* * *
Думая об этом вечере, я признаю, что сразу должна была понять, что все пойдет наперекосяк. Все дело было во фразе Луки: "В них совсем не то". Тогда я не обратила на это внимания, но теперь эти слова назойливо жужжали у меня в ушах. Дело не в том, что он был куда опытнее меня. Я прекрасно знала об этом. Нет, эта фраза подразумевала, что лишь физическое удовольствие, а вовсе не наша духовная близость была для него целью этой поездки – причем лишь его собственное удовольствие. Возможно, если бы я сразу это поняла, то остановила бы Луку. И все же знаю, что потом пожалела бы об этом.
Я выглянула в окно. Лука уже плавал туда-сюда, подводные огни причудливо освещали нагое тело. Я вернулась в спальню Марчелло за полотенцем, чтобы завернуться.
Вдруг я заметила то, что ранее в спешке ускользнуло от моего внимания. Стопка наших коробок, от "Гавуззо & Морелли". Все нераскрытые.
Я взяла в руки верхнюю. Она была обвязана лентой с закрученными кончиками – точно так же, как я завязала ее в магазине. Я взглянула на другую коробку. И эта не развязана. И все остальные.
Я потянула за один кончик бантика. Тот распался, и лента упала на пол. Я сняла крышку коробки…
Внутри находился простой, но изысканно красивый оранжевый комплект, лифчик с трусиками.
"Подбери мне что-нибудь невычурное – ей нравятся простые модели".
Я ничего не понимала. Почему он притащил домой все эти "подарки", но так и не преподнес их Анне?
Именно я примеряла для Марчелло этот комплект. Помню, как он посмотрел – сосредоточенный быстрый взгляд – и сразу принял решение: да, то что надо.
Рядом со стопкой коробок на полу лежала толстая рукопись – кипа листов, скрепленных в нескольких местах зелеными пластиковыми зажимами, словно манжеты запонками. Я взяла ее в руки.
НЕВЫРАЗИМОЕ
Автор: Марчелло Бенегатти
Это был сценарий фильма – судя по всему, ранний вариант. Текст был испещрен зачеркиваниями и исправлениями.
НАЕЗД КАМЕРЫ:
Магазинчик нижнего белья. День
КАРЛА, местная девушка. Красивая, невинная,
18 лет, наводит в магазине порядок.
ЗВОНОК в дверь. Она поднимает голову.
Входит мужчина лет сорока; стиль его одежды говорит об интеллектуальной деятельности: возможно, он писатель, или преподаватель университета. Он привлекателен, по его лицу видно, что очумеет получать от жизни удовольствие. Это наш герой, ЭДУАРДО КАНАЛЕТТИ.
ЭДУАРДО. Доброе утро, Карла. Ты подумала о том, что мы обсуждали?
КАРЛА. Да, пожалуй, у нас есть кое-что для вас.
Мое сердце ушло в пятки. Я пролистала рукопись дальше. Похоже, этот Эдуардо – ловелас средних лет; за его маской циничного отношения к женщинам скрывается страстная, чувственная натура. Для каждой новой пассии он покупает комплект белья. А продавщица Карла, девушка-идеал, – его поверенная в амурных делах, свидетель того – через череду шелковых и атласных подношений, – как с каждой неудачной связью он все больше уходит в себя. Но Карла даже не догадывается, что по-настоящему он влюблен в нее – безнадежно и болезненно покоренный ее юной красотой, грациозным изгибом шеи, безыскусностью просыпающейся сексуальности. Иногда он просит ее примерить ту или иную модель – всякий раз убеждаясь, что, подобно морским камушкам, неумолимо блекнущим на солнце, на ней они смотрятся совсем по-другому, чем на его более опытных и раскованных любовницах. Порой, любуясь, как она плавает в его бассейне, Эдуардо подумывает, не соблазнить ли ее. Но он прекрасно знает, что после этого она будет словно запятнана, даже опорочена. Ведь он влюблен именно в ее девственность, невинность, наряду с ее свободным нравом. Он сам говорит ей об этом в кульминационной сцене, когда, очевидно, все их внутренние сомнения и недоразумения остались позади:
КАРЛА. Я всегда буду благодарна тебе за то, что ты научил меня любви.
ЭДУАРДО. А я буду вечно благодарен тебе за то, что нашел в себе силы избежать любви.
И он уходит с тем, чтобы совершить единственный поистине благородный поступок в жизни – обречь себя на вечную сердечную боль, лишь бы не осквернить невинность обожаемой женщины.
Но следует новый поворот – она бежит за ним. Он завоевал ее сердце. Видимо, дальше следует любовная сцена: мы видим, как трусики, что он купил ей в подарок, падают к ее щиколоткам. Она разделась. Трусики еще мгновение покоятся у ее ног изящной восьмеркой, неким символом. Потом ее ножка делает шаг к его обнаженным ногам, и, как мы понимаем, девушка падает в его объятья.
* * *
Теперь я понимала, почему Марчелло сделал мне столь щедрый подарок при прощальном визите! Но все же многое оставалось для меня загадкой. На самом деле, Карла была вовсе не я – по крайней мере, я себя в ней не узнавала. Она ведь была красива и невинна, до отвращения: очаровывала каждого, кого встречала на своем пути, – убегая с краденым яблоком от лотка торговца фруктами, распевая песни при любой возможности. Но, рассуждая о белье, она казалась опытной и проницательной, как Франческа, но никак не я.
Я была охвачена чувством новых возможностей и ждущих меня трудностей, словно, забравшись, как я думала, на вершину горы, лишь увидела открывшуюся картину новых пиков и извилистых троп. Возможно, Марчелло был влюблен и в меня – но как в идею; а еще немного в Карлу, которая была не мной, по крайней мере, не полностью, и еще немного – во Франческу… Сама того не желая, я стала Музой. Это было приятное чувство – но с горьким привкусом: в данный момент я уж точно не походила на идеал невинности. Значит, в каком-то смысле, дела обстояли хуже некуда: я осознала, что подвела всех вокруг, что я совсем не тот человек, за которого меня принимают или хотят принимать.
* * *
Вошел Лука, еще не высохший и обмотанный полотенцем – а я все еще дочитывала сценарий.
– Слушай, прости за твой наряд, – сказал он, присаживаясь на кровать. – Зашить как-то можно?
Я покачала головой.
– Все кончено.
– Тебе придется заплатить? Вообще-то… – он сделал паузу. – На самом деле заплатить должен я. Ведь это моя вина.
Меня рассмешила абсурдность его предложения: казалось, он предлагает мне деньги на аборт.
– Да тебе в жизни не расплатиться за этот корсет. Да и мне тоже.
– Может, они просто не заметят пропажи?
– Ее сшили специально для показа! Конечно, они заметят.
Лука сочувственно обнял меня за плечо. Но я раздраженно стряхнула его руку.
– Тебе пора.
– Ну ладно. – Он поднялся с кровати. – Я все равно уважаю тебя, Натали.
– Обалдеть! – ответила я с сарказмом. – Я ужасно рада, что ты меня уважаешь, Лука. Теперь мне стало на-амного лучше!
Он пожал плечами. Глядя на его высокое стройное тело я почти растаяла. Больше всего я хотела сейчас, чтобы он обнял меня покрепче. Но я была слишком зла, чтобы сказать ему об этом.
И вдруг потолок комнаты осветили фары. Лука подошел к окну.
– Что там? – спросила я.
– Много людей. И какие-то фургоны.
Я тоже подбежала к окну. У ворот грудились разные машины, урчали двигатели. Сначала мне пришло в голову, что это за нами, что родители спохватились и выслали за нами спасательную экспедицию. Но тут я услышала знакомый голос, который отдавал команды другим водителям.
– Это Марчелло!
– Ты вроде сказала, что он уехал.
– Ну, значит, уже вернулся. – Я стала быстро одеваться. – Торопись. Нам лучше поскорее убраться восвояси.
* * *
Я провела беспокойную ночь, думая только о том, что мне сказать Франческе о злополучном корсете. Просто признаться, что я взяла вещь и испортила ее, будет недостаточно: она захочет посмотреть на нее, чтобы решить, можно ли что-то сделать, и тогда увидит и отсутствие пуговиц, и разорванную ткань и – что самое унизительное – пятно. Ей не составит труда сложить два плюс два и понять, что произошло. И я знаю, что она будет крайне разочарована как моим поведением – подростковым, безответственным, – так и плачевным видом своего драгоценного изделия. Я решила сознаться во всем. Я прекрасно понимала: как только я все расскажу, с моей работой у Франчески будет покончено. Я шла медленно, как на казнь, с трудом переставляя ноги.
Сначала я даже не поняла, что происходит. Перед входом в магазинчик стоял большой белый грузовик с включенным двигателем. От него вдоль уличной канавы шли четыре черных кабеля и исчезали в глубине помещения. Невдалеке притулился автобус, битком набитый людьми, поедающими завтрак. Вокруг площади припарковалось несколько фургонов, у столика, что стояли около одного из них, я заметила женщину-полицейского, Ливию Стролла, нашу любительницу красных лифчиков, которая наливала себе кофе из большого термоса. Два здоровяка в кожаных перчатках пристраивали гигантский прожектор на штатив на колесиках почти вплотную к витрине.
– Доброе утро, Натали! – это был Стефано. – Знаешь, отныне ты кинозвезда! – Я так и уставилась на него. – Не волнуйся, мы с тобой.
– Но что происходит? – спросила я.
– На студии "Чинечита" забастовка. Марчелло вчера позвонил. Конечно, он хочет поддержать рабочих, но ему позарез нужно закончить фильм. Так что он попросил, чтобы мы разрешили использовать магазин в качестве съемочной площадки.
– А о чем фильм? – спросила я, что было глупо, ведь я знала ответ.
– Кажется, любовная история. Все происходит в маленьком магазинчике нижнего белья, вот вроде нашего. Так что странно было бы снимать в студии!
Тем временем из одного фургона выпорхнула девушка. Это была Анна. На ней был красивый костюм, но в волосах еще торчали бигуди. Не успела сделать шаг к магазину, как кто-то заслонил ее бледную кожу зонтиком.
Я подумала: это я – Анна. Или Анна – это я?.. Я уже ни в чем не была уверена.
– Ты должна остаться, – сказал Стефано. – Будет чертовски интересно. – Он оглянулся: в конце улицы, чуть поодаль, уже толпилась небольшая кучка зевак. – В любом случае, они точно не видели ничего подобного.
Глава шестая
Теперь ситуация окончательно запуталась. Марчелло написал свой сценарий для Анны, но на самом деле – обо мне. Все это время я считала, что я лишь ее дублерша, живой манекен для примерки белья, которое он покупает в подарок ей; но он действительно думал обо мне. И все же сейчас она была здесь, чтобы перенести мою историю на кинопленку, значит, она – моя дублерша… Словно в причудливом Зазеркалье, наши отражения наконец столкнулись.
Марчелло был слишком занят, поговорить с ним не было возможности: к нему то и дело подходили члены съемочной группы с различными вопросами. Кто показывал костюмы, кто реквизит, кто листки с текстом, а некоторые просто фланировали туда-сюда, чтобы попасться ему на глаза. Франческа тоже суетилась, выполняя его мелкие поручения. Было ясно, что сегодня мне точно не удастся объясниться по поводу корсета. Я вздохнула с облегчением: у меня была уважительная причина отложить свое признание в долгий ящик.
* * *
Ни о какой торговле в этот день речи не шло; так что мы все оказывали посильную помощь в съемках. В какой-то момент меня попросили встать перед камерой, чтобы верно выставить свет, пока Анна переодевалась. Так что я стала дублершей для собственной дублерши, добавив в хоровод отражений еще одно.
Съемочная группа напоминала измученное походом войско, гигантский кочующий цирк с им одним понятными шутками, завистью, тайнами, с собственным жаргоном – еще дубль, камера, мотор, стоп-снято. А еще я узнала, что здесь царит жесткая субординация: операторы общались с осветителями, но никогда – с гримерами; ассистенты сбивались с ног, добывая воду и фрукты для исполнителей ведущих ролей – но не для массовки; все страшно боялись первого помрежа, и каждый из кожи вон лез, чтобы понравиться Марчелло. Потертый красавчик, играющий Эдуардо, все время курил, улыбался и раздавал автографы направо и налево. И все глазели на Анну, которая притворялась, что не замечает всеобщего внимания, и вполголоса обсуждала подробности со своими костюмерами и гримерами – и только поставленно-изящный наклон ее головки и слишком звонкий смех давали понять, что она прекрасно осознает свою неотразимость. Между дублями она сидела на раскладном стуле, повторяя свой текст. И всегда был рядом человек, готовый закрыть ее зонтиком от солнца.
Наступило время обеда, и все направились с тарелками от фургона с едой под защиту навеса. Я устроилась в компании девушек-гримеров. Я ждала, не захочет ли Лука проведать меня после вчерашнего происшествия; но он не появился.
Когда гримерши вернулись к своим обязанностям, я взяла в руки сценарий, забытый кем-то на столе – по всей видимости, бутафором, поскольку на каждой странице упоминания о реквизите и предметах гардероба были подчеркнуты красной или зеленой ручкой, тогда как диалоги вовсе не тронуты. В нескольких метрах от меня за столом все еще сидел Марчелло, вместе с Франческой и Стефано. Марчелло не таясь смотрел на меня. Я ответила на его взгляд. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, хотя лица ничего не выражали – это было похоже на игру камень-ножницы-бумага, словно мы оба ждали, что же наконец сделает другой. Наконец, Марчелло приподнял свою шляпу и улыбнулся мне, как будто с горечью.
И я – машинально, до конца не осознавая, что делаю, – улыбнулась в ответ.
* * *
На следующее утро, придя к магазину, я увидела, как ребята-художники фильма закрашивают очередное графити на стене: НАША ЖИЗНЬ – ВАША ЛОЖЬ.
* * *
Киношникам оставалось работать здесь еще четыре-пять дней: доснять общие планы с нашим магазинчиком в различных ракурсах, сцены с прогулками Анны по ночным улочкам, и все в таком роде. Во время длинных сцен меня снова просили заменять ее. Моя первоначальная обида очень скоро испарилась, так как все было очень похоже на демонстрацию белья для Франчески и Марчелло: ты просто выполнял свою работу в точности, как сказано. И если тебя просили пройтись по площади 15 раз кряду, то вовсе не потому, что ты плохо справлялся: возможно, камера включилась с опозданием, или фокус в ней был сбит на пару миллиметров, или солнце зашло за облако – таких мелких неприятностей могло быть сколько угодно. Так что через какое-то время ты перестаешь нервничать, а просто выполняешь свою задачу. Я почти не вспоминала о порванном корсете, и даже о Луке – он, кстати, с того вечера так и не появился. Наверное, несмотря на его пафосное заявление о том, что он меня "уважает", он вполне утолил свое желание, а я, к своему удивлению, не особенно переживала из-за этого. Но, несмотря на мое пребывание в странном состоянии остановившегося времени, все шло своим чередом: через пару-тройку дней киношники свернут свой "цирк", мы снова останемся втроем, я, Франческа и Стефано, и надо мной нависнет тяжкое бремя признания.