Когда Хупертс ушел, она открыла окно и бросила ключ от конторы садовника в яму с компостом, потом снова закрыла окно, налила в чашку чай и молоко, села и придвинула к себе телефонный аппарат.
- Итак, начнем! - тихо сказала она, пытаясь левой рукой унять дрожь в правой руке, протянутой к телефонной трубке.
- Начнем! - повторила она. - Спрятав в сумочке смерть, я готова вернуться к жизни. Никто так и не догадался, что одно прикосновение к холодному металлу излечит меня; они слишком буквально понимали мои слова про ружье, мне вовсе не нужно ружье, достаточно пистолета, начнем, начнем… Скажите мне, который час? Начнем. Бархатный голос в трубке, скажи мне, остался ли ты таким же и можно ли тебя услышать, набрав тот же номер?
Левой рукой она сняла трубку и услышала гудки телефонной станции.
Стоило Хупертсу нажать кнопку, соединив меня с городом, как время, мир, действительность, немецкое будущее оказались тут как тут: я сгораю от любопытства, как все это будет выглядеть, в тот момент, когда я выйду из заколдованного замка.
Правой рукой она набрала номер - три единицы - и услышала бархатный голос, который произнес:
- Первый сигнал будет дан ровно в семнадцать часов пятьдесят восемь минут и тридцать секунд по местному времени. - Напряженная тишина, сигнал, и тот же бархатный голос сказал: - Семнадцать часов пятьдесят восемь минут и сорок секунд. - Время набегало, заливая смертельной бледностью ее лицо, а голос продолжал вещать: - Семнадцать часов пятьдесят девять минут и десять секунд… и двадцать секунд… и тридцать секунд… и сорок секунд… и пятьдесят секунд. - Снова раздался резкий сигнал, и бархатный голос проговорил: - Восемнадцать часов, шестого сентября тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года.
…Генриху исполнилось бы сорок восемь лет, Иоганне сорок девять, а Отто сорок один; Йозефу сейчас двадцать два года, Рут девятнадцать…
Голос в трубке продолжал говорить:
- Восемнадцать часов одна минута…
Осторожно! Иначе я действительно сойду с ума, игра пойдет всерьез, я вновь вернусь к сегодняшнему дню, на этот раз навеки, я не сумею найти лазейку, буду тщетно бегать вокруг высоких стен в поисках выхода; время предъявляет мне свою визитную карточку, словно вызов на дуэль, но его нельзя принять. Сейчас шестое сентября тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года, восемнадцать часов одна минута и сорок секунд; кулак возмездия разбил мне зеркальце, у меня осталось всего лишь два осколка, в них я увидела свое лицо, покрытое смертельной бледностью; да, я слышала, как несколько часов подряд грохотали взрывы, слышала, как люди возмущенно шептали: "Они взорвали наше аббатство"; эту страшную новость, которую я не нахожу такой уж страшной, передавали из уст в уста сторожа и привратники, садовники и булочники.
"Сектор обстрела"… Красный шрам на переносице… синие глаза… кто же это был? Неужели он? Кто он? Я бы взорвала все аббатства на свете, если бы мне удалось вернуть Генриха или воскресить из мертвых Иоганну, Ферди, кельнера по фамилии Гроль и Эдит или хотя бы понять, кем был Отто? Он погиб под Киевом; это звучит глупо, хотя и отдает историей; хватит играть в жмурки, старик, я не стану больше завязывать тебе глаза; сегодня тебе стукнет восемьдесят, а мне уже семьдесят один; на расстоянии десяти-двенадцати метров не так трудно попасть в цель; недели и дни, часы и минуты, хлыньте на меня. Сколько сейчас секунд?
- Восемнадцать часов две минуты и двадцать секунд…
Я покидаю свой бумажный кораблик, чтобы броситься в открытый океан; как я бледна, переживу ли я все это?
- Восемнадцать часов две минуты и тридцать секунд…
Эти слова подгоняют меня; начнем, мне надо спешить, я не хочу больше терять ни секунды, скорее.
- Барышня, барышня, почему вы мне не отвечаете? Барышня, барышня… я хочу заказать такси, немедленно, очень спешно, помогите же мне. - Ах да, ведь магнитофонная лента не отвечает, это мне следовало бы помнить; надо повесить трубку, снова снять ее и набрать номер: один-один-два. Неужели такси заказывают по тому же номеру, что и прежде?
- В денклингенском кинотеатре вы увидите, - произнес бархатный голос, - также отечественный фильм "Братья с хутора на болоте", начало сеансов в восемнадцать часов и в двадцать часов пятнадцать минут… в додрингенском кинотеатре идет боевик "Любовь способна на все".
Тише, тише, моя утлая лодочка погибла, но я умею плавать, я научилась плавать в Блюхербаде в тысяча девятьсот пятом году, у меня был тогда черный купальный костюм с оборками и юбочкой, мы прыгали головой вниз с трамплина высотой в метр; надо взять себя в руки и перевести дух, ведь я умею плавать… интересно, что сообщат мне, когда я наберу один-один-три, а ну, бархатный голос, ответь.
- …Если вечером к вам придут гости, вы можете предложить им, следуя нашим советам, вкусный и в то же время недорогой ужин: на первое подайте тартинки, запеченные с сыром и ветчиной, на второе горошек со сметаной и к нему мягкий картофельный пудинг, потом шницель, прямо с гриля…
- Барышня, барышня!.. - Да, я знаю, магнитофонные ленты не отвечают.
- …и ваши гости скажут, что вы прекрасная хозяйка.
Сейчас я нажму на рычаг и наберу один-один-четыре… Снова слышится бархатный голос:
- …итак, вы уложили все необходимое для ночевки в кемпинге и приготовили себе еду для пикника; если вы решили поставить машину на крутом склоне, не забудьте о ручном тормозе. Желаем вам приятного воскресенья в кругу семьи.
У меня ничего не выйдет, слишком много мне придется наверстывать; мое лицо становится все бледнее и бледнее; когда-то оно окаменело, а теперь размякло, и по нему текут слезы. Предательское время, словно комок лжи, застряло во мне; зеркальце, зеркальце, осколок зеркальца, ответь, неужто мои волосы и впрямь поседели в камере пыток, где отовсюду раздаются бархатные голоса; я набираю один-один-пять, и заспанный голос отвечает мне:
- Телефонный узел Денклинген.
- Вы меня слышите, барышня? Вы меня слышите?
- Да, слышу.
Я громко смеюсь.
- Мне надо срочно связаться с конторой архитектора Фемеля, Модестгассе, семь, или Модестгассе, восемь, оба номера можно разыскать под фамилией Фемель, душенька. Вы не обидитесь, если я буду называть вас "душенька"?..
- Да нет, конечно, нет, сударыня.
- Я очень тороплюсь.
Послышался шелест переворачиваемых страниц.
- Я нашла телефон господина Генриха Фемеля и телефон господина доктора Роберта Фемеля. С кем бы вы хотели поговорить, сударыня?
- С Генрихом Фемелем.
- Хорошо, не вешайте трубку.
Неужели телефон по-прежнему стоит у него на подоконнике, так что, разговаривая, он выглядывает на улицу и видит дом по Модестгассе, восемь, где его дети играли когда-то в садике на крыше, и лавку Греца, где у дверей всегда висела кабанья туша? Неужели там действительно раздался сейчас телефонный звонок?
Гудки доносились откуда-то очень издалека, и ей казалось, что паузы между ними длятся вечность.
- К сожалению, сударыня, никто не подходит к телефону.
- Тогда, пожалуйста, соедините меня с другим номером.
- Хорошо, сударыня.
Напрасно, все напрасно. Номер не отвечает.
- В таком случае вызовите мне, пожалуйста, такси, душенька, хорошо?
- С удовольствием. Куда?
- В денклингенскую лечебницу.
- Сейчас, сударыня.
- Да, Хупертс, можете унести чай, хлеб и закуску. И, пожалуйста, оставьте меня одну; когда такси въедет в аллею, я сама его увижу; нет, спасибо, мне больше ничего не надо. Вы ведь не магнитофонная лента, правда? Ах, я вовсе не хотела вас обидеть, я просто пошутила… Спасибо…
Ей было холодно; казалось, ее лицо съеживается и становится все меньше и меньше; она увидела в оконном стекле это усталое старушечье лицо, изборожденное морщинами. Не надо плакать; неужели время действительно вплело серебряные нити в мои черные волосы? Я умею плавать, но я не предполагала, что вода такая холодная: бархатные голоса терзают меня, возвращая к действительности; я стала старушкой с белой головой; мой гнев хотят обратить в мудрость, мечты о мести - в жажду всепрощения; они собираются засахарить мою ненависть, перемешав ее с мудростью, но мои старые пальцы крепко вцепились в сумочку: в ней золото, которое я принесу с собой из заколдованного замка, в ней выкуп за меня.
Любимый, забери меня отсюда, я возвращаюсь домой. Там я превращусь в седую и добрую старушку, снова буду тебе женой, снова стану хорошей матерью и заботливой бабушкой, которую можно расхваливать всем друзьям… "Да, наша бабушка долгие годы была больна, но теперь выздоровела и даже принесла с собой целую сумку золота…"
Что мы закажем сегодня вечером в кафе "Кронер"? Тартинки, запеченные с сыром и ветчиной, горошек со сметаной и шницель… будем ли мы кричать "Осанна невесте Давидовой, она вернулась домой из заколдованного замка"? Я знаю, этот матереубийца Грец принесет нам свои поздравления, голос крови так и не заговорил в нем, не заговорил он и в Отто: я выстрелю, когда учитель гимнастики будет ехать мимо нашего дома верхом на белой лошади. От беседки до улицы не больше десяти метров, по диагонали будет метров тринадцать: я попрошу Роберта, чтобы он вычислил все точно: во всяком случае, попасть в цель будет нетрудно; мне объяснил все это "Сектор обстрела"; такие вещи наш седой служка должен знать; завтра утром он вступит в свою новую должность, сумеет ли он запомнить, что надо произносить не "utilaten?", a "utilitatem"? Красный шрам на переносице… Значит, он все же стал капитаном? Как долго длилась война: каждый раз, когда в аббатстве раздавался очередной взрыв, стекла начинали дребезжать, а утром на подоконнике лежал толстый слой пыли; я написала пальцем на пыли: "Эдит, Эдит"; даже голос крови не мог бы заставить меня любить Эдит больше, чем я ее любила; откуда ты явилась к нам, скажи, Эдит?
Я съеживаюсь все больше и больше; ты сумеешь перенести меня на руках от такси к кафе "Кронер": я поспею как раз вовремя; сейчас самое большее восемнадцать часов шесть минут и тридцать секунд; на этот раз черный кулак возмездия - пистолет - раздавил тюбик губной помады, мои дряхлые кости дрожат: мне страшно, я не знаю, как выглядят теперь мои современники: я не знаю, остались ли они такими, как прежде. Ну а как обстоит дело с золотой свадьбой, старик? Мы поженились в сентябре тысяча девятьсот восьмого года, тринадцатого сентября: ты уже забыл эту дату? Как ты собираешься справлять нашу золотую свадьбу? Седовласый юбиляр и седовласая юбилярша, а вокруг них целая толпа внуков и внучек; прости меня за то, что я смеюсь, мой Давид, но из тебя не вышло Авраама, зато в себе я ощущаю что-то похожее на смех Сарры, чуть-чуть похожее - на большее я не способна: из заколдованного замка я принесла с собой не только сумочку, полную золота, но и ореховую скорлупку смеха; пусть она мала, зато в моем смехе заключена гигантская энергия, куда более действенная, чем динамит Роберта…
Вы очень торжественно шествуете по аллее к лечебнице, чересчур торжественно и чересчур медленно; сын Эдит возглавляет процессию, но кто идет с ним рядом? Эта девушка не Рут: когда я ушла из дому. Рут было три года, и все-таки я сразу узнаю ее, хотя ей минуло уже восемнадцать лет; нет, это не Рут; жесты у людей не меняются: в ядре ореха уже заключено будущее черево; как часто я наблюдала когда-то жест Рут, откидывавшей рукой волосы со лба, - это был жест моей матери. Где же Рут? Пусть она меня простит. Эта незнакомая девушка очень красива: теперь я поняла: из ее лона выйдут твои правнуки, старик: ты думаешь, их будет семью семь? Прости, что я смеюсь: у вас поступь герольдов, слишком медленная и слишком торжественная; может, вы хотите забрать с собой юбиляршу, чтобы отпраздновать ее золотую свадьбу?
Юбилярша готова, она сморщилась, как старое-престарое яблоко; можешь отнести меня на руках к такси, старик, только побыстрее; больше я не хочу терять ни секунды: ну вот, такси уже здесь; видите, как хорошо я умею все организовывать, этому я научилась, будучи женой архитектора: пропустите такси, а сами выстройтесь по обеим сторонам дороги: справа пусть станет Роберт и красивая незнакомая девушка, а слева старик с внуком; Роберт, Роберт, может быть, для тебя настала пора опереться на чье-нибудь плечо, может быть, ты нуждаешься в помощи, в поддержке? Входи, входи, старик, принеси нам счастье. Давайте праздновать, давайте веселиться. Наше время пришло!
12
Встревоженный портье посмотрел на часы - было уже больше шести, а Йохен так и не явился сменить его; постоялец из одиннадцатого номера спал вот уже двадцать один час подряд, повесив на дверную ручку трафарет "Просьба не беспокоить"-, правда, до сих пор тишина за этой дверью еще никому не показалась подозрительной, не слышалось зловещего шепота постояльцев и ни одна из горничных не вскрикнула. Настало время ужина… Темные костюмы… светлые платья… повсюду серебро, горящие свечи и музыка; когда подавали салат из омаров, играли Моцарта, когда приносили мясные блюда, играли Вагнера, а когда гости принимались за десерт - играли джаз.
В воздухе пахло бедой; портье испуганно взглянул на часы, секундная стрелка, казалось, нарочито медленно приближалась к роковой точке; когда она до нее дойдет, беда грянет, станет явной; без конца звонил телефон: "Ужин в двенадцатый номер", "Ужин в двести восемнадцатый номер", "Шампанское в четырнадцатый номер". Неверные жены и неверные мужья требовали соответствующих стимуляторов; пятеро богатых бездельников, слоняющихся по свету, сидели в холле, поджидая автобус на аэродром - они отлетали ночным рейсом.
- Да, сударыня, первая улица налево, вторая направо, третья налево, древнеримские детские гробницы вечером освещены, фотографировать разрешается.
Бабушка Блезик, забившись в дальний угол, пила портвейн; в конце концов она все же поймала Гуго, сейчас он читал ей местную газету:
- "Вора-карманника постигла неудача. Вчера в Эренфельдгюртеле неизвестный молодой человек пытался вырвать сумочку из рук пожилой женщины. Однако храброй старушке удалось…" "Государственный секретарь Даллес…"
- Ну это уж пошла ерунда, совершеннейшая ерунда, - сказала бабушка Блезик, - я не хочу слушать ни о политике, ни о международных делах, меня интересуют только местные новости.
И Гуго продолжал читать:
- "…Бургомистр чествует заслуженного мастера бокса…"
Время тянулось издевательски медленно, словно нарочно отодвигало момент, когда грянет беда; тихонько звенели бокалы, кельнеры ставили серебряные подносы, изысканно и мелодично постукивали фарфоровые тарелки, переносимые с места на место; в дверях стоял водитель автобуса авиакомпании; указывая на часы, он жестами поторапливал отъезжающих постояльцев; дверь, несколько раз качнувшись, мягко легла в пазы, обитые войлокам, портье нервно поглядывал в свои записи: "Оставить номер окнами на улицу с 18.30 для господина М.; оставить двойной номер с 18.30 для тайного советника Фемеля с супругой, обязательно окнами на улицу"; "в 19.00 вывести на прогулку собачку Кесси из номера 114". Только что этой паршивой собачонке понесли яйца, приготовленные на особый манер - твердый желток и мягкий белок, - и сильно поджаренные ломтики колбасы; разумеется, мерзкое животное начнет привередничать, отказываясь от еды; господин из одиннадцатого номера спит вот уже двадцать один час и восемнадцать минут.
- Да, сударыня, фейерверк начнется через полчаса после захода солнца, то есть около девятнадцати часов тридцати минут, начало парада около девятнадцати часов пятнадцати минут: к сожалению, я не могу сказать вам, будет ли господин министр присутствовать на нем.
Гуго продолжал читать, весело, словно школьник, отпущенный с уроков:
- "…отцы города вручили заслуженному мастеру бокса диплом почетного гражданина, а также специальную золотую медаль, которая дается только за особые заслуги в области культуры. В заключение чествования состоялся банкет".
Богатые бездельники, слоняющиеся по свету, наконец-то убрались из холла.
Да, господа, банкет левой оппозиции в синем зале… нет, нет, господа, правая оппозиция - в желтом зале; дорогу указывают стрелки.
Бог его знает, кто из них левый, а кто правый, по лицу этого не определишь, в таких вещах Йохен разбирается лучше, политиков он видит насквозь, здесь его никогда не подводит инстинкт; Йохен узнает настоящего аристократа, даже если тот явится в рубище, и разглядит голодранца, даже если тот напялит на себя самое роскошное одеяние; Йохен отличил бы левых от правых, хотя у них все, вплоть до меню, одинаково; ах да, сегодня у нас состоится еще один банкет - наблюдательного совета общества "Все для общею блага".
- Пожалуйста, в красный зал, милостивый государь.
У всех у них совершенно одинаковые лица, и все они будут есть на закуску салат из омаров - и левые, и правые, и члены наблюдательного совета; когда подадут омаров, заиграют Моцарта, к мясному блюду, пока гости будут смаковать густые соусы, начнут играть Вагнера, а как только перейдут к десерту - джазовую музыку.
- Да, сударь, в красном зале.
Инстинкт никогда не подводит Йохена, если речь идет о политике и политиках, зато во всех остальных случаях он пасует. Когда овечья жрица появилась в отеле первый раз, Йохен сразу сказал: "Внимание! Это важная птица", а когда потом к нам пришла та маленькая бледная девушка с длинными лохмами, с одной сумочкой в руках и с блокнотом под мышкой, тот же Йохен прошептал: "Обыкновенная шлюха". "Нет, - возразил я - она делает это со всеми, но делает бесплатно, значит, она не шлюха", но Йохен стоял на своем. "Она делает это со всеми, - говорил он, - и за плату". Йохен оказался прав, но зато Йохен не чует приближения беды. В тот день, когда к нам приехала блондинка с сияющим лицом и тринадцатью чемоданами, я сказал ему, глядя, как она входит в лифт: "Давай поспорим, что мы никогда больше не увидим ее живой"; Йохен был совсем другого мнения: "Чепуха, просто она удрала на несколько дней от мужа". А кто оказался прав? Конечно, я. Блондинка приняла соответствующую дозу снотворного и повесила на двери трафарет "Просьба не беспокоить", ее не беспокоили двадцать четыре часа, а потом по отелю поползли слухи: кто-то умер, кто-то умер в сто восемнадцатом номере. Веселенькая история, доложу я вам, когда часа в три дня в отель является полиция, а в пять часов выносят покойника. Лучше не придумаешь.