.
- "Чему-нибудь для жизни ненужному"… Интересная ассоциация… - заметил Киник. - Я над ней поразмышляю. На досуге.
- Ужасно! - воскликнул не наместник, а так, только его тень. - А с тобой можно разговаривать просто так - без смысла? И без последующего "размышления над"? Чтобы правда не была частью истины? А были просто слова, ни к чему не обязывающие? Простой трёп?
- Для этого у наместника есть начальник полиции. Тем более что разговоров "просто так" не бывает, трёп на самом деле - всего лишь скрываемая похвальба или подхалимство. И это в лучшем случае. Если мало начальника полиции, то, пожалуйста, - полный город и других ослов.
- Четвероногих? Или двуногих?
- И тех, и других, - серьёзно сказал Киник. - Польза от разговора с обоими типами одинаковая. Но осёл с хвостом всё-таки лучше - у него хоть есть уши. Застольные же подхалимы - один сплошной виляющий язык.
Пилат не мог не согласиться. Почему-то он подумал о Капри. Там не просто оргии, а действительно, клубок отъявленнейших в Империи подхалимов. Вряд ли кто из них способен на такой, как здесь, в Хранилище, разговор.
- Ладно, - сказал Пилат, - намёк понял. Переходим к главной улике. Похоже, ты тоже что-то раскопал. В хранилище - своего ума.
- Очень может быть, что и своего, - согласился Киник. - Но мне, точно так же, как и тебе, нужен собеседник. Объясняя другому, я получаю бесценную возможность хоть что-то понять для себя.
- Удивительное свойство человека! - задумчиво сказал Пилат. - Чтобы хоть что-то понять, собеседник совершенно необходим. Проговорить мысль. Выразить в слове. Самое важное. Опять логос! В этой необходимой равновеликости собеседников есть какой-то глубокий смысл. Очень глубокий… Но какой? - И тут Пилат неожиданно для себя добавил - Ци… Киничный?
- Прекрасно, - улыбнулся Киник. - Мы и эту мысль непременно обсудим. Когда-нибудь. Но сейчас - насчёт твоего мертве…
- Этим трупом, - перебил его Пилат, - нас хотят не просто разлучить. И труп этот не просто выпад против логоса. Кажется мне, это - ритуальное убийство.
"А неплохо продвигается расследование! Быстро!" - хотел было сказать Киник.
Но не сказал.
Решил: раз есть такая возможность, поменьше говорить, а побольше слушать.
Потрясающее расследование! Неужели, наконец-то, то самое, которое ответит на многие вопросы? То самое, о котором он столько лет мечтал? Нет, не зря, не зря его потянуло в Иерусалим!.. Не напрасен был этот долгий сюда путь!
- Кстати, а зачем тебе кинжал? - спросил Пилат. - Для боя он коротковат. Его сломали, - видимо, в бою. Так и было?
- Почти, - уклончиво ответил Киник.
- А зачем сохранил?
- Не сохранил, а подобрал. Это, действительно, не оружие. В каком-то смысле не вещь. Это - память… - Киник не хотел объяснять, что нож достался ему в память о спасении друга. В сущности, не догадайся тогда Киник в проёме городских ворот оторвать от повозки колесо и не отмахнись он так удачно от занесённого для второго удара этого уже обагрённого кровью друга кинжала, то нападавший нанёс бы удар, на этот раз уже смертельный. - Вот ведь как получилось! Единственная вещь, которая у меня была. И даже не вещь, а так… И к чему привела! Это - урок! Какой-то. Возможно, он в том, что главная моя слабость в… зависимости от прошлого. Вернее, в моём служении чувству. В желании чувством вернуться в прошлое. В нежить. А ведь прошлое для мудрого не воспоминание чувства, а урок.
- Догадываюсь, - сказал Пилат, не понявший последних слов Киника. - Память о каком-то бое. Вернее, о собственном спасении. Хранят обычно только такого рода вещи. Правда?
Киник молчал. Слово "обычно" было обличением. Он - не киник, а лишь "как все". Хранитель.