Разве в Риме не знали, что всякий наместник, если он действительно наместник, сопротивляться захочет, сопротивляться будет - и даже по должности сопротивляться обязан?..
Знали. И послали - на распятие.
Соглядатай - это жертва, отданная на заклание от начала. Разве смерть его не предусмотрена? Может быть, он - священное жертвоприношение? Жертва богу власти? Эдакий агнец на алтарь бога Империи? Ведь обязаны же в Риме беспокоиться о возрастании своих?!.. А для этого нужен… нужна плоть.
В таком случае, собственноручно совершить предлагаемое Властью жертвоприношение - нравственный долг каждого из наместников Империи. Долг!
Что ж, получается, соглядатай действительно - проверяющий. Только не в общепринятом смысле этого слова. Он своей жизнью проверяет: не выдохлось ли в провинции вино власти? Не прохудился ли вмещающий его мех?.. Не пора ли заменить его на новый?
Проверяющий…
Да, решено! Пусть соглядатай с креста стенает, что он римский гражданин, - над ним надо будет и посмеяться… А народ казни любит - оторвутся…
А может быть, и прибить его на крест - самолично?.. Тем явив своё-хладнокровие?..
"Да, надо всё сделать самому! - сжал кулаки наместник Империи. - Непременно самому! А под конец явить и милосердие: взять копьё и, чтобы не мучился, - в грудь! Там, где сердце! О, копьё!.."
Наместник прикрыл глаза, рассчитывая увидеть крест и копьё.
Но из темноты внутреннего зрения выплыли отнюдь не очертания креста с вознесённым на нём проверяющим, не ряды выстроенных вокруг воинов, не толпящийся народ, но знакомые очертания улочек кварталов любви, подсвеченных красноватыми отблесками от светильников. Странные они, эти светильники любви… Без них женщины сникают, а под ними - распрямляются, преображаются, ликуют…
От обилия в кварталах домишек настолько тесно, что мужчине разойтись в проходе со встречным можно, только с ним соприкоснувшись - почти как в лупанарии, - может, потому и сохраняется эта теснота?.. Им, мужчинам, страшно: кто не наслышан, что земля в кварталах любви за столетия пропиталась кровью чуть ли не на локоть? Да, убийства здесь не редкость, безнаказанность - закон. Но этот страх мужчин, похоже, не только нисколько не отталкивал, но, напротив, притягивал…
Вот пробирается и соглядатай… Странно, но он, наместник, его узнаёт…
Одна за другой женщины льнут к соглядатаю, изгибаясь и полуоборачиваясь так, чтобы смотреть из-за плеча, восторженно, но в то же время робко, как бы стыдливо опуская глаза, а главное - изгибаясь…
Квартал не "торговый", а "солдатский", поэтому наместнику, под легионера лишь ряженому, казалось бы, сохранить равнодушие легко. Действительно, что худенькая, что полненькая - всё одно: не "торговая", а всего лишь "солдатская"! Но то ли одежда легионера, то ли власть стиснутой под складками одежды рукояти короткого меча, то ли неясный привлёкший его сюда дух заставляют уроженца Понта хотя и вскользь, но предлагавших себя женщин осматривать глазами стосковавшегося в казарме солдата.
Вон - худенькая!.. Ну!..
А вон - полненькая!.. У!..
Но соглядатай женщин, похоже, не замечает вовсе. Он минует одну, другую… Почему он их минует? Куда он идёт? Куда его тянет?
Но вот и соглядатай, наконец-то, останавливается перед одной из предлагавших себя женщин - как жеребец, оглушённый в бою ударом боевой палицы. Женщина, которую он выбрал, не выгибается, однако есть в ней нечто особенное… Привлекательное? Влекущее? Особенная внешность? Но под толстым слоем белил и румян лица не различить.
Несколько мгновений соглядатай, как бы пританцовывая в отблесках светильника любви, восторженно рассматривает предлагаемый товар и, не оглядываясь - а напрасно! - ныряет за сулящую наслаждение занавесь входа… Женщина, прихватив с собой светильник, змеёй заструилась за ним.
"Где-то я её видел", - отметил в наместнике Пилат. Но вспомнить не смог.
Переодетый наместник, следовавший на небольшом расстоянии позади соглядатая, останавливается, а затем подкрадывается к домику вплотную и у занавеси, из-за которой пробиваются красноватые отблески праздника, прислушивается.
Он настолько поглощён этим, что даже не замечает, что начинает кивать - в ритм. И даже - почти пританцовывать.
Он ждёт… ждёт…
Но вот, наконец-то, раздаются характерные звуки - сейчас соглядатай, увлёкшись, перестанет что либо замечать…
Остаётся несколько мгновений…
В легионере просыпается ревность - а почему не он на месте соглядатая?.. Почему эта женщина будет отдаваться жалкому соглядатаю, а не ему, пусть переодетому, но наместнику?
Легионер перехватывает поудобней рукоять меча, спрятанного в складках грубого хитона…
Ещё…
Ещё!
Но тут что-то его как будто подталкивает и, сдвинув брови, он решительным движением отбрасывает в сторону занавесь, одновременно выхватывает меч и в один летящий, как в падении, шаг, достигнув ложа, без усилия погружает! меч! в плоть! стоящего на коленях! к наместнику спиной! соглядатая…
Раздаётся сдавленный крик - нет, хрип! - и вот уже обрушились характерные волны судорожных движений, которые бывают единственно при агонии.
Восторженному хрипу умирающего вторят всхлипывания женщины - тоже восторженные.
Она - счастлива?..
Судорожные движения агонизирующего трупа, да, напоминали движения любви, да… Только пальцы его глубже вошли в нежную кожу бёдер обнажённой женщины, любящей его…
Как всё происходящее прекрасно!
Но вот раздаётся не то стон восторга, не то приказ свыше.
Наместник, повинуясь, чуть вынимает меч из тела соглядатая, так что отверстывается только внешняя рана и кровь из неё волной изливается женщине на ягодицы; но до конца меч не вынимает, а оставляет в ране: кровь не будет разлита попусту, а достанется ей вся…
Кровь покрывает обнажённую спину женщины… Оттуда она перетекает на грудь, на соски… Хочется смотреть, но некая сила выталкивает наместника, и он, оставляя гетеру наедине с вцепившимися в её тело пальцами агонизирующего трупа, бросается вон…
Наместник открыл глаза.
- Да, такая смерть, пожалуй, будет более гуманной, - произнёс наместник Империи. - Смерть смертей - верх и предел удовольствия…
Но Пилат, напротив, этим странным, но, как ему казалось, своим, намерениям удивился:
"Меч… в спину?.. Но как это… возможно?"
"Да и в чём от такой смерти выгода?" - приподнял бровь Понтиец.
Ночная, потаённая смерть соглядатая была далеко не столь вызывающа, как публичное распятие римского гражданина, и для службы, в сущности, менее полезна, но…
Но?..
Кровь на обнажённой женщине?..
И - в спину?..
Странное видение: спина, меч, обнажённая женщина…
Есть что-то общее с обстоятельствами убийства возлюбленного его жены…
Разве?
Ведь связи здесь быть не может?..
Всё бы неплохо, можно предуготованного в Риме к закланию принести в жертву и таким образом, но… Разум Пилата противился - тому, что удар он должен нанести в спину.
"Разве забежать спереди - и рассечь ему грудь? Только не в спину! - наконец нашёл решение наместник. - Что ж… Да будет так: в грудь!"
Оставалось только выяснить, как этот соглядатай выглядит. На всякий случай. Чтобы не ошибиться…
- Проклятый город! - сквозь зубы проговорил всадник.
Надо скорее покончить здесь с делами службы и по завершении Пасхи, не задерживаясь, этот треклятый город покинуть.
Пусть убивают себя сами!..
глава XIX
повинен смерти!
Многочасовая борьба с желанием заколоть соглядатая непременно в спину истомила наместника Империи донельзя. Ничто не приносило облегчения, даже вино. Ну не помогало - даже неразбавленное! И даже напротив!
Последний кубок наместник с досады даже швырнул оземь - и теперь задумчиво смотрел на красноватую лужу, во всё более сгущающихся сумерках столь напоминавшую натёкшую кровь. Казалось, что рядом находится тело, никак не желавшее, освобождая поле зрения, рухнуть наземь.
"Почему труп именно любовника? Ясно: мне хотели напомнить о неверности жены… И тем развести меня с ней ещё больше! Не бывать по их воле! Не бывать! Муж должен быть жене верен! Тем более наместник Империи. Мужем одной жены…"
Мысль о сближении с женой, Пилату до времени объятий в квартале мстящих духов казавшаяся невозможной, сейчас, когда присутствие в его жизни мертвеца стало привычным, наместнику казалась вполне здравой.
Вообще к попытке сближения с женой был благовидный повод. Необходимо было разрушить немыслимые намёки хранителя.
Да и вообще, прежде чем признавать всякого подозреваемого виновным, его следовало хотя бы расспросить.
"Иначе это было бы… несправедливо", - думал наместник.
Вошёл прислужник и доложил, что жена желает его видеть.
"Что ж, это к лучшему, - не отрывая взгляда от разлитого вина и странного рядом сгустка темноты, подумал наместник. - Не надо самому искать встречи… Буду молчать, послушаю, что скажет, - а там посмотрим".
И он шаркающей походкой кавалериста отправился в женину часть дворца.
Уна встретила его стоя - вид у неё был робкий и растерянный. Она молчала.
Постояв с минуту, наместник с армейской прямотой сказал:
- Сядем!
- Как скажешь, - покорно откликнулась Уна и медленно - очень медленно - опустилась на краешек изысканного кресла, - как скажешь… мой повелитель…
Молчал наместник, молчала и его жена. Она время от времени мельком взглядывала на мужа и, удостоверившись, что он её очередной взгляд заметил, потупливалась - подчёркнуто стыдливо.
"Что ж, вот моя Уна и стала стыдлива - кто знает, не приложится ли и всё остальное?!.." - не отрывая взгляда от глаз Уны, подумал наместник.
"У всякой женщины власти есть тайная жизнь", - вспомнил было слова Киника Пилат.
"Нет. Может быть, это касается каких-то… других… женщин, но… но только не моей жены. - Наместник нахмурился. - Других - да… Ведь на других невозможно смотреть не отрываясь… А на мою - можно. Именно поэтому… Да, поэтому…"
Он потёр лоб, стараясь упорядочить путающиеся мысли.
- Я… - оправдывающимся тоном начал было говорить наместник. - Я…
- Давай… Давай помолчим… немного, - приглушённо сказала Уна. - Пожалуйста… Только ты и дальше смотри на меня - в глаза - не отрываясь… Пожалуйста… милый…
В казарме шутили так: если женщина просит, разве мужчина может отказать? Тем более в такой мелочи… Мелочи?
- Конечно, - донёсся до Пилата ответ наместника.
Наместник, поначалу отвлекавшийся, уже через несколько минут стал смотреть на жену-патрицианку не отрываясь. Как же она прекрасна! И как ей идёт стыдливость! - именно такой и должна быть всякая добродетельная невеста и жена. Разумеется, пока не наступало время брачного ложа.
Наместник не отрывал взгляда от глаз жены, которые почему-то норовили слиться в одну точку. Но чем настойчивей наместник пытался эту точку разделить на две, тем почему-то больше и больше начинало перед глазами всё плыть… Только - точка в виде глаза… Треугольная.
И вот перед внутренним взором сидевшего навытяжку перед женой наместника уже показались знакомые очертания кварталов "светильников любви" и идущего впереди человека, очевидно, соглядатая. Вот и он - муж своей жены. Он сжимает рукоять короткого легионерского меча, прислушивается у входа в домик… Свет… Откуда свет? А, это светильник, отбрасывающий красноватые отблески, - его, помнится, внесли внутрь. Вот он стоит у занавеси… Теперь - вперёд! Он врывается внутрь… Наносит удар в спину… в спину… нет… нет, да… нет… в спину?.. Пусть, в спину!
Непременно в спину!
Это даже красиво…
Ах, как это красиво!
Затем всё исчезло, а всплыли очертания Хранилища: зал, два кресла, книги… Но всё это наместнику уже не нравилось… Не нравилось. Не нравилось!
- Вот и всё! - очнулся наместник от голоса своей жены, голоса, в котором удесятерились властные нотки. - Мы побыли вместе - просто… милый. Соскучилась. Вся …
Пилат, возможно, и вспомнил бы, где и при каких обстоятельствах он слышал это характерное "вся", но сейчас перед женой сидел один только наместник.
- Теперь - иди. И - не сомневайся!
Наместник поднялся на ноги с армейской чёткостью и шаркающей походкой кавалериста отправился из покоев своей жены вон.
Ещё не смолкли шаги ниспосланного в мужья, как Уна поднялась и заструилась по мозаичному полу занимаемой ею анфилады комнат. Руки её, как всегда, воспроизводили движения, похожие на те, когда её омывали потоки крови священного быка, движения, которые несведущему могли показаться эротичными.
Этот Нищий смеет рассуждать о посмертных жизнях?.. Что он в них понимает?
- Этому надо положить конец!
Уна не поняла смысла слов, произносимых в Хранилище, в которое она мгновение назад заглянула. Но происходившее там для неё было неприемлемо.
Там была опасность.
Для неё.
Для Империи.
Для всей вселенной.
Для самого ниспосланного в мужья, наконец. Предуготованного богами достичь пределов власти.
Так дальше продолжаться не могло.
Нищий сам виноват: он себя приговорил - самим собой.
Приговорил!
глава XX
последняя кровь
Бритоголовые были уверены в своём превосходстве настолько, что своих намерений даже и не скрывали - мечи выхватили сразу, как только перешагнули порог Хранилища.
Что именно в тот момент спасло Киника - любознательность ли, книги ли как таковые, автор ли знаменитых кинических диатриб Кратет, кинические ли приёмы достижения цели, а может быть, вмешательство Провидения - сказать сложно. Скорее, всё вместе.
А дело было так.
Как следовало из перечня древних рукописей Хранилища, диатрибы Кратета находились на верхней полке третьего от входа стеллажа справа. Стеллажи в главном зале Хранилища были высотой без малого в полтора человеческих роста, и, чтобы придать им устойчивость, их не только прикрепляли к полу, но и вверху соединяли резными щитами из драгоценного дерева. В этих щитах был и ещё один смысл: в соединении с гермами великих авторов древности они ещё более придавали Хранилищу вид изысканный, торжественный и возвышенный.
Киник принёс лёгкую, ливанского кедра, лестницу, забрался на самый верх - и оказался, если смотреть от входа в Хранилище, щитом полностью скрыт. Киник не угадал - нужный свиток был в стороне, у самого щита. Спускаться по лестнице вниз, переставлять лестницу и вновь забираться по лестнице же на самый верх было действительности усложнением, поэтому к искомому сокровищу хранитель решил добраться кинично - прямо по полкам.
В тот самый момент, когда Киник дотронулся до искомого свитка, и раздались тяжёлые шаги. Слишком бесцеремонные и резкие для посетителя-книгочея. Характерные скорее для тех, кто предпочёл бы умереть, чем прочесть хотя бы одну мудрую книгу. Такие не умеют ценить не только сами книги, но и место, освящённое их присутствием. Для постигающего мудрость благоговение в Хранилище естественно: лишь малая часть смысловых сфер книги открывается при восприятии рукописи глазами, остальное - и в прикосновении, и в пребывании рядом - даже свёрнутый свиток не безмолвен.
Киник выглянул из-за щита как раз в то мгновение, когда явились из-под хитонов мечи и приставленные к ним исполнители стали оглядывать Хранилище.
Киник затаил дыхание.
Мысль его, как и всегда в опасности, заработала многократно быстрее.
"Легионеры?.. Оба? - Киник пытался рассмотреть того, который остался у входа, пряча лицо в тени. - К тому же - явно первой центурии…"
Обычные для города хитоны нисколько не скрывали, что пришедшие - легионеры. Дело не в величине мышц и почти наголо обритых затылках, но в том особенном выражении лиц, пустоту которых скрыть невозможно никакими ухищрениями. А ещё-таких рослых всегда отбирали в первую - элитную! - центурию - для охраны внутренних покоев претории.
"Если они из дворца, то… Уна? Или Пилат? Где я видел подобное? - стрелой из осадного малого скорпиона летела мысль. - Делать - что?"
Прорваться к выходу на улицу с боем?..
Или бритоголовых обмануть и Хранилище покинуть тайно? Но как обойти того, который остался у входа?
Но даже если это и удастся, эти выродки, не задумываясь, погонятся за ним по улицам в открытую - что им городские стражники из местных? Да их к тому же никогда и не сыскать - когда нужно.
Да, похоже, без крови выпутаться не удастся.
Оставшийся в тени выругался.
Второй подхватил:
- Он должен быть где-то здесь! Должен! Пьяный где-нибудь валяется, гад! При такой-то ленивой должности! Или прячется, трус!
Оставшийся в тени повелевающим движением руки остановил поток брани второго и приказал:
- Я - перекрываю выход. Обшарь каждый угол. Увидишь - бей сразу. Голову - я сам. Вперёд!
Второй повиновался.
"Кто может столь уверенно распоряжаться? - подумал Киник о стоящем у входа. - Есть в их осанках нечто… от храмовых служек… Но ведь явно - легионеры…"
Кинику повезло и на этот раз - обходить Хранилище второй начал с противоположной стороны, размеренно заглядывая даже за скрепляющие стеллажи щиты.
Тем самым Кинику было предоставлено достаточно времени, чтобы удостовериться, что отсидеться не получится. Что ж, Кинику по душе было активное действие. В конце концов, рукопашному бою его обучали в лучших гимнасиях Рима не один год.
Киник стал медленно ощупывать одежду - не ослабла ли где застёжка, не соскользнёт ли хитон от резких движений.
- Ну что? - спросил оставшийся у входа.
- Сейчас, - ответил второй. - Он где-то здесь. Прячется, книжный червь. Трус. Эй! Ты где, придурок?!
"Сам такой", - подумал Киник. И не ответил.
Второй выхватил с полки один из свитков и, раскинув, стал медленно его разрывать. Но не поперёк, а - вдоль. Претерпевший такое надругательство свиток было уже не восстановить.
Будь этот солдафон один, Киник немедленно бы спрыгнул из своего укрытия и, защищая оскорблённое достоинство книги, ринулся бы в бой хоть с голыми руками. За надругательство над книгой, вернее над автором - над самой мыслью, наконец, - разве грех убить?
Между тем бритоголовый дорвал свиток и с силой швырнул его на пол. И ещё и наступил.
"Этот… затылок! - сам бы не догадался… со свитком. Уж не подучены ли они?! - подумал Киник. - Или… или… подставлены?"
Та, которая устроила Пилату возвышающие во власти объятия, - его, Киника, тоже попытается "возвысить" как-то особенно. Уничтожит более изощрённо, чем ударом меча. Разве не могла наместница вызнать у Пилата, что он, Киник, вырос на положении заложника, обучен как сын скифского князя и потому в совершенстве владеет приёмами рукопашного боя?
Знает или не знает?
"Ну нет! - скрипнув зубами, подумал Киник, имея в виду уничтожение погромщиков. - Пусть каждый пожрёт себя сам. И свитки эти попомнят…"
Второй бритоголовый тем временем испоганил ещё один свиток. Звук раздираемого пергамента явно ласкал ему слух. Продолжал он прислушиваться и после того, как бросил на пол и этот свиток.
В Хранилище было тихо.
"Но ведь, с другой стороны, - подумал Киник, - они посланы за моей головой!"