3
За окном тем временем стемнело. Под водку всегда темнеет быстро и незаметно. Повалил зернистый, крупный, как попкорн, снег. Жестяные оконные карнизы гремели на ветру, словно в дом рвалась нечистая сила. Если народы, подумал Каргин, это мысли Бога, то погода – это настроение Бога. Похоже, сегодня вечером Всемогущий пребывал в скверном расположении духа.
– Сухопутные люди – это те, кто лежит в могилах? – уточнил Каргин.
Он чувствовал, что поминальная беседа расползается, как "крошево". Мать – последняя живая нить, связывающая его с исчезнувшим миром. Ему хотелось столько всего у нее узнать, пока она в относительном разуме и (спасибо "Полугару"!) склонна к откровенности. Нечто грозное и судьбоносное услышалось Каргину в словосочетании – "сухопутные люди".
– Наливай, – поторопила Ираида Порфирьевна, – надо еще выпить за Посвинтера.
– Зачем? Кто он нам? Мама, остановись! Ты завтра не встанешь!
– А зачем мне вставать? – удивленно посмотрела на него Ираида Порфирьевна. – Я буду лежать.
– Где? Здесь? – оглядел комнату Каргин.
Лампа под мятым желтым абажуром напоминала лунный глобус. Она едва освещала стол, заставленный тарелками и пластиковыми коробками. Суши мерцали сквозь прозрачный пластик, как цветные фонарики. Вдоль стен угрюмо темнели списанные книжные шкафы. Это не лунный глобус, посмотрел на лампу Каргин, а… глобус мертвых. Многие из окружавших его людей разместились на бескрайних просторах этого (сухопутного?) глобуса. Туда, в костяной глобус мертвых, незаметно переместилась большая часть его жизни. Глобус живых – в голубых океанах, зеленых и желтых материках, белых полярных шапках – стал Каргину неинтересен. Как же так, недоумевал он, ведь я еще жив…
– Здесь буду лежать, – кивнула на просиженный, в леопардовых пятнах диван (должно быть, отчаявшиеся получить гонорары авторы вонзали в него горящие сигареты) Ираида Порфирьевна, – а потом в могиле. Да, все забываю тебе сказать, завещание в ящике письменного стола, в синей папке, где квитанции и документы. На папке написано: "Вода". Там, кстати, твое свидетельство о рождении, случайно нашла, думала, оно у Ваньки…
– Не надо про завещание, еще поживешь, – отмахнулся Каргин. – Почему… вода?
– Показания счетчиков горячей и холодной воды, – объяснила Ираида Порфирьевна. – Их надо до двадцатого числа каждого месяца передавать в контору.
– Отец был сухопутным человеком?
– Стопроцентно! – уверенно подтвердила Ираида Порфирьевна.
– А дед?
– Дед? – задумалась она. – Не знаю… Не уверена.
– А этот, как его… Посвинтер? – Каргин как будто вернулся в детство и играл с матерью в "слова".
– Был сухопутным, стал… снежным! – огорошила Ираида Порфирьевна.
– В каком смысле? – уточнил Каргин, незаметно отодвигая в тень нетронутую бутылку "Полугара".
Водка с "крошевом", подумал он, плохой тандем, еще и не то услышишь… Насчет себя же подумал, что он, как и дед, видимо, не стопроцентно сухопутный человек, если его свидетельство о рождении хранится в папке с надписью "Вода". Сомнительное это умозаключение преисполнило Каргина немотивированной гордостью. Хватит пить! – решил он, отгоняя, как муху, мысль о последней рюмке. Но эта муха, даже если на время улетала, всегда успевала вернуться.
В этот момент, как в фильме ужасов, вдруг распахнулась форточка. В комнату влетел холодный – со снегом! – ветер. В нос ударил (его ни с чем нельзя было спутать, он запоминался сразу и на всю жизнь) запах… АСД.
Каргин подошел к окну, закрыл форточку. За окном свистела темная пустота. Явление АСД в атмосфере не имело рационального объяснения. Снег не мог пахнуть АСД! Мысль, что таким образом Порфирий Диевич передает им привет из потустороннего мира, показалась Каргину навязчиво очевидной, а потому – ложной. Он слишком любил и уважал деда, чтобы допустить, что тот превратился в фантомный запах АСД, летающий вместе со снегом.
– Посвинтер всех нас переживет, – продолжила Ираида Порфирьевна. – Знаешь, сколько живут Снежные люди? Двести лет! Если, конечно, – добавила задумчиво, – его не поймают. Но он умеет прятаться и… греться. Зимой в Мамедкули ходил в Ванькином пальто.
– Ты чувствуешь? – спросил Каргин. – Чем пахнет?
– Как чем? – удивилась вопросу Ираида Порфирьевна. – АСД, чем же еще?
– Но почему?
– Потому что он здесь, – недовольно посмотрела на пустую рюмку Ираида Порфирьевна.
– Дед? – Каргин решил ничему не удивляться.
– Посвинтер! – вздохнув, потянулась к папиросам Ираида Порфирьевна.
– Посвинтер? – машинально (муха триумфально вернулась) наполнил рюмки Каргин.
– Дед его прикармливал все годы, пока жил в Мамедкули. – Выпив, мать не поставила трофейную серебряную, покрытую вишневой эмалью рюмку на стол, а продолжала ее вертеть в руке, разглядывая овальный пасторальный пейзаж с летящими над камышами утками.
Ну, конечно, догадался Каргин, медиумы вертят на спиритических сеансах тарелки, а она – рюмку из загородного дворца адмирала Хорти! И какая-то дикая мысль: неужели там… внутри эмалевого пейзажа… тоже пахнет АСД? Что вообще такое это загадочное АСД? Если убрать букву "С", а это… неужели снег, останется "АД"! Значит, АСД – это… вода ада? Он точно не знал, горит или нет это лекарство, но почему-то был уверен, что горит, еще как горит. Вода ада не могла не гореть.
– Интересный глагол – "прикармливал", – спокойно (на спиритических, пусть даже стихийно начавшихся, сеансах нельзя волноваться) произнес Каргин. – Особенно когда речь идет о человеке. Как будто тот, кого… прикармливают, он… и не человек.
– Отец лечил его от псориаза АСД, – продолжила, неотрывно глядя на рюмку, Ираида Порфирьевна, – ставил компрессы, заставлял купаться в море, стоять под солнцем, ходить по горячему песку, одним словом, лечил, как положено по науке. И все шло хорошо, зуд проходил, кожа очищалась. Но этот дурак где-то вычитал, или кто-то ему сказал, что процесс можно ускорить, если вводить АСД внутривенно. Отец, естественно, объяснил, что это опасный бред. А он утащил у него бутыль АСД, купил в аптеке шприц и… начал сам себя колоть, как наркоман.
Что и требовалось доказать, посмотрел на костяной глобус Каргин. Вот она, семейная тайна. Скелет в шкафу. Только не в шкафу, а…
– И где дед его закопал? – Он испытал определенное разочарование от незамысловатости, учитывая профессию деда, семейной тайны. Даже если допустить, что несчастный Посвинтер не сам себе вкалывал АСД, а это делал дед в рамках научного эксперимента. Вспомнилась известная присказка: у каждого врача свое кладбище. Не суть важно, официально задокументированное или, так сказать, свободное, неформальное.
…Каргин, кстати, так до конца и не уяснил, как Порфирий Диевич относился к экспериментам и экспериментаторам. Однажды за карточным столом тот поведал историю о хирурге, удалявшем пациенту в присутствии студентов-практикантов паховую грыжу. Этот хирург (Каргин запомнил фамилию: Петрушанский) был настолько уверен в себе, что делал операцию… с завязанными глазами. И все у него, по рассказу деда, шло неплохо. Только в самом конце, когда он воскликнул: "Операция прошла LegiArtisl", то есть, в переводе с латыни, по всем правилам (врачебного) искусства, рука дрогнула, и скальпель перерезал семенной канатик. Чем это обернулось для пациента и как отреагировали на это студенты, Порфирий Диевич не сказал, но и так было понятно, что этот хирург редкий мерзавец. Мы с ним ушли на фронт в один год, продолжил дед, а в сорок четвертом ко мне пожаловал особист. Он сказал, что Петрушанский в Румынии перебежал к немцам, расспрашивал, как он жил в Мамедкули. Странно, в сорок четвертом к немцам уже не перебегали. А в пятьдесят седьмом, закончил рассказ дед, я встретил его на Казанском вокзале в Москве. Он был в очках с линзами и с бородой. Преферансисты выслушали историю молча, и только Дима поинтересовался, узнал ли Петрушанский Порфирия Диевича. Какая разница, пожал плечами дед. "Что же это за человек? Зачем он все это делал?" – не отставал Дима. "Я думаю, – ответил Порфирий Диевич, – ему было скучно жить. А когда человеку скучно жить, он экспериментирует со своей и… чужими жизнями".
Дима понял, что дед не выдал милиции предателя Петрушанского.
В другой раз Порфирий Диевич вспомнил про военного врача в армейском госпитале, на стол которого попал боец с тяжелейшей осколочной черепно-мозговой травмой. Этот врач объявил, что в голове раненого образовалась гематома, взял огромную, прокаленную над спиртовкой иглу и насквозь проткнул череп несчастного от виска до виска. В отличие от удаления паховой грыжи, эту операцию маленький Дима вообразил себе очень живо. "И он…" – "Конечно", – кивнул дед. "Но разве так можно?" – спросил Дима. "На войне все можно, – ответил Порфирий Диевич. – Потому-то, – добавил после паузы, – многие жалеют, что она рано или поздно заканчивается".
– Если бы! – нисколько не удивилась чудовищному предположению Каргина Ираида Порфирьевна. – В том-то и дело, что не закопал. Идиот вколол себе столько АСД, что у него начались необратимые генетические изменения. Он… зарос шерстью по самые глаза, вырос на полметра, руки свесились, как махровые полотенца, и еще у него… – Ираида Порфирьевна замолчала, стыдливо опустив глаза.
– Ты сама видела? – не поверил Каргин.
– АСД запретили тихо, окончательно и по всему миру, – продолжила Ираида Порфирьевна, – как в свое время ДДТ, было такое средство против вредных насекомых и сорняков. Знаешь, как АСД назывался в Англии и Америке? WB!
– Warnerbrothers? – усмехнулся Каргин.
– В каком-то смысле, – согласилась Ираида Порфирьевна. – Wayback, то есть дорога назад. Никто долгое время не догадывался, почему изобретатель так его назвал. Думали, что речь идет о коже. Она становится чистой и мягкой, то есть какой была до болезни.
– А на самом деле? Ты что, когда была цензором, читала медицинскую литературу?
– Wayback – человек возвращается к своим истокам, к древним, затерявшимся в веках brothers, точнее, праbrothers. Не каждый, конечно, примерно один из тысячи, – с презрением (или ему показалось?) посмотрела на Каргина Ираида Порфирьевна. Уж он-то, по ее мнению, точно не относился к этим избранным. – Из тех, кому регулярно вводили внутривенно большие дозы АСД, – уточнила она. – Предки – праbrothers – Посвинтера были Снежными людьми! И он к ним вернулся! Наливай! Ты же привез две бутылки? Что это за водка? Где ты ее купил? Какая-то кислая и слабая.
– Что ты несешь? – не выдержал Каргин.
– Она совсем на меня не действует.
– Я не про водку!
– Одни люди произошли от Снежных людей, – загнула палец Ираида Порфирьевна. – Странно… – на мгновение задумалась. – Неужели… все евреи от них? Другие, – загнула второй палец, – от питекантропов. Третьи – от неандертальцев… – Два пальца – большой и указательный – остались не загнутыми. Ираида Порфирьевна нацелила их, как пистолет, на Каргина. – Четвертые – от кроманьонцев, их больше всех. Пятые – от австралопитеков, они самые маленькие и тупые! – показала Каргину кулак. – Это все – сухопутные люди. А вот разные там оборотни, пришельцы, инопланетяне, – разжала кулак, как бы выпуская на волю… муху, – которых кто-то где-то видел, которые якобы насилуют в лесу и на балконах женщин, на самом деле жертвы АСД. Их осталось мало, потому что АСД запретили, но они еще есть… Ходят по лесам… Жрут… кошек.
– Кошек? – удивился Каргин.
– Собак, крыс, а может, и людей, – расширила меню праbrothers Ираида Порфирьевна.
– Водка, говоришь, не нравится? – спросил Каргин. – Значит, больше не пьем.
– Пьем, – сказала Ираида Порфирьевна, – или я больше тебе ничего не расскажу.
– Про что?
– Про черную деву, – усмехнулась Ираида Порфирьевна, – и страсть молодого вождя.
– Читали, читали Гумилева. В Мамедкули не водятся жирафы, только верблюды.
– Водки жалко?
– Черную деву! Страсть к водке ее погубит. Не жарко в платке?
– Не жарко, – зевнула Ираида Порфирьевна. – Умереть от пьянства на девятом десятке – счастье, об этом можно только мечтать. Он жил в крепости, которую построил Александр Македонский. Я его встретила один раз ночью на дороге у кукурузного поля за нашим домом. Я поругалась с Ванькой, вышла через дальнюю калитку подышать свежим воздухом. Было холодно, но светло. Помнишь, какая там осенью луна? Желтая, как блюдо с урюком. Я пошла вдоль кукурузного поля и увидела его. Он был в Ванькином пальто нараспашку, и там… ну… у него как будто висел хобот… Раньше… – вдруг замолчала.
– Что? – вздохнул Каргин.
– Он у него мотался, как маятник. Раз нам здесь больше не наливают, – капризно потянулась Ираида Порфирьевна, – мы идем спать…
Какой-то бред, вздохнул Каргин. Александр Македонский – гений, покоритель мира. Он помнил величественные останки древней крепости. Их было отлично видно с крыши дома Порфирия Диевича. Особенно красиво, как обрыв, только не над морем, а посреди пустыни, крепость выглядела на закате. Остывающее солнце вставляло в нее, как в башмак, светящуюся ногу. Крепость была, как росчерк пера на одном из первых авторских проектов переустройства мира. Факсимиле божественного Александра на сыпучей песчаной странице.
И… Посвинтер – Снежный человек, почему-то в отцовском пальто и с… мотающимся хоботом. Каргин подумал, что, пожалуй, хобот – самая реальная деталь во всем этом (в духе Куинджи) ночном пейзаже.
– Что он сделал?
– Он увидел, что я дрожу от холода, снял пальто и надел на меня.
– И все?
– И все.
– Ничего не сказал?
– Сказал. Только он уже не очень хорошо говорил, слова как будто варились, булькали в горле. Он сказал, что, если бы все люди стали такими, как он, им бы была не нужна одежда.
– Точная мысль, – восхитился Каргин. – Зачем одежда, когда шерсть? Но почему он был в отцовском пальто?
– А еще сказал, – продолжила Ираида Порфирьевна, – что и деньги тогда были бы людям не нужны.
– Ну да, – неуверенно (после паузы) предположил Каргин, – это ведь было при Хрущеве. Никита обещал народу коммунизм к восьмидесятому году. У него могло получиться, если бы кто-нибудь подсказал про АСД.
…Вдруг живо, как будто это было вчера, перед глазами возник пластмассовый черно-белый телевизор "Нева", купленный родителями в начале шестидесятых. Они часто уходили куда-то по вечерам, оставляя дома Диму одного. Единственным его развлечением был телевизор. Однажды вечером в нем появился Хрущев. Дима не вникал в его речь, но в какой-то момент ему показалось, что Хрущев смотрит прямо на него и обращается непосредственно к нему. А еще ему показалось, что Хрущев не вполне трезв, точнее, сильно пьян. "Что такое коммунизм? – задумчиво произнес Никита Сергеевич, – и Дима, завороженный, застыл перед экраном, как кролик перед раскрытой пастью удава. – Попробую ответить так, чтобы ты понял, – продолжил Хрущев, легко и естественно перейдя с (обобщенным) зрителем на "ты". Он любил обращаться к народу по-простому. – Вот ты сейчас сидишь, смотришь на меня в телевизор, и у тебя один костюм в гандеропе. А в восьмидесятом году будет два!" – для наглядности вытянул вперед ладонь с двумя пальцами, как показал Диме игривого зайчика, Хрущев.
Да при чем здесь это? – изумился Каргин.
Но тут же подумал, что не где-нибудь махал хоботом Снежный человек Посвинтер, а… посреди кукурузного поля! Можно сказать, в самом дорогом Хрущеву месте. Никита Сергеевич собирался весь СССР превратить в большое кукурузное поле, чтобы и люди, и скотина были довольны и сыты, да не успел. А тут и фамилия "Посвинтер" с треском раскололась, как орех, на две половинки: "пос", то есть "поц", и… "винтер" – зима! Выходило, что в самой фамилии Посвинтера, как в математической формуле или в татуировке, было зашифровано его будущее: переродиться в Снежного человека ("винтер") и махать поцем посреди кукурузного поля!
Я схожу с ума, констатировал Каргин, что тогда зашифровано в моей фамилии? Неужели мой удел – каркать и… гнить? Не АСД, не кукуруза, а водка губит Россию! – откупорив вторую бутылку "Полугара", решительно наполнил рюмки Каргин.
– Давно бы так, – одобрила Ираида Порфирьевна, пропустив мимо ушей неуместный и безнадежно запоздалый анти-хрущевский выпад. – А потом он показал мне, что все карманы на пальто целы, нигде ничего не разрезано.
– Да как оно к нему попало, это пальто? – с трудом восстановил нить прерванного (водкой, чем же еще?) рассказа Каргин.
– Это было то самое пальто, которое купил себе Ванька, когда у него украли деньги на мою шубу, – пояснила Ираида Порфирьевна. – У него хватило наглости приехать в нем в Мамедкули.
– А что, нельзя было? – удивился Каргин.
– Мы сели ужинать, и отец сказал, что знал в лагере одного специалиста по разрезанию карманов и изъятию денег. У него в Москве было что-то вроде школы, где он учил молодежь, как это делать. Потом покажешь, сказал отец Ваньке, я знаю, как работают эти щипачи, если их рук дело, я свяжусь со смотрящим, и они вернут деньги. Ну и все. А на следующий день Ванька ушел в город, вернулся пьяный, в одном пиджаке, сказал, что встретил у мечети босого нищего туркмена в драном халате, пожалел и отдал ему свое пальто.
– Благородно.
– Ага, – усмехнулась Ираида Порфирьевна, – он просто выбросил пальто в поле, потому что никто не резал карманов.
– И что было дальше? – Каргин вспомнил слова отца, что Порфирий Диевич все, что видел, клал в карман, а он, Иван Коробкин, молодой коммунист, честный советский парень, в его карман не поместился. Еще как поместился, с грустью подумал Каргин, и не просто поместился, а… просвистел сквозь карман, как ветер, не оставив следа.
– Что-что? – недовольно проворчала Ираида Порфирьевна. – Я вернулась домой, разрезала скальпелем, как надо, это проклятое пальто. Утром сказала, что туркмен его вернул. Отец, конечно, все понял, даже не стал смотреть. А когда мы улетали, на аэродроме дал Ваньке конверт с деньгами. Ровно столько, сколько у того якобы вытащили из разрезанного кармана. Сказал, что переговорил с кем надо и деньги прислали по телеграфу.
– Отец взял? – не поверил Каргин.
– Взял, – вздохнула Ираида Порфирьевна. – Но с дедом они больше не виделись.
Ожил мобильный.
Палыч известил, что стоит у ворот.
Ираида Порфирьевна возвращаться в Москву отказалась.
Договорились, что Каргин приедет на дачу завтра во второй половине дня, пересядет на свою машину, а ее отвезет домой на служебной Палыч.
– Забери с собой водку, – сказала Ираида Порфирьевна, когда он собрался уходить. – Ненавижу эту отраву!
Каргин молча захлопнул дверь.
Когда он справлял малую нужду за домом под окнами комнаты, где они поминали Порфирия Диевича и прочих людей, Ираида Порфирьевна включила фонари, освещавшие по периметру участок. В их неестественном, желтом, как блюдо с урюком, вспомнил Каргин, свете он увидел цепочку следов, косо протянувшуюся от забора к окну. Отпечатки огромных, широких, как ласты, босых ног не могли принадлежать человеку.