Жуя горбушку хлеба, свой гонорар за картину, Борис втолковывал: рога есть, а хвоста не видно потому, что он там сзади.
Помимо того, что власть подсуетилась одеть свой простой народ в ватные куртки и обуть в резиновые сапоги, она цинично стала оглуплять его фильмами – сказами о счастливой жизни. Задавленный нищетой народ, посмотрев рекламный ролик "Кубанские казаки", пытался что-то применить в своей унылой беспросветной жизни.
Так от самогонного гулянья слышалось бабье пенье, более похожее на истошные вопли. Мужиков слышно не было. Они, склонив над столом свои нетрезвые головы, смрадно чадили самокрутками, да иногда, что-то припомнив, скрипели своими чёрными зубами.
Власть, разумеется, списывала все эти беды и несчастья на врагов, умело воспитывала ненависть к ним, усиливала страх перед войной. Этим она порабощала волю и сознание людей. На долгие годы пророс угнетающий душу стон, звучащий, как короткая молитва: Господи, только бы не было войны.
Власти отпускали деньги кинематографу, и тот угодливо стряпал рекламные фильмы, которые, по их замыслу, должны были воспитывать патриотические чувства в подрастающем поколении. Но реальность, со своими запретами, а подчас и репрессиями, вдобавок серый неприглядный быт, воспитывали негативные чувства по отношению к той же власти и даже к стране. Инстинкт самосохранения заставлял эти чувства скрывать и выкрикивать лозунги, угодные власти. Это породило в подрастающем поколении цинизм, лицемерие и страх. Тотальный режим был настолько самоуверен, что до поры не замечал перемен в настроениях. У власти кружилась голова от восторга: как эти сельские ребята рвутся в армию защищать страну, а стало быть, и их режим. На самом же деле было вот что. Гражданам, достигшим шестнадцати лет, полагалось по закону страны, выдавать паспорта. Так вот, в сельских районах, колхозах, молодым людям паспорта выдавать было запрещено. В разные времена, в разных государствах были разные классы, слои населения, были рабы, были граждане, были патриции, но вот эта власть, даже не нашла термина, как "обозвать" эту обезличенную, бесправную часть своего населения, которая была по статусу подлее подлого сословия и, как впоследствии скажут, ниже плинтуса. Поэтому молодые люди, призванные в армию, поступившие в училища, в основном горнопромышленные или другие, связанные с тяжёлыми условиями труда – в свои любимые пасторали, колхозы уже не возвращались. Приезжали они домой только на побывку, в отпуск, на каникулы – на зависть родственникам и землякам, оставшимся в колхозном ярме. Иногда, навещали эти колхозные просторы ловкие вербовщики, уговаривая молодых здоровых девчат ехать в Грузию на уборку чая. Те ездили убирать чай, возвращались домой, и оставались такими же бесправными, как и до поездки. Паспортов – этого бесценного документа, им получить так и не удавалось. Зато они восторженно, с огромной долей зависти, рассказывали, как там живут, какое там счастливое сегодня. Что, самое интересное, это перекликалось с тем, что рассказывали бывшие фронтовики, посетившие Европу во время войны. Правда, им самим начинало казаться, что это было или в бреду, или во сне, то, что видели они красивые дома, ровные дороги и жителей, немного испуганных войной, но исполненных чувства собственного достоинства. И всё это в очередной раз, заставляло колхозников, сравнивать услышанное со своим существованием.
Глава десятая. Что было дальше
Было лето, скорее, его конец. Я сидел возле хаты и осторожно выковыривал из бронебойной пули пробойник и селитру, которую если положить на кусочек рельса и ударить молотком, то получается безвредный взрыв, если не подставлять глаза. В это время, по дороге проходила стайка деревенских девочек и среди них была старушка, мало отличавшаяся от них своей комплекцией. Возле хаты эта группа остановилась: вот его запишите в школу, Зоя Александровна! – затараторили девочки, показывая на меня, – Он уже читать умеет!
Все подошли ко мне. Старушка оказалась учительницей Козловской школы. На вопрос: сколько мне лет? Я ответил: скоро семь, хотя мне было ещё только немного за шесть. Мне очень хотелось скорее стать взрослым, так как детство меня явно тяготило. Меня записали в школу. Мать возражать не стала, а вот моих сверстников в школу не пустили: маленькие ещё!
Первого сентября я бежал за сестрой, как Иванушка за Алёнушкой, в школу. Сестра вела себя очень гордо, ещё бы: она впервые почувствовала себя значительнее в школьных делах. Меня это не обижало, тем более что мать сшила мне, по случаю, новую рубашку и новые штаны, а бежать босиком было легко и весело.
В школе, в первом классе, я оказался самым молодым, так как остальные были на год-два, а то и более, старше меня. Были в классе и "второгодники" явно тяготившиеся нашим обществом и самой школой. Они не скрывали, что школа им просто мешает жить. Первоклассников в школе долго не задержали, объяснили правила поведения, когда вставать, когда садиться, как обращаться к учительнице. Потом выдали каждому по карандашу и по тетради с обложкой бежевого цвета. Я даже немного задохнулся от счастья: получить такой подарок! Школа для меня стала ещё более значительной и притягательной.
Первый класс тут же отпустили домой, под завистливые взгляды старших. Домой я пошёл с двумя девочками из нашей деревни. Они были старше меня и держались от меня особняком. Дорога от школы, проходила через лес, мне мало знакомый. Девочки шли впереди меня, разговаривая о чём-то своём секретном. Вдруг, они свернули в лес, и я машинально последовал за ними. Такое моё поведение не входило, очевидно, в их расчёты и они сделали вид, что свернули в лес только для того, чтобы поесть ягод, которых здесь было в изобилии. Я тоже определил себе большую купину с крупными красными ягодами брусники и так, как отсутствием аппетита никогда не страдал, стал пропускать большие кисточки брусники сквозь пальцы и, наполняя горсти ягодами, отправлял их в рот. Я так увлёкся трапезой, что когда оглянулся, то никого вблизи себя, никаких своих спутниц, не обнаружил. Я от одиночества не страдал, тем более без такого общества, какое образовалось. Я пошёл к дороге, тем более что она была рядом, но что-то это "рядом" никак не появлялось. Было очень пасмурно, и определиться было невозможно: в какую сторону идти и сколько прошло времени. Всё же я вышел на дорогу и пошёл, но только опять в сторону к Козлам, к школе. Это я узнал, когда навстречу мне попались две старшеклассницы: Дина и Нина. Это были уже не девочки, а девушки и им полагалось учиться где-то в классе седьмом, а то и старше, но – война! Увидев меня, они очень удивились: такое рвение к знаниям, к школе – очень похвально, но не до такой же степени! Тут я обнаружил, что я потерял карандаш и тетрадь. Я так безутешно разрыдался, что Дина с Ниной еле смогли узнать причину моего волнения. Установив причину, они открыли свои сумки, достали оттуда по карандашу, вручили их мне. Таким же образом я получил ещё две тетради. Я попробовал, согласно деревенскому этикету, отказаться, но эти добрые души просто меня напутствовали: только учись хорошо!
Бог свидетель: я всегда старался оправдать их напутствие.
На следующем уроке, я быстро и очень аккуратно начертал полагающие палочки, крючки и кружки. Со своими бывшими спутницами, я больше не общался и стал дожидаться, когда закончатся уроки у сестры, чтобы идти домой вместе. Я сел на свободное место в их классе и стал, не без любопытства, наблюдать за учебным процессом у старшеклассников. У них шёл урок "Родной речи" и у доски переросток мучительно пытался прочесть заданное стихотворение. Класс ему явно сочувствовал, понимая, что подобная участь может постигнуть каждого из них. Вдруг, чтец сотворил такую "отсебятину", что я легкомысленно и громко рассмеялся. Класс моей весёлости, конечно, не поддержал, а учительница, строгим голосом, пригласила к доске. Учительница, солидарная с классом, предвкушала моё посрамление. Стихотворение было о ниве, зрелые колосья которой, своей тяжестью склонили стебли к дороге. Я бегал по такой дороге, возле такой же нивы и даже, на бегу, вытянутой рукой, касался этих налитых колосьев. Когда я, стоя у доски, восторженно, видя перед собой эту картину, читал стихотворение, то я даже провёл рукой, как бы касаясь колосьев. В классе стояла такая тишина, как говорят: муха пролетит – слышно.
– Ставлю "пять", – разволновалась Зоя Александровна, глядя в журнал, – как фамилия?
Я назвал.
– Что-то я не нахожу твоей фамилии…
– Так он же не из нашего класса! – раздались голоса, – он же "первачок", пишет палочки, крючок!
Немного позже, я понял, что в "начальной школе" – мне было делать нечего, как минимум.
Проходил я в первый класс в том году только до холодов. В декабре ударили очень сильные морозы, да ещё с северо-восточным ветром. Большая часть дороги в школу и обратно, шла по лесу, где ветра не было, а вот, когда выходили на поле, то километр пути до деревни, превращался в тяжёлое испытание для детского тельца, плохо защищённого лёгкой одеждой, от лютого мороза да ещё с сильным ветром. По моим щекам текли слёзы от холода и боли, а мокрые щёки страдали ещё сильнее. Сестра приплясывала передо мною, стараясь хоть как-нибудь укрыть от ветра. Дома мать решительно сказала: в школу ты в этом году больше не пойдёшь! Я и сам уже немного разочаровался в "такой" школе.
Ко мне подходили ученики третьих, а то и четвёртых классов, протягивали какой-нибудь учебник: Говорят, что ты умеешь читать – вот, читай!
Я принимался читать, но меня тут же обрывали: Да кто так читает? Нужно читать вот так… – и показывали, как надо, по их мнению, читать, то есть "по складам".
Поэтому, когда мать меня не пустила в школу, я сильно расстраиваться не стал. Тем более что я узнал о существовании не только учебников, но и книг. Для меня это было счастливым открытием. Вот как это случилось. Через дом от нас жил комсорг Вася. Он был небольшого роста, худенький и больше походил на подростка, чем на парня. Может поэтому, он был доступен в обращении с ребятами моего возраста. Зная, что я умею читать, он предложил мне брать книги в его комсомольской библиотеке, которая состояла из нескольких потрепанных книг. Для меня же, увидеть столько "не учебников", которые можно читать, было огромной роскошью. Вася дал мне, на первый случай, тоненькую книжку и я, получив её утром, вернул прочитанную уже вечером. Вася очень удивился такому быстрому прочтению и выдал другую книгу, но уже значительно толще.
Глава одиннадцатая. Снова школа
К следующему учебному году, я был готов уже значительно лучше. Я подрос, окреп, да и мать приготовила одежду, сообразуясь с сезоном.
К тому же, пошли в первый класс и мои сверстники. Кроме одногодков, были ребята постарше и "второгодники", так что получилась довольно большая компания: шумная, резвая, не до конца понимающая своей цели и назначения. Старшие классы, где была моя сестра, учились во вторую смену. Мне же, по правде сказать, перспектива снова писать в "косую линейку" палочки, крючки и кружочки, вовсе не улыбалась. К тому времени, я был уже достаточно "развращён" чтением взрослых книг, которыми меня подпитывал Вася-комсорг, а впоследствии и моя вторая старшая сестра, которая работала почтальоном. Она получала почту в почтовом отделении на станции Гусино и разносила её по ближайшим деревням, заканчивая своей деревней. Дело случая, но она как-то зашла в сельскую библиотеку. Старенькая, худенькая, маленькая библиотекарша уговорила её взять книгу. У сестры не нашлось веских аргументов для отказа и я, таким образом, стал косвенным абонентом Гусинской сельской библиотеки. Конечно, сестре эта "благотворительность" была совсем ни к чему, но и отвязаться от моей настырности у неё не было ни какой возможности. Книги, которые давала библиотекарша, были довольно толстые, а в "походе и иголка тяжела", так что я иногда помогал разносить газеты в своей деревне и вообще, старался оказывать сестре посильные услуги. Из-за моего уважительного поведения, сестра даже выписала мне газету "Пионерская правда". Быстро расправившись с примитивным "домашним заданием", я находил укромное место, где бы меня никто не беспокоил и уходил в мир образов, навеянных книгой. Окружающее переставало существовать для меня. Эта идиллия продолжалась до первых летних каникул, а потом, как это часто бывает, произошло непредвиденное.
Когда сестра принесла сдавать очередную прочитанную книгу, а это оказался "Овод", старушка устроила ей небольшой экзамен о впечатлении от прочитанной книги. После этой пытки, сестра созналась, что она книги сама не читает, а берёт их только для брата. Библиотекарша тут же поинтересовалась: насколько брат старше её? Наверно, никогда старушке не было так страшно, как в тот момент, когда она узнала правду…
Я был поражён, несказанно удивлён, когда смущённая сестра подала мне в тот день три книги и что это были за книги! А ничего особенного: просто это были настоящие детские книжки большого формата, написанные крупным шрифтом, с цветными картинками и совершенно новые. Ещё сестра добавила, что Анна Павловна, так, кажется, звали эту добрую старушку, просила простить её и приглашала меня самого посетить библиотеку, чем я впоследствии воспользовался неоднократно, а побывать в окружении стольких книг – это был для меня большой праздник! Хозяйка библиотеки, а посетителей у неё бывало не так много, подолгу беседовала со мной о прочитанных книгах, удивляла её не только моя память, но и самостоятельные суждения.
Глава двенадцатая. Мал да удал
Я никогда не был ребячлив, не прыгал, не визжал от восторга, вёл себя солидно, не по-детски серьёзно. Мамаши советовали своим чадам дружить со мной. Мне же не нравилась непоседливость моих сверстников, и я предпочитал общество старших ребят, а учитывая мою "начитанность", и они не гнушались моего общества.
Как уже говорилось, во время войны здесь было не до школьной учёбы, тут "дай Бог ноги", чтобы во время укрыться в лесу, в землянке, а то и в погребе, овраге от свирепствовавшей войны с её минами, снарядами и бомбами, обильно сыпавшимися сверху. Так что, наравне с малышами, заставили учиться и переростков, почти мужиков. Пресловутая "дедовщина" терзает армию, но ведь она была всегда в бурсах, школах и везде, где сталкивались разновозрастные интересы. Конечно, не все и не всегда пользуются своим физическим превосходством, даже опекают младших, но есть нехорошие исключения.
Был таким исключением в нашей школе этакий верзила Коржаев. Когда он шёл, то младшие бойко сторонились, отбегали подальше. И вот был такой случай: шёл этот "дед" по школьному двору и перед ним была "зелёная улица". Я привык, что старшие ребята ко мне относились дружелюбно и не отстранился почтительно перед этим монстром, за что тут же получил мощный толчок! Когда я поднимался с земли, то моя рука нащупала небольшой, но увесистый сосновый сук…
Прозвенел звонок, и все бросились в классы. Мой обидчик уже солидно ступил на верхнюю ступеньку крыльца, когда сук, как томагавк, встретился с его затылком! Это было торжество справедливости! Ощупав свой затылок и увидев кровь, этот "герой" так страшно заревел от страха, что все, особенно младшие, подняли его на смех! Когда меня привели в "учительскую" на разборку, где уже был раненый Коржаев, то Алфёров, наш новый учитель, был искренне удивлён нашими очень разнящимися весовыми категориями: Ну, прямо Давид и Голиаф! Урок пошёл на пользу: больше Коржаев малышей не трогал.
От деревни до школы, было четыре километра, и, разумеется, – обратно столько же. Для семи – десяти летних это была большая физическая нагрузка, особенно учитывая плохое питание, а также состояние дороги, из-за погоды, времени года. Первый километр от деревни школьники шли по полю, а далее по лесу. В сентябре эта лесная дорога, в хорошую погоду была привлекательна. К тому же, школьники желали её ещё более украсить, для чего сгибали росшие по обеим сторонам дороги тонкие рябины и берёзы, связывали их верхушки, украшали яркими грибами, особенно "мухоморами", так что получались парадные аркады. Кстати, эту дорогу называли "Московская". Топонимика названия безмолвствует: от названия столицы, или от одноимённой водки. Зимой эта дорога защищала от ветра, поэтому снег падал вертикально пушистыми хлопьями, превращая деревья в сказочные существа. Под низким зимним солнцем снежинки переливались бриллиантовыми россыпями. Но это только было ранней осенью и зимой, а вот поздняя осень и ранняя весна, делали эту болотистую часть дороги непроходимой. Вот тогда и приходилось обходить эту "Московскую" дорогу, по "Казённой" дороге. Тут с названием хоть какая ясность, так как на пол – дороге от деревни до школы, стоял дом лесника, называемый "Казённый дом". В то время хозяйкой этого дома была женщина из Прибалтики, которая работала лесником. Она имела четырнадцатилетнего сына Карла, у которого имелся дефицит общения со сверстниками. Поэтому, он старался всеми ухищрениями заманить ребят, идущих в школу, на дорогу мимо своего дома. Он набирал ранней земляники, угощал печеньем своей матери.
В то утро Карл был особенно возбуждённо весел. Оказалось, что он, собирая в лесу весенние грибы и ягоды, нашёл мину, собирается извлечь из неё "взрывчатку" и пригласил нас идти с ним глушить рыбу. Мы тут же согласились, что после школы мы будем у него, тем более, подобные развлечения для нас не являлись особенной редкостью. После школы мы уже подходили к дому лесника, как вдруг окна дома, вылетели с дымом и грохотом! Нам не надо было объяснять, что произошло…
В большой комнате, куда мы зашли, пахло дымом, взрывчаткой и непоправимой бедой! Всё что осталось от Карла, было размазано, разбрызгано по стенам, потолку, по полу! Похоронили Карла на деревенском кладбище, на его самой западной стороне, как бы ближе к его родной Прибалтике. Вокруг могилы сидели мы, его друзья, его мать угощала нас: поминайте, поминайте, ребятки, моего Карлушу… он очень любил вас. Но я, даже сладкий творожок, не мог проглотить….
Взрослели мы рывками, которые поднимали нас на следующую ступеньку нашей биографии.
Глава тринадцатая. Испытание
К очередным летним каникулам, я подготовился более обстоятельно. Помимо книг, которыми меня снабжала библиотека, я обзавёлся учебниками для старших классов. Разобраться в содержании учебников, мне не составило большого труда, кроме математики. На лето я перебрался жить на чердак, где никто не посягал на мою свободу. Под толстой балкой я устроил маленькую нишу для книг. Там же был мой "склад" с продовольствием, где находились несколько корочек хлеба, как у Буратино, да "дары" огорода и сада, которые из-за их неимоверной кислоты, мог выдержать только мой детский желудок и то только потому, что очень хотелось есть. После такой подготовки, оставалось только наслаждаться жизнью, которая у меня заключалась в чтении. Чтение моё было особенное: медленно читая, я видел, ощущал, воображал то, о чём говорили буквы, слова, предложения. Воображение рисовало образы, события, действия. Многое из прочитанного я не понимал и тогда пытался разобраться, тщательно изучая примечания, сноски, а то и сам пытался додуматься. Иллюстрации, картинки, рисунки помогали строить образы парусников, обитателей фауны и флоры, океанов и индейцев, к которым в подобном возрасте особый интерес.