– Нашей победы. – Бива лихо осушила до дна бокал воды. Так, помнится, герой фильма "Подвиг разведчика" на фашистском банкете махнул бокал шампанского не за победу вермахта, а Красной армии. – Денег нет, – капризно, как маленькая девочка, выпятив губу, продолжила Бива, – транспортом хоть обеспечишь? А командировочные, представительские, фуршетные? Опять же, помещение, связь, оргтехника…
– Да и зарплатешка какая-никакая не помешает, – добавила Выпь.
– Ну так это… – тупо уставился на Надю Каргин. – Не будем гнать коней. Step by step, а там как фишка ляжет.
– Фишман? – возмущенно закричала Выпь. – Она что, тоже в проекте?
– Он сказал "фишка", – засмеялась Надя. – Фишман, – объяснила Каргину, – дизайнер женского нижнего белья. У нее бутики по всей Европе.
– Она предпочитает стоя с наклоном в тридцать градусов, – сказала Бива, – даже разработала для такой позиции специальную коллекцию. Трусы не съезжают вниз, а идут лифтом вверх на поясницу, создавая иллюзию талии.
– Каким образом? – против собственной воли заинтересовался Каргин.
– Оптические трусишки с мягкими "липучками" на промежности, – объяснила Бива, – настоящее инновационное чудо.
Все проще, усмехнулся про себя Каргин, оптический обман не в трусах на "липучках", а у мужика в башке.
– Как я понимаю, у нас на возу ничего, кроме отсутствия денег и гипотетического счастья от предстоящего решения великих задач, – с презрением посмотрела на Каргина Выпь. – Когда мне предлагают step by step, я сразу посылаю на х… Воз и ныне там. Но ведь возможен и, так сказать, – тоже передразнила его, – самовывоз. Твои права на воз – птичьи. Баба с возу – кобыле легче. В данном случае баба – ты! – выставила в сторону Каргина длинный и острый, как клюв (она вся была сплошной клюв!), палец.
А что, если начистить ей клюв, покосился на распоясавшуюся Выпь Каргин, прямо здесь, в кабинете? Но не успел додумать до конца хулиганскую мысль.
– Письмо президенту отправлено, – напомнила Надя. – Положительный ответ гарантирован, значит, будет поддержка со стороны государства. Это как минимум сбыт по разнарядке, как максимум – федеральный госзаказ. В госкорпорации "Главодежда-Новид", так мы будем называться, места хватит всем.
– Когда будет подписан указ? – проявила определенную осведомленность о порядке функционирования государственной бюрократической машины Бива.
– Как только, так сразу, – усмехнулся Каргин. – Вам сообщат.
– Тогда и бросим вызов, – поднялась со своего места Выпь.
– Или впряжемся в воз, – следом за ней направилась к двери Бива.
– Девушки, – весело крикнул Каргин, – можете воспользоваться моей служебной машиной!
– Спасибо, мы на колесах. – Бива обернулась, посмотрела на Каргина с… заинтересованным недоумением, так бы он охарактеризовал этот взгляд.
– Я провожу, – сказала Надя.
– Потом пулей ко мне! – приказал Каргин.
– Пулей, – повторила Надя.
Каргина удивила ее внезапная бледность.
– В переносном смысле, – уточнил он.
– А хоть и в прямом, – закрыла за собой дверь Надя.
"А пошел ты!" – так можно было перевести с русского на мысленный ее ответ.
Пули бояться – на расстрел не ходить!
Каргин бросился к окну. Он вдруг подумал, что Надя возьмет да уйдет (улетит пулей) вместе с Выпью и Бивой и он больше никогда ее не увидит. Уж он-то, опытный ремонтник, знал, что саморез выходит едва ли не легче, чем входит. Старею, вздохнул Каргин. С недавних пор он стал замечать, что некоторые (гипотетические) предположения вдруг разрастаются в его сознании до размеров неотменимых фактов, выталкивая из сознания, как просрочившего платеж жильца из съемного угла, здравый смысл.
Каргину хотелось посмотреть на Выпь и Биву сверху. Почему-то ему казалось, что Выпь немедленно взлетит, вытянется хлыстом, унесется, рассекая клювом, как скальпелем, воздух. Бива же легко, как нож в масло, войдет в клумбу, двинется дальше подземным путем, зеленой, горбатящей газоны волной.
Но он ошибся.
Под окнами на огороженной стоянке "Главодежды" он увидел рядом со своей служебной "SkodasuperB" и раздолбанными без номеров "жигулями" (кто пустил на стоянку?) авто, каких здесь сроду не стояло. Черный с прозеленью, длинный, как лезвие входящего в масло ножа, "майбах" и голубоватостальной, как небо, слегка нахохлившийся от собственной престижности "роллс-ройс" с крылатой фигуркой на капоте.
Бива (или это только показалось Каргину?) проникла в "майбах", не открывая двери (через люк в днище?). Выпь втянулась в "роллс-ройс" сквозь закрытое боковое окно.
7
– Что это было? – спросил Каргин, когда Надя, хоть и не "пулей", но достаточно быстро вернулась в его кабинет.
– Будут работать. – Надя внимательно следила за его перемещениями по кабинету.
Чувствует, с непонятным удовлетворением отметил Каргин, сужая круг, отрезая Наде бегство.
– Ты делаешь ошибку! – простонала Надя, когда Каргин обхватил ее сзади за плечи.
– Не могу… молчать, то есть терпеть, – горячо дыхнул ей в ухо Каргин. – Под каким углом давала стоя эта… как ее… Фишман? Ты сама виновата. Эти сучки… Лавину не остан овить…
– Еще как! – Надя резко присела, как спрыгнула с табуретки. Твердый и острый, как клюв Выпи, локоть уперся в восставшее достоинство Каргина. – Чем ты думаешь, Каргин?
– Чем могу, – обиженно отошел к окну Каргин. – Откуда взялись эти дамы? Чем прославились? Почему я раньше о них не слышал? Откуда ты знаешь, что президент отзовется на письмо? Я отправил его через голову министра, за это увольняют с работы, тем более что я почти пенсионер!
– Пенсионер, – покосилась на него Надя, – а туда же… По порядку. Дамы взялись. Слава, в твоем понимании, их не колышет. Ты не слышал о них, потому что не мог. Ты много о чем не слышал. Президент отзовется. Ему некуда деваться. Все остальное он уже или испробовал, или ему это нельзя. Он знает, что его может спасти только чудо.
– Очень доказательно, – пожал плечами Каргин. – Дамы взялись. Я о них не слышал. Президент поддержит. Что конкретно он поддержит? Назови хоть что-то, что они сделали!
– Ты имеешь в виду проекты?
– Назовем это проектами, – пожал плечами Каргин.
– Кожаные штаны и куртки для ЧК, – сказала Надя. – Это Выпь.
– Что? – не поверил своим ушам Каргин. – Сколько же ей лет?
– Мягкие сапоги, зауженные галифе, френч с накладными карманами для Сталина. Синий партийный китель и кепка для Мао Цзедуна, – продолжила Надя. – Это Бива. Еще примеры?
Каргин молчал, обдумывая услышанное.
Надя продолжила:
– Толстовка в складку, перепоясанная узким ремнем, – одежда для ошибающихся правдоискателей и страстотерпцев. Это тоже Бива. Прямое без талии пальто, шляпа с узкими полями – одежда предателей. Выпь. Тесный пиджак, узкий галстук, рубашка с воротником вразлет – одежда глупых, внушаемых и стопроцентно управляемых. Тоже Выпь. Плюшевый жакет, розовые или голубые с начесом панталоны, сороковые – семидесятые годы, вся женская сельская Россия. Некрасиво, но практично. Придатки в тепле, демография на уровне. Это Бива.
Надя увлекалась перечислением не имеющих доказательств и, следовательно, отношения к реальности примеров и частично потеряла бдительность.
Каргин, как краб, подкрался к ней незаметно, крепко взял в клещи. Он учел неудачную первую попытку, а потому так тесно прижался к Наде вновь восставшим достоинством, что той было просто не пошевелиться, не говоря о том, чтобы травмировать похотливого (по Ницше) жителя мегаполиса, то есть Каргина. Он знал ее особенность – делать главное дело, не размениваясь на второстепенные. Поэтому спросил, отвлекая Надю от направленных на размыкание сексуальных клещей действий:
– Что они могут предложить?
– Это не формулируется словами.
Надя как будто размягчилась в клещах, и Каргин, не ослабляя хватки, двинулся вместе с ней в направлении черного кожаного дивана. Это был нехороший, какой-то контрафактный диванишка. Сколько Каргин ни протирал его одеколоном, ни проветривал кабинет, он все равно, подобно злобному хорьку, исторгал из себя невидимый вонючий клей, безошибочно реагирующий на соприкосновение с обнаженным (даже частично) человеческим телом. И прошлая, и нынешняя секретарши Каргина ненавидели диван и неоднократно составляли от имени начальника письма с требованием его заменить, но хозяйственники, цинично ухмыляясь, игнорировали письма.
– А ты попробуй, – вспомнив шлепающий звук, с каким отдирались от дивана задницы и ляжки, особенно если звонил прямой – с министром – телефон, Каргин изменил направление, повлек Надю к приставному столику. Эта Фишман, подумал он, не такая уж и дура…
– Бива даст нить, – прошептала, определенно смиряясь с печальной участью сексуальной рабыни, Надя.
– Нить? – удивился, расстегивая ремень и приспуская штаны, Каргин. – Какую нить?
– Тройную нить из глубины земли. – Он едва слышал Надю, она как будто бредила в его объятиях. – Кровь и почва, над ними трава… Она непобедима, растет всегда, покрывает все. Эта нить соединит народ и землю. Пришитый к земле народ непобедим. Земля, – простонала Надя, – должна принадлежать народу…
И большевики так считали, вздохнул Каргин, потом, правда, передумали.
Он уже успел высвободить из плотных облегающих трусов член, проверил рукой его крепость. Член держался молодцом.
– Бива даст тройную нить, – уточнил он, мягко понуждая Надю опереться на приставной столик и – одновременно – раздвинуть ноги. Мешала длинная и узкая официальная юбка. Надя свято соблюдала служебный дресс-код. – Что даст Выпь? – Каргину неожиданно легко удалось отправить (лифтом?) юбку вверх, а трусы (другим лифтом) вниз.
– Волю, – прошептала Надя. – Подстреленная выпь не падает на землю, продолжает полет. Она даст ткань. В ней будет воля к полету, который не сможет остановить даже смерть.
Надя обреченно уперлась руками в приставной столик. Каргин быстро расстегнул пуговицы на ее белой блузке, легко высвободил из (к счастью, молчащего) бюстгальтера грудь. Он не прикасался к Наде много лет, но помнил, что раньше ее грудь была значительно меньше. Сейчас ее груди показались Каргину большими, тяжелыми и упругими, как будто наполненными… (не молоком же?) водой. Да, именно такое странное и неестественное сравнение пришло в голову Каргину. Одна его рука затерялась между больших Надиных грудей, другая – устремилась вверх по гладким ногам, куда обычно неотменимо, но иногда опережающе устремляется мужская рука. И… свободно, как (сексуально озабоченный?) конькобежец по льду, проскользила между расставленных ног, не обнаружив того, что там должно было быть. Или – чего там не быть никак не могло.
– Я говорила, ты делаешь ошибку, – сказала Надя.
Каргин подумал, что сходит с ума. Он снова прошел прежним маршрутом – на сей раз жадно растопыренной пятерней, как неводом, захватывая как можно шире интимное телесное пространство. Пустым вернулся невод, даже без морской травы.
– Это невозможно, – пробормотал Каргин, в третий раз забрасывая невод, на сей раз на максимально доступную руке длину.
Он, как на крюк, посадил Надю на изогнутую руку, добравшись сквозь ее расставленные ноги дрожащими пальцами почти до колокольно висящей груди. В ладонь вдруг что-то вонзилось. Каргин вытащил руку, увидел каплю крови.
– В приемной аптечка, там йод. – Надя быстро натянула юбку и застегнула блузку.
– Ты меня… ногтем? – спросил Каргин, рассматривая ладонь.
– Нет, – спокойно ответила Надя. – Это плавник.
– Плавник?
– Надень штаны, – посоветовала Надя.
– Как ты это сделала? Чем… залепила?
– Ты спросил, что могут дать Выпь и Бива, – проигнорировала вопрос Надя, – но не спросил, что сам должен для этого сделать.
– Я? Кому? Должен?
– Если ты хочешь, чтобы все получилось, ты должен с ними переспать. Не со мной, я предупреждала, а с Бивой и Выпью. Про меня забудь.
– Других вариантов нет? – спросил Каргин.
– Есть, – ответила Надя, – но он вряд ли нас устроит. Это тупиковый путь.
– Нас?
– Тебя и президента, – сказала Надя.
– А кто решает, какой путь тупиковый, а какой нет? – поинтересовался Каргин.
– Кто надо, – ответила Надя и вышла из кабинета.
Глава шестая
Длинное замыкание
1
Некоторое время Каргин сидел в одиночестве на вонючем кожаном диване, уставившись в ковер на полу и не отвечая на звонки.
– Может, чаю или кофе? – заглянула в кабинет секретарша.
Каргин вскочил с дивана, зажал ее в углу, стремительно повторил то, что только что проделал с Надей. Секретарша, в отличие от Нади, не сопротивлялась, напротив, активно участвовала в "развратных действиях", как классифицирует данную разновидность поведения Уголовный кодекс. Но только при явно выраженном нежелании одной из сторон. В иных случаях поэты слагают стихи и поэмы о "развратных действиях". Ученики изучают их в школах, а зрелые мужи защищают по ним диссертации.
То, что произошло с Надей, подумал Каргин, это… революция. Как в истинной, возвышенной и чистой любви, так и в… "развратных действиях". Вдруг мир изменился, он вертел секретаршу, как гончар глину на круге, и все женщины стали, как сорок дочерей пушкинского царя Никиты?
Воистину, Пушкин был сверхчеловеком. Или, как полагали Гоголь и неистовый Виссарион, в одном доме с которым, хоть и в разных столетиях, посчастливилось жить Каргину, он был русским человеком в полном развитии духовных и умственных сил, какими остальные русские люди сделаются лет через двести. Отведенное время почти вышло (мир, к сожалению, развивался не по Пушкину, а по Шпенглеру), но Пушкин для русского сердца все равно оставался недосягаемой вершиной. Причем, в отличие от Владимира Ильича Ленина, да и Шпенглера, про которого среднестатистический русский человек мало что знал, вершиной народной и вечно живой. Каждая его строка помогала совершенствоваться, учила жизни. Пушкин как бы протягивал с сияющей вершины дружественную руку, звал к совместному познанию истины, причем отнюдь не такой многосложной и угрюмой, как у Шпенглера.
"Разноцветные, с кудрями…" – вспомнил Каргин бессмертные, навечно врубившиеся в память еще в далеком детстве строчки. Вспомнил и старуху колдунью, давшую герою поэмы совет, как вернуть в ларец разлетевшиеся по лесу девичьи прелести: "Ты им только покажи…"
С Надей не помогло! – горестно вздохнул Каргин, орудуя в трусах секретарши. У той все, причем в полной боевой готовности, находилось на месте. Можно было и не показывать. "Чу, – снова всплыли пушкинские строки, – знакомый дух…"
– Чаю, – незаметно вытер руку о краешек шелкового российского флага, установленного на деревянной штанге возле письменного стола, Каргин. Если в кабинете есть скрытая камера, подумал он, меня с позором уволят, покажут запись президенту. Хорош радетель за Родину и народ, скажет президент, еще, гадина, какие-то письма мне пишет… – Нет, лучше сделай два экспрессо, – передумал Каргин, – и… посиди со мной.
– Странный вы сегодня, – вышла из кабинета секретарша.
В приемной захрустела, перемалывая зерна, кофемашина.
Лицом к лицу лица не увидать, пришли на помощь умственно обессилевшему Каргину другие – уже не Пушкина – поэтические строки.
Но – на ту же, волнующую, если не сказать, сводящую его с ума тему.
Без лица, она осталась без… второго лица, в панике схватил со стола степлер и тут же швырнул его обратно Каргин. Она уже не человек, она стала такой, как эти… Бива и Выпь. Интересно, что там у них? У Выпи – болото, хотя нет, воздух, она же летит подстреленная, вдруг у нее там… выстрел? У Бивы – мох или… нить, которую надо вытягивать из земли, как тонкий веревочный корень? Мысли рассыпались, как разноцветные (правда, без кудрей) скрепки, которые Каргин зачем-то вытряхнул из коробки, где они мирно покоились не один год.
А потом он, наверное, заснул, потому что вдруг оказался в Мамедкули…
Ему одиннадцать лет.
Он приехал к деду на летние школьные каникулы. Вечер. Воздух начинает остывать, а листья на деревьях – оживать и шевелиться после жаркого дневного обморока. В этот час во дворе слышатся напоминающие бульканье крики горлиц. Они отдыхают на глиняном дувале перед броском на кукурузные поля, где их встречают чучела в драных халатах с вылезшей серой ватой, а иногда и выстрелы дробью, если мимо проезжает "Собачий ящик". Солнце опустилось в Каспийское море. Над крышами летит зеленый луч, в который зачем-то хозяйски втирается коршун, похожий на короткую черную, но с длинными рукавами рубашку. Позже Дима узнает, что астрологи, гадалки и прочие шарлатаны ловят этот загадочный, якобы летящий сквозь пространство и время зеленый луч специальной хрустальной сферой, откуда он (луч) не может вырваться и где он выпадает в осадок в виде мгновенных картинок будущего. В свое время таких картинок насмотрелся знаменитый Нострадамус, сумевший каким-то образом подчинить себе загадочный луч. Присутствие же коршуна внутри зеленого луча первым отметил Леонардо да Винчи. Если верить его воспоминаниям, коршун прямо по лучу, как по нитке, спустился к колыбели, где лежал младенец-Леонардо и мазнул его (почему-то хвостом, то есть как-то странно извернувшись) по внутренней поверхности щек. С широко разинутым ртом, получается, лежал младенец, видимо, в ожидании кормежки.
Преферанс начнется позже, а пока дед принимает в узком без окон кабинете пациентов, точнее пациентку. Едва только Дима увидел ее в окно, неслышно скользнувшую с улицы к Порфирию Диевичу в кабинет, неведомая сила повлекла его, неслышно ступающего, часто дышащего и почему-то сильно вспотевшего, к замочной скважине в двери кабинета. Эта дверь, в отличие от обитой черной кожей входной, никогда не запиралась, а если и запиралась (когда-то), то огромным ключом, который был давно потерян. Помнится, Диме пришла в голову дикая мысль, что ключ от этой двери – шпага Мефистофеля, и он вогнал ее в замочную скважину, а потом долго не мог вытащить. К этой скважине и приник Дима, смиряя тяжелое, словно сердце превратилось в гирю, сердечное буханье.
"К свету", – дед включил черную, на толстой гнутой ноге настольную лампу.
Дима увидел его обтянутую рубашкой спину. Дед повернулся к этажерке, где на полках стояли флаконы, пробирки, железные коробки, в которых он кипятил на плитке шприцы и другие медицинские приспособления.