Вставлять в нескончаемый поток Пашенькиных историй свои мысли о вывеске было некуда, поэтому я промолчала. Тут мимо промчался помпезно выряженный Запорожец с многозначительным: "Тормоза придумали трусы!" на заднице. Не сдержавшись, я засмеялась в его сторону.
Когда-то давно, завидев меня соблазнительную, в новое бельё упакованную, Свинтус внезапно прозрел:
- Я понял! Я понял истинный смысл этих этикеток! "Тормоза придумали трусЫ"! Нудисты всех стран, объединяйтесь! Марина, душа моя, не будем тормозами! - и вся упаковка моя в секунду разлетелась… И было нам сладко и весело.
Пашенька, заметив мой интерес к наклейке на машине, загорелся возможностью блеснуть и принялся перечислять надписи на своих знакомых машинах:
- Вы ещё по-настоящему м-м-м… смешных наклеек не видели! - заверил он меня. - Да. На одном грузовике я видел: "Здесь pаботают 220 лошадей и один ишак", а один мой дружбан на своём Камазе cзади повесил: "Hе тpонь ведpо!" Круто? А ещё…
Приятный, ни к чему не обязывающий трёп абсолютно разных людей. Подумать только, полчаса назад от этого человека зависела моя жизнь! Пашенька разглагольствует, я вспоминаю о своём, и обоим нам тепло и уютно в объятиях ночной морозной ночи.
Пашеньке я своих воспоминаний, естественно, не рассказываю. Не потому, что в них фигурирует Свинтус - а потому, что мужчинам в период самолюбования вредны чужие истории. Им своих достаточно.
Объективный взгляд: Мужчинам в период самолюбования… Тьфу! Повторять стыдно! Старательно обстёбывает соринки в чужих глазах, когда у самой из обоих такие брёвна торчат, что впору к дедушке Фрейду обращаться. В общем, так. Он, полыхая предельным красноречием gеймера (по ориентации он оказался фанатом компьютерных игр - из тех, что без мата думать не умеют, но при дамах не матерятся, и потому на подбор слов для каждого нового предложения тратят столетия), выкладывает что-то искреннее о себе. Она слышит, что не о ней, и потому не слушает. Женщинам ведь, если что не лично о них - совершенно не интересно. А зря. Он много наивно-приятного рассказывает. Про мяснЫй лес, например. Мне, лично, понравилось:
- Вы вот идёте, Мариша, и с ужасом об электричке вспоминаете, - начал рассказ он, хотя на самом деле про нападение монстра она уже забыла почти, - А я вам скажу, что ничего страшного не случилось. Просто вы ещё по-настоящему страшного в жизни не видели. А я видел. Было это в Мясном лесу. Мой отец - геофизик. Ну, чтоб вам понятно было, скажу просто - геолог. Как-то мы поехали с ним в командировку на север. Участок наш находился на территории Мясного леса. Местные рассказали - лес так называется, потому что во время войны там настоящее рубалово, ну, в смысле, бои страшные были. И наших куча полегло, и не наших… Все, как в мясорубке, переколбасились, ну, в смысле, перемешались… Так вот, только мы начали кабель прокладывать, как вдруг пришёл туман, - слово "туман" Пашенька произносил таким страшным голосом, будто говорил "таракан". - Жуткий туман. До сих пор вспоминаю - мурашки по коже. Вот ты встаёшь в полный рост, смотришь вниз и не видишь собственных ног. Страшно!
Марина после этих слов презрительно глянула на Пашенькины ноги. Обычные ноги, ничем не выдающиеся. Ничего ужасного в том, чтобы их какое-то время не видеть, Марина не усмотрела. То есть, слушала с наигранной серьёзностью, а сама мысленно обсмеивала парня. Ну не свинство ли?!
- В общем, туман такой, что кошмар, - продолжал ни о чём не подозревающий Пашенька. - И тут где-то рядом я отчётливо услышал свист. Как сейчас помню.
И Пашенька засвистел. Очень музыкально, между прочим, засвистел, красиво. Но Марина этому значения не придала. У неё была масса знакомых музыкантов, которые свистели и получше. А один так вообще мог разнообразными отрыжками мелодию изобразить. Глупой нашей Марине отрыжки казались более интересными.
- Всего нас тогда трое было, - Пашенька отсвистелся и продолжил, - Отец говорит: "Кто свистел?" Я отвечаю: "Я не свистел". "И я не свистел", - говорит третий наш товарищ. И вдруг снова свист раздаётся. Тут отец всё понял и как скомандует: "Сворачиваемся!" Хорошо ещё, по кабелю можно было ориентироваться. А то бы и свернуться не сумели. Вот как, Маринчока, бывает.
Марина понимающе покивала, хотя и не особо въехала, в чём суть истории. С высоты своего четырёхлетнего старшинства и общего духовного превосходства она даже не трудилась искать в тексте собеседника изюминки, считая их там невозможными.
- Вы, Мариночка, хоть поняли, кто это свистел? - в ответе Пашенька не нуждался, - Нам потом местные рассказали. В этом лесу, после того страшного военного мочилова, люди часто голоса слышат, песенки там всякие про войну, и наши и немецкие. Представляете?
Марина хотела спросить, откуда местные знают, что песни про войну, если поются они на немецком, но промолчала. И правильно сделала. Нечего собственную глупость демонстрировать. Не все же, как она, по-немецки только неприличное слово "шайз" знают.
В общем, не такие уж и пустенькие Пашенькины рассказы были. Это я сейчас ответственно заявляю. И ты, Пашенька, если читаешь, то прости, что она не слушала и вообще, что она тебя всерьёз не приняла… Прости, и не комплексуй. И всё у тебя пусть в жизни хорошо будет. А не то Марина явится, за нос снова укусит и вообще перепугает досмерти… Понял?
Терпеть не могу, когда перебивают! Мои воспоминания - как хочу, так и вспоминаю. И не надо больше лезть ко мне со своими сомнительными нравоучениями! "Так можно о человеке думать, так нельзя!" Тьфу! Не для того этот текст пишется, ясно?
В общем, в Пашенькиных рассказах, да моих размышлениях, дошли мы до "Чайки". В ней я, собственно, и живу. В соседнем с магазином подъезде. Прощались коротко, Пашенька за время пути меня порядком поддостал. Дееспособным я его тогда не посчитала - молодой сильно - поэтому о визитках своих даже не вспомнила.
- Ну, спаситель, спасибо за всё и пока! - я сняла перчатку и протянула ладонь. Для дружеского пожатия - в знак того, что на интимные отношения рассчитывать не стоит.
- Пока, - его глаза сверкнули каким-то особенным блеском. "Всё-таки удивительно симпатичный мальчик!" - глупо мелькнуло в мыслях и стало даже несколько грустно, что он не спрашивает мой телефон.
Пашенька тут же, то ли вспомнив об этикете, то ли прочитав мои мысли, попросил оставить телефончик. Я отказала. Без объяснений ни для него, ни для себя. Впрочем, объяснений он и не потребовал. Видимо, я тоже за время пути успела чем-то проявить свою чуждость его представлениям о жизни. Эх, люди-люди… Что ж мы все такие схожие, и такие чужие вместе с тем? Те же руки, те же ноги, та же голова - но совершенно другой человек. Не просто отличный, а трагически отличный, отталкивающе другой. И так, на самом деле, с каждым… Полное слияние душ невозможно, а поверхностного мне не надо. Наигралась уже. В общем, я ушла домой.
Лампочка, украшающая заснеженный козырёк нашего, всаженного прямо в угол дома, подъезда, как обычно, мигала. Всех это её мигание раздражало, но отчего-то никто, не брался её заменить. Каждый по своим причинам. Я - из гуманизма. Мои отношения с электричеством таковы, что пытаясь заменить какую-нибудь лампочку, я могу нечаянно обесточить весь район.
Уже пальцы нашарили кнопки подъездного кода, уже дёрнулось плечо, удобно подставляя под руку карман рюкзака с ключами, уже мыслями была я на нашей тёмной лестнице, как вдруг… Мимо подъезда, рассекая пространство ритмичной "унца-унцей" с магнитофона, промчалась моя Хонда. "Вот, значит, кто украл", - вздохнула я, узнав машину. Жалко! Хонда аккуратно припарковалась возле дальнего подъезда. Разбираемая любопытством - интересно же, кто это моей машиной завладеть отважился - я направилась к ней.
Сколько раз, пролетая мимо автосалона в "Чайке", я пред этой уютной Хондочкой замирала! Даже усаживалась в неё неоднократно, на ощупь пробуя. Понятно, конечно, что с нашими пробками и моими заработками, покупать машину было сущим безумием… Но так я себе в ней нравилась, что регулярно наш автосалон посещала. А потом мою Хонду купили. Погоревала я немного и забыла. Навсегда, как лучистого мальчика Павлика с тёплыми пальцами. Забыла я тогда свою Хонду… А теперь вот встретила. Да не одну, а с девушкой.
- Вот это да! Анна, ты поразила меня в самое сердце! - из Хонды торопливо выскочила моя давнишняя подруга, и я набросилась на неё с обвиняющими поздравлениями, - Это же моя любимая машина!
- Тебе и покупали, - резко клацнула кнопкой на пульте сигнализации Анечка, ничуть не смутившись. - Купить - не купишь, но хоть пассажиром покатаешься. Ты к нам?
Анна, как и я, категорически человекозависима, поэтому обожает гостей. С утра до ночи её дом распахнут для всяких ублюдков и отбросов общества. Другими людьми Анна не интересуется. Видимо, потому, что другим она сама не интересна. То, что я попала в круг её любимцев и льстит мне и раздражает неимоверно. Но я прихожу. И на утренний кофе, и на полуночные разговоры, и просто так, на секунду перекурить. Потому что здесь дышат тем же, что и я. Здесь уютно и приятно работать. Здесь можно торчать сколько угодно, запрятавшись от коммунальных соседей. Можно, не обращая никакого внимания на хозяев квартиры, заниматься Рукописью. И даже на едкие Анечкины замечания можно не реагировать.
- Какая к чёрту Антология Смерти? Тут за жизнь бороться надо, а ты смерть воспеваешь. Когда издателя на наш сборник найдёшь, обещала ведь! - негодует Анна, а сама кипяточку в кофе подливает, чтобы мне над моей Антологией Смерти работалось теплее.
Анечкина кухня уникальна тем, что здесь можно обсуждать любые завихрения сознаний и не страшиться быть непонятой. Но сейчас я хотела домой.
- На днях зайду, - обещаю я, и прощаюсь. М-да уж, всё течёт и всё из меня… Нереальные Анечкины песенки перерастают во вполне материальные ценности. Это хорошо. Значит, будет праздник и на нашей, то есть на моей, улице.
Кто-то копошится в мусорном баке. Нечаянно присматриваюсь. Встречаюсь глазами с копошащимся.
- Здравствуйте, товарищ Мамочкин, - бормочу.
Мамочкин видит меня и ныряет в бак с головой. Кажется, он надеется остаться неузнанным.
Товарищ Мамочкин - мой сосед. Всей коммуналкой мы подкармливаем его и сочувствуем, как можем. Регулярно он копошится в мусорном баке возле подъезда, а потом навязчиво стыдится своих ночных занятий. Не от голода или нищеты он там роется - от какого-то странного искривления сознания. Может, в такой форме проявляется общечеловеческая потребность искать встречи с чудом? Я вот в кино хожу, с людьми общаюсь, собираю информацию, желания всякие у источников загадываю, в конце-то концов… Зачем? А в надежде, что повезёт, что найдётся то самое, чудесное, всю жизнь вверх дном переворачивающее. Так и Мамочкин, ищет своё причитающееся. Только вместо загадываний, копается в мусорном баке. Каждому ведь нужен смысл жить дальше - азарт нужен - ожидание чуда…
- Марина! - окликает он меня капризно.
Я не останавливаюсь. Делаю вид, что не расслышала. Пусть думает, что я его не узнала, лучше будет себя чувствовать. Быстро перебирая ногами, стучу по лестнице поломанным каблуком. Неоправданное ощущение трагичности происходящего снова наваливается на душу. Хватит! Хватит! Я просто устала! Не хочу никого видеть и ни с кем разговаривать! Скорее в ванну, искать смысл между строк потёртой статьи о Маяковском. Зря, что-ли, везла чёрти откуда громадный советский том, спасённый мною от маминой подруги, которая этот сборник для квашенья капусты использовала? Не хочу никаких соседей! Скорее уединиться!
- Ма-ри-и-на! - гулкое эхо расшвыривает по подъезду страшные завывания спешащего за мной Мамочкина. Но я уже выудила ключи и нырнула в квартиру. - Ма-а-рина! У-у-у-у!
* * *
У него были длинные скрюченные пальцы-черви, синеватые грязные ногти и шелушащиеся, как дряхлая штукатурка, подушечки пальцев. Всё это шерудило сейчас по внутренней стороне двери в поисках беззащитного тельца навесного крючка. Моему одурманенному уже благостными парами сознанию померещилось непристойное: пальцы-черви сейчас неестественно вытянутся, просочатся в дверную щель, сползут на пол, омерзительными щупальцами подберутся ко мне, оплетут слизкими прикосновениями, воспользуются параличом моего шока, просочатся внутрь… Тьфу, гадость какая!
Я по-собачьи трушу головой, забрызгиваю давно уже не боящиеся разрушений стены и избавляюсь от наваждения.
Да что ж это сегодня такое делается! Взбесившаяся электричка, непроходимые предчувствия… Теперь вот этот ещё…
Товарищ Мамочкин, тем временем, продолжает своё неслыханное хамство. Совсем крышей поехал, старик! Он нашёптывает что-то себе под скукожившийся старческий нос и всерьёз собирается ворваться ко мне в ванную комнату. За что? Что я ему, дураку, сделала?! Я порывисто вскакиваю и прикрываюсь полотенцем. Не от стыдливости - из такта. Незачем обижать старческое бессилие пустыми искушениями. Впрочем, глупый старик на меня и не смотрит. Спиной вперёд, он переступает порог ванной комнаты.
- Ты не боись, мойсь, я не глядю! - перекрикивая стучащую о нашу коммунальную ванну струю воды, Мамочкин демонстративно держит голову отвёрнутой в коридор. - Ты не гневись, я по делу. Я токма сказать тебе что-то должён! Ты уж не говори никому про меня, ладно?
- Товарищ Мамочкин! - я должна перекричать и воду и старческую глухоту собеседника, поэтому ору, радуясь, что имею право тревожить сон остальных соседей. Пусть все видят, до чего наш старик дошёл! - Оставьте меня в покое! Насовсем!
Бесчувственно беру его за узловатые костяшки плеча, подталкиваю к выходу. Не переставая бормотать, сосед стоит под дверью. Вот, сволочь! Я так хотела спокойно почитать!
Объективный взгляд:
И ничего он не сволочь. Обычный больной. Его бы давно в больницу сдать, но соседи настолько привыкли к выходкам старика, что даже не считают их признаками слабоумия. Скорее - выпадами вредности и стариковской капризности. Скорее - попытками окончательно испортить всем нервы. Жалко его. Страшно жалко и ужасно противно, что она всерьёз на него злилась.
Вы уж, господа соседи, учитесь на чужих огрехах. Любите друг друга, родимые! Что есть мочи любите, сердешные! С такой силой любите, с какой она вас по понедельничным утрам ненавидела.
М-да… В последнее время с головой у товарища Мамочкина совсем плохо. Впрочем, не мудрено. Сейчас ему, должно быть, под девяносто.
Давным-давно, когда моя бабушка только получила здесь комнату, товарищ Мамочкин уже был стариком. Десятилетняя я рассматривала его с мистическим ужасом и патологическим любопытством. За последние двадцать лет внешность его почти не изменилась. Тот же скелет в кожаном покрове с чужого плеча. Это несоответствие размеров (кожа явно предназначалась для более крупного тела) покрывало товарища Мамочкина многочисленными складками. В детстве я глядела на них, как загипнотизированная, и всё пыталась понять, как же такое может висеть на обычном человеке. Взрослые ошибочно принимали моё пристальное внимание за привязанность к соседу. В награду за хорошее поведение меня обещали "пустить к товарищу Мамочкину". Я содрогалась от одной мысли об этом, тряслась от страха, но старалась вести себя хорошо, чтобы пойти. И шла! Товарищ Мамочкин - отчего-то все соседи звали его именно с этой коммунистической приставкой - был тогда вполне "в себе" и болел только физически. Он читал мне рассказы Джека Лондона и хвалился двумя портретами писателя в рамочках. Позже я поняла, что на одном из портретов был действительно именитый прозаик, а на втором - сам Мамочкин в молодости. Молодой Мамочкин, удивительно похожий на знаменитого писателя, совсем не походил на Мамочкина старого, и от этого делалось жутко. Болезнь и старость меняют человека до неузнаваемости…
Именно этими словами я начала статью о самоубийстве Джека Лондона. Написала в Рукописи, мол, не умри писатель в свои сорок, кто знает, что сделала бы с ним болезнь. "Может, стал бы страшным, как наш Мамочкин", - написала, - "Сошёл бы с ума, врывался бы к соседям в ванну и просил никому не рассказывать о вылазках на помойку". То есть, это я преувеличиваю. Про ванну, я, конечно, в Рукописи не писала, потому что не знала ещё, что Мамочкин дойдёт до такого маразма. Писала про всё остальное. А коллега Нинелька, которой я вскользь рассказала об идее подобной заметки, пришла в ужас.
- Ты что?! - всполошилась, - Кто такой Джек Лондон, и кто - Мамочкин? Великого писателя и вдруг со слабоумным стариком сравнила! О Джеке Лондоне уместно почтительно скорбеть, а ты глумишься… И потом, какое самоубийство? Несчастный случай чистой воды. Джек Лондон умер от уремической интоксикации!
- Ага, а листок с расчётами смертельной дозы морфия возле его кровати и два пустых пузырька от снотворного под оной - это случайное совпадение, - хитро соскалилась я в ответ, довольная произведенным эффектом.
Именно такого результата я от Рукописи и жду. Пусть взрываются, пусть спорят, пусть перепроверяют факты. Лишь бы затронуло, заставило память отвоевать у забвения главное: строки, личности, эпизоды… Отвоевать и сравнить с настоящим, аналогии выследить и вытравить. Иногда с ужасом понимаю, что, живи я, например, в начале века, в окружении тех самых, о ком сейчас в Рукописи дрожью исхожу, я бы их попросту не разглядела… Где-то в "отчаянном положении" металась бы между бессилием и долгом пред шестнадцатилетним сыном Цветаева, где-то Есенин лечился бы от неизлечимого, как бессмысленность бытия, алкоголизма, где-то вымаливал бы прощение у муз Блок, а я бы смотрела на это буднично. "Жизнь есть жизнь" - говорила бы, и снова уматывала в мечтания о героических личностях прошлых столетий. Потому что - вот маразм - прошлые столетия нам всегда видны яснее и ярче, чем настоящее. Для того и тревожу Рукописью, чтобы вспомнили, чтоб осознали, что и сейчас вокруг нас - такое же. Чтоб кинулись искать, спасать, вытягивать. Резко рванули б тонущую Дягилеву, оттаскали б эту тоску за косы - пусть не повадно будет так депрессировать… Высушили б, обогрели, рассказали о своей привязанности, потом отпустили бы: "Теперь сама решай!" Она, наверное, всё равно решения б не изменила, зато одной нелепой смертью стало бы меньше. Потому что, если б всё равно полезла, значит осознанно. Значит, не очередной абсурдный коллаж событий и глупость чёрствых современников надоумили, а нечто более значимое. Для того и пишу Рукопись, чтоб тех, кого можно, от курка взведённого отводили бы. Для того и пишу Рукопись, чтоб ценили до того, как потерять… В общем, без всякого злого умысла пишу, запомните, только из благих побуждений!
Впрочем, чушь это всё… Если честно, я и сама не знаю, зачем пишу. Может, чтобы прославиться? Смешно, конечно, но страшно хочется стать кем-нибудь значимым. Чтоб в электричках узнавали, чтоб бумажки в конторах выписывали без очереди, чтоб в компании появился - и не надо ничего доказывать, всем и так известно, что ты - достойная уважения звезда. И чтоб все мои бывшие завидовали будущим. Не по-злому, конечно, а так, немножечко. Впрочем, надеюсь, они и так завидуют.
Резко выгружаюсь из рассуждений практическим заданием. Хорошо, что разговор с Нинель вспомнила. Срочно нужно узнать, что такое "уремическая интоксикация". Не от жажды познаний - из тщеславия. Быть глупее Нинель мне непозволительно. Хоть высшее филологическое и не получала, должна, всё же, держаться на уровне.