Психологическая драма, первая из четырех книг цикла "Русская красавица". Странное время - стыки веков. Странное ремесло - писать о том, как погибли яркие личности прошлого междувечья. Марина Бесфамильная - главная героиня повести - пишет и внезапно понимает, что реальность меняется под воздействием её строк.
Книга сложная, изящная, очень многослойная, хорошо и нервно написанная. Скажем так: если и не серьезная литература в полной мере, то уж серьезная беллетристика - на все сто.
Очень много узнаваемых персонажей. Весьма точное - "из первых рук" - представление о том, чем живет-дышит современная богемная Москва. И при этом - любопытные отсылки к Серебряному веку и позднейшим его отголоскам.
Занятно - нет слов.
Содержание:
Часть первая - Антология смерти 1
Часть вторая - Откуда есть пошла 32
Ирина Потанина
Русская красавица. Антология смерти
(Книга первая)
Часть первая
Антология смерти
Под ногами его трепыхался недобитый Питер. Номер пять, гостиничный подоконник, головокружительный взгляд вниз, столкновение нос к носу с ледяным стеклом окна… Он поднял руку ко лбу, чтобы cмахнуть пот. Перерезанная вена оставила кровавый след.
Родимая потаскуха-Москва покорялась легко, но так же легко забывала, отдаваясь новомодным завоевателям. Америка принимала бурно, но ни бельмеса не понимала и приводила в бешенство своими упорядоченными бизнес-планами. Оставался Ленинград, но и здесь не сложилось - чуткий и верный, он всё же что-то не улавливал, недопонимал, осуждал за бесчинства, путал и ничуть не успокаивал. Страдальчески вскинув брови, тридцатилетний юноша истекал кровью и рассуждал о степени своей славы в разных городах. Он ненавидел жизнь за свою болезненную потребность в ней. В сущности, это был уже совершенно больной человек. В ночь с 27 на 28 декабря в ленинградской гостинице "Интернационал" Есенин Сергей Александрович покончил с собой: вcкрыл вены и повесился перед окном на бездушной трубе парового отопления.
Стоп! Я бешено трясу головой, выгружаюсь из 25 года в наш 2005 и со всей дури тарабаню по клавишам, шокируя посетителей Интернет-кафе. Оно значительно больше "кафе", нежели "Интернет", поэтому к ожесточённым наскокам на клавиатуру здесь относятся настороженно. Мне плевать на эпатаж - не для того бьюсь. Сюжет застрелен, значит, нужно записывать. Статья о смерти Есенина крутится перед глазами, но оформляться в слова не спешит. Психую понемногу, заказываю ещё кофе, отправляю на печать предыдущие записи.
"Акутагава в конце жизни окончательно свихнулся от боязни творческого бесплодия. Считается, что смертельную дозу веронала он принял именно по этому поводу", - принтер неспешно размазывает чужие судьбы по листу, - "Хемингуэй застрелился из охотничьего ружья в возрасте 62 лет. Говорят, его донимали депрессии и внезапные приступы ярости. Интересно, что родитель Хемингуэя тоже был самоубийцей".
Есть пять явлений, за которыми можно наблюдать бесконечно: за полыхающим пламенем, за бегущей водой, за чужой работой, за человеческой толпой и за печатающей головкой струйного принтера. Я следила за принтером и скорбела над глупостью человеческой. Так нелепо распорядиться собственной жизнью! Выключить фильм на самом интересном месте: как только у главного героя начались серьёзные трудности! Для такого деяния надо, по меньшей мере, быть начисто лишённым любопытства… Впрочем, не мне судить их, но мне о них писать.
"Стефан Цвейг умер в сорок втором. Когда мир вокруг начал рушиться - японцы напали на Перл-Харбор, англичане сдали Сингапур, в Европе безраздельно хозяйничали нацисты, - супруги Цвейги решили покончить с собой. Перед смертью они написали 13 писем. "Я приветствую всех своих друзей, - писал Цвейг, - Пусть они увидят зарю после долгой ночи! А я слишком нетерпелив и ухожу раньше них". Стефан с женой приняли смертельную дозу снотворного", - никто не забыт, ничто не забыто, расцарапаю быль до небыли, чтобы факты не канули в забавное место - в анналы, - "Известный стихотворец начала двадцатого века - Иван Игнатьев - был гомосексуалистом. Обстоятельства вынудили его жениться. После первой брачной ночи, Игнатьев сделался невменяемым и покончил с собой, предварительно попытавшись убить жену".
Наконец, отбираю у принтера лист. Хорошо, что я не выполнила собственное обещание не заниматься больше Рукописью в эти выходные. Неудача с Цветаевой компенсировалась вот этими, отмеченными на листе, ценными находками: обделённая новинками пригородная библиотека хранит, оказывается, множество сведений, пригодных для моей "Антологии смерти". Вдобавок, в нашем городишке открыли Интернет-кафе - теперь и в отсутствие ноутбука есть на чём перевести хаотичные бумажные выписки в электронный вид.
- Вот ты где! - кто-то грубо хватает меня за руку. Что за новости? Впиваюсь глазами в обидчика, готовая защищаться. Не слишком высокий, вырубленный довольно грубо из единой квадратной глыбы, хорошо одетый тип с лысиной.
- Что вам нужно?! - я оглядываюсь. Посетители кафе ничего не замечают. Заорать? Заголосить по-битловски: /Help! I need somebody!/? Нет. Боязнь показаться смешной пересиливает инстинкты сохранения. Размахнуться и свободной рукой заехать этому отморозку в челюсть? Чтоб выпяченный подбородок задвинулся и морда уступила б место человеческим чертам, в наличие которых у каждого свято верю? Нет. Пока, вроде, поводов недостаточно…
Между прочим, если он сожмёт пальцы чуть сильнее, у меня захрустят и рассыплются кости. Ситуация совсем не радует, но я надеваю вежливую улыбку, веером частых-частых ресничьих взмахов её подтверждаю, добродушно кривляюсь этому отморозку в свинячие глазки, - Обознались? - спрашиваю.
- Ты мне эти заморочки брось! - и не думает успокаиваться полоумный, - Я тут с тобой до десятого пришествия стоять не собираюсь! Я таких, как ты, насквозь вижу! Девушка пьяная беззащитная сидит, а ты к ней подписываешься, значится… Удачно же поживилась, ничего не скажешь… Ладно, выбирай, или сумочку вернёшь или к моим знакомым ментам поедем.
Молча проглатываю "десятое пришествие" и не интересуюсь даже, откуда он восемь предыдущих взял. Начинаю понимать, к чему клонит этот тип. Присматриваюсь - точно, он!
Минут двадцать назад на заснеженном крыльце библиотеки я споткнулась об истерично рыдающее создание слабого пола и интеллекта. Пьяная дама с конским хвостом у макушки сидела прямо на бетонных ступеньках и горестно всхлипывала. Вообще-то я с посторонними женщинами заговаривать не стремлюсь: не о чем, да и опасно - за конкурентку примут, отклёвывайся потом… Но тут я буквально наступила на подол её роскошной шубы и пройти мимо постыдилась. Рыдать приятно, это я по себе знаю. А вот с воспалением в больнице лежать - противно. Хотя бы потому, что шуба там заскучает и помрёт в старых девах. В общем, я решила согнать эту пигалицу с ледяных ступенек.
- Вам помочь? - поинтересовалась я, а сама полезла в сумочку за сигаретами.
Нервное втягивание никотина - столь же приятный атрибут страдания, как и пьяные слёзы. Поэтому подействовало. Конский хвост, словно перископ подводной лодки подозрительно заворочался. Сквозь щелку между волосами меня облапали пьяным оценивающим взглядом. Дрожащая рука с чёрными от лака и скрюченными от холода пальцами потянулась к моей пачке. Закурили.
- Спасибо, - конский хвост откинулся на воротник, и открыл ярко-красные чётко очерченные губы. Без лица. Лицо мадам смыла, пока ревела. А губы остались, потому что они - влаго-морозо-огне-поцелуе-лже-стойкие. Другим губам в такой шубе ходить не положено.
- Ты не, я не, он не, - губы попытались что-то сказать, но алкоголь не давал им сосредоточиться, - Ты не па-а-а-думай, я не пя-яная, - сформулировала дама, наконец. Желание поделиться возмущением начало приводить её в норму, - Он ужасный подлец! - начала она, - Напоил и бросил… А обещал, поката-аемся… Я ему пя-я-ная, видите ли, не нравлюсь. А что делать, если трезвая я с ним не могу? В нём весу, что в том бегомоте, и пахнет от него… как в львятнике… Не могу! А надо! Мне, с моим окладом зоопарковского сотрудника. И если не загребу его сейчас, другие загребут. Он, с его заработками, на дороге не валяется… Сволочь! Ушёл, па-адлец! Довёз до дома и бросил…. Вот замёрзну, ему, козлу, на зло… Ещё жалеть обо мне станет.
В этот момент стоящий неподалёку от библиотеки джип ожил. Засиял фарами и какими-то еще светящимися прибамбасами. Расфуфырился, что новогодняя ёлка, и давай сигналить.
- Это он? - поинтересовалась я с надеждой. Сделанные в библиотеке выписки требовали немедленной обработки, а вся эта история отвлекала. К тому же становилось всё холоднее… В общем, я совсем не возражала передать это недееспособное создание в исходные руки.
- Он! - встрепенулась страдалица, и снова в рёв пустилась. На этот раз - в показательный. Чтобы во всех джипах городка слышали, как её, бедняжку, обидели.
Бесполезно просигналив с минуту, джип замолчал. Из него деловито вылез крепкий мужичонка с лысиной и направился к нам.
- Ну, раз такое дело, - я осознала свою неуместность, и обрадовалась типу с лысиной, как родному брату, - значит, есть, кому тебя с лестницы поднимать. В общем, разберётесь сами. Адьюс!
Тот, кому я обрадовалась как родному брату, стоит сейчас передо мной, больно сжимает руку и говорит грубости…
- Отдавай сумочку! - брызжет он слюной мне в лицо, - Нашла кого разводить… Я сказал КсеньСанне, что тебя найду, и нашёл… Чуял, что далеко не слиняешь, слишком быстро с улицы скрылась… Думаешь, раз я сегодня без охраны, так уже и лохануться готов?
Странно не столько то, что он меня нашёл, сколько то, что искал так долго - на этой улице было только одно кафе, и разыскивать больше было негде.
- Сколько тебе лет? - спрашиваю довольно спокойно, руку при этом высвобождать даже и не пытаюсь. Не даю ему возможность ощутить собственное силовое превосходство. Сволочи - они как собаки - вседозволенность легко чуют и на неё ещё больше возбуждаются.
- Много, - он отвечает грубо, но отвечает все же. Значит, с заготовленной программы я его сбила. Теперь мы на равных - оба импровизируем. - А тебе? - неизвестно зачем спрашивает он.
- Слишком много, чтоб тебя бояться, и слишком мало, чтоб послать тебя к чёрту, - отвечаю я честно, - Никакую сумочку не брала. Если хочешь, пойдём, поищем вместе. Хотя ты б лучше не за мной охотился, а даму свою спать уложил.
- Обойдусь без советчиков. Когда Ксень Санна из машины вываливалась - сумочка при ней была, а когда я к ней сейчас подошёл - сумочки уже не было. Так что по-любому тебе придется ответить…
Благими намерениями, как известно, прославиться нельзя. Раз в жизни хотела помочь пьяной женщине, и вот, понимаете ли, вляпалась. Сую себя вечно куда не следует. Если сумочка и вправду пропала (а вообще была ли она, эта сумочка?), то тип от меня просто так не отстанет.
- Пошли у твоей КсеньСанны спросим, куда она своё имущество задевала, - предлагаю.
- Так она ж датая! - простодушно удивляется тип, - Разве ж она сообразит?
Одной рукой собираю листы в портфель, одной рукой расплачиваюсь с менеджером зала, одной рукой распахиваю тяжёлую игриво повизгивающую дверь. Отморозок, как привязанный, ходит следом, не выпуская моего запястья. Со стороны мы смотримся нелепой, но парой.
- Уже, козёл, завёл кого-то! - восклицает КсеньСанна, едва завидев держащихся за руки нас. Она всё также сидит на ступеньках, но уже не рыдает, а беспомощно машет руками, пытаясь встать. Кажется, она уже забыла, что я с ней полчаса назад разговаривала.
- Ксения Александровна, - склоняюсь над ней, почти учтиво, - Тут меня в воровстве обвиняют. Где ваша сумочка, скажите, а? Где ваша сумочка?!
- Вот! - дама по-простецки задирает украшенный нереальными лапами и хвостами подол шубы. Мы с типом наблюдаем на обтянутых кожей коленях махонькую лакированную сумочку с пошлым жёлтым бантом на застежке.
"Сэр! Вы, кажется, изволили обвинить меня в безвкусице? По-вашему, я могла позариться на эту жалкую вещь? Вы сволочь, сударь! Стреляйте первым!" - всё это внутри. Вслух бросаю лишь скомканное:
- Вот видишь! Впредь не думай о людях так низко…
Железная хватка растеряно расслабляется. Я круто разворачиваюсь и ухожу.
Муторно. Даже Свинтус, несмотря на весь свой пацифизм, в таких случаях всегда даёт в морду. Ухмыляется коронным: "Настоящий интеллигент всегда сможет послать мудака на хер!", и бросается в неравную драку. А я вот снисхожу до объяснений, да зубы заговариваю…
Ускоренным темпом преодолеваю оставшиеся до поворота метры, хочу скорее скрыться с чужих глаз. Останавливаюсь за углом, чтобы отдышаться. Только сейчас понимаю, как испугалась происходящего. Обиженно тру покрасневшее запястье. Сердце бесится, неистово колотя в грудную клетку: "Выпустите, выпустите, выпустите! Я им сейчас покажу!" - машет кулаками после драки, глупое.
Понимаю вдруг, что сама я - тоже сердце. Всю жизнь бьюсь об стену. В кровь сбиваю мечты и коленки. Колочу, в надежде пробить это бездушную клетку. Игнорирую советы смирившихся мудрых, мол "не морочь себе голову, или что от неё осталось, бесполезно - эту стену не пробьёшь!" Смешные, они не ведают, что смысл-то не в разрушении стены, а в самом биении. Я - чьё-то сердце. Я бьюсь о стену, и непоседливостью своей ворочаю чью-то жизнь. От сознания такого нового смысла веет безысходностью - выходит, биться суждено, а пробиться - нет. Но, с другой стороны, и это очень важно, выходит, что всё не зря, кому-то, выходит, нужны мои нелепые трепыхания.
Ноги решили сделать небольшой крюк и привели меня к центральному скверу. Нынче молодёжь собиралась в кафе на площади, поэтому сквер стоит притихший, безлюдный, замёрзший в своем одиночестве. Нетронутым, он прождал меня все годы разлуки.
Когда-то давно за каждым кустом здесь кипела жизнь. Импровизированные дискотеки, гитарные турниры, первые поцелуи и прощальные объятия, настоящая страсть и фальшивые извинения, дешёвый портвейн и дорогие сигареты - все атрибуты моей юности происходили в этом сквере.
Я стою возле нашего незамерзающего источника и ужасаюсь его заброшенности. С характерным журчанием - сразу вспоминается детский сад и девочки, чинно обсиживающие горшки - струйка воды пробивается сквозь грязные мраморные оковы. Даже монеток на дне источника нет!
Традицию бросать в этот источник монетки - якобы, чтоб вернуться ещё в наш городишко - я сначала одобряла, а потом начала призирать. Бросали монетки в основном туристы из экскурсий, ни у одного из которых на самом деле не было желания приезжать к нам ещё. С брезгливым недоумением оглядывали они наши убогие улочки и испуганно жались к экскурсоводу. "Да, источник, да, незамерзающий и целебный, да, цари тут ванны принимали, но мы-то не цари!" - читалось на их лицах, - "Поедем в другие дали на настоящие красоты глядеть? Поехали! Что? Можно монетку бросить в источник? Бросим, разумеется, зря, что ли, здесь остановились…" Они бросали, а малышня (и я, когда была ещё малышнёю) собирала потом эту мелочь, резво убегая от местных милиционеров. Потом я выросла и подростковый патриотизм наделил меня ненавистью к столичных туристам и их монетками. А сейчас вот, выходит, сама я тоже столичный турист.
Руки непроизвольно выуживают из карманов мелочь. Смешно! Нет, о возвращении загадывать не буду. И так знаю - вернусь. Загадаю-ка что-нибудь посущественнее…
Вообще, стыдно признаться, но я всё время что-нибудь загадываю. Взрослая, вроде, барышня, а от потребности в чуде всё не избавилась… Загадываю обычно что-нибудь несущественное. Так, чтоб не слишком обидно было, если не сбудется. Типа, "выкурю сегодня на две сигареты меньше, а за это пусть Свинтус позвонит, или пусть банкир из центрального на статью доварится, или, там, пусть моего опоздания в редакцию завтра никто не заметит". Если сбывалось - я радовалась необычайно: "Чудо! Чудо действует!" Если не сбывалось - забывала про загаданное и не переживала.
Гляжу на монетку, щурюсь от вдруг навалившегося ощущения важности момента. В последний миг понимаю, что делаю, и ударная волна паники вонзается в горло. Пытаюсь остановить себя… Поздно! Жалкое тельце монетки, пулей из замедленного кино, уже летит к воде, а мои собственные губы, совершенно со мной не посоветовавшись, давно уже шепчут невесть откуда взявшееся: "Пусть! Пусть не зря всё, пусть получится! Пусть Рукопись не простой писаниной окажется, а чем-то значащим. Пусть я - не как все. Пусть не буду обречена на тщетные рыпанья, пусть выдвинусь. Окажи, Боже, милость, выдели. Надели даром. Отработаю…". Шепчу, а самой всё жутче и жутче делается. Это откуда ж во мне столько гаденького тщеславия? Замолкаю, собственным дерьмом сражённая. Вода с громким всхлипом принимает монетку. И тотчас же мир вспыхивает яркими красками и оглашается нереально-пронзительным звоном.
Не вполне владея собой, я бегу, разметая окрестную грязь.
- Эй! Стой! - тип с лысиной опускает окно джипа и окликает. Оказывается, это он меня напугал. Заехал тихонько прямо в сквер, подкрался незаметно (это в каком же я состоянии была, что подъезжающий танк не заметила?) и давай фарами светить, да сигналить.
- Что ещё? - я уже взяла себя в руки. Уже не трясусь, но раздражение скрывать не пытаюсь.
Тип выходит из машины. Подбородок дрожит, не имея смирения втянуться в морду, но и осознавая несуразность своей надменной выпяченности.
- Слушай, малыш, - тип краснеет весь вплоть до маленькой родинки на лысине и порывисто прикладывает руки ладонями к груди, - Ты это, ты извини. Не ожидал… Ну, там, не верил, что можно подойти к человеку, чтоб это, как его, чтоб помочь… Думал, ты её обобрать хотела… Времена такие, малыш, ты прости.
Улыбаюсь, чуть заметно, согласно киваю, пытаюсь всё же уйти.
- Слушай, ты это, проси, что хочешь, я теперь твой должник, - тип не отстаёт, - Нет, ну правда, я знаешь, сколько могу… Что хочешь, проси, завтра же принесут.
Вспоминаю только что произнесённую источнику просьбу, передёргиваюсь непроизвольно. "Бред это всё!" - сама себя успокаиваю.
- Ну, чего тебе хочется? - продолжает искуситель.
Вот как! Нервозность на секунду попускает. Бросаю внимательный взгляд на роскошную шубу похрапывающей в Джипе Ксеньсанны. Поплотнее запахиваю воротник своего лёгкого пальто. Улыбаюсь, уже широко, говорю:
- Бог с тобою, золотая рыбка! Твоего мне откупа не надо. Ступай себе в синее море. Только ступай, будь ласка, побыстрее, а то я от тебя и твоей КсеньСанны уже малость охренела.
Разворачиваюсь, ухожу почти счастливая. На этот раз я кажусь себе достаточно резкой.
- А меня Гена зовут, - канючит следом Золотая Рыбка, - Ну ты хоть телефончик-то оставь…
Протягиваю визитку с номером сотового. Синдром делового человека. Дабы дело спорилось, надо, чтобы о нём как можно больше дееспособных людей знали. Этот, хоть отморозок, но явно дееспособный. Интересно, чего он свою КсеньСанну из нашего городишки не заберёт?
- Марина Бесфамильная. Поэт, - читает вслух Золотая Рыбка и ошалело переспрашивает, - Это чё, шутка, да?
Не отвечая, я ухожу. Я страшно не хочу сейчас что-то объяснять.
Объективный взгляд: