- В нашем доме? Это где?
- У меня есть дом, - коротко отвечает он с таинственным видом.
- И ты мне до сих пор об этом не сказал?
На ее желтое платье падает тень, а красные руки кажутся медными в тусклом оранжевом свете, слабо освещающем улицу.
- Ну как, кровопролитие окончилось? Индейцы заключили мир? - Это Папапуф, который сидит на крылечке своего дома, шутка ему удалась, и он может посмеяться. - Что за таинственные вещи совершаются у меня под носом! Да не волнуйтесь, я никому ничего не скажу. Я ведь тоже когда-то обручился таким способом. И не с мамой Пуф, конечно. Так что могила!
- Если ты все видел, тогда это не считается. Придется начинать все сначала, а я больше не смогу его укусить, никогда не смогу.
- Ничего, ничего! Белкам полагается кусаться. Он должен к этому привыкнуть. Мы тебя долго ждали, Пьеро! Решили устроить пикник на острове Сент-Элен. Думали, ты поедешь с нами.
- Без меня! - негодует Джейн.
- Бедный мышонок, не можешь же ты поехать одновременно и на виллу богачей, и на остров бедняков. Все мои разболелись, не то перегрелись на солнце, не то объелись мороженым, а может, напились из реки. Только такой крепыш, как я, и устоял.
- Да пригласи же их войти, невежа! - кричит мама Пуф в оставшуюся приоткрытой дверь.
Она показывается на пороге, заполняя собой весь дверной проем, и рядом с ней Папапуф кажется еще более хлипким.
- Ох, мышонок, до чего же ты хорошенькая! Тут и до греха недалеко. Будь ты моей дочерью, я бы запирала тебя на ключ и запрещала болтать с такими старыми проходимцами.
- А что, если бы не Пьеро, мы могли бы с тобой прогуляться, да, белочка?
Папапуф встает, и голова его оказывается чуть выше колен мамы Пуф, которая стоит на крыльце. Лицо его хмурится, и он говорит, обращаясь только к маме Пуф, но они все слышат:
- МП разъезжают на мотоциклах. Первый раз такое вижу. А этот долговязый псих пронесся на своей черной машине, как дьявол из пекла. Он, кажется, и не думает скрываться. Как там старуха?
- А ты надеялся, что он отсюда уберется? Старуха спит. Изабелла тоже. Ее опять рвало.
- Да входите же, дети! Не знаю, может, мы все здорово перегрелись, но меня даже знобит. Вы ели?
- Да, - поспешно отвечает Пьеро, даже слишком поспешно.
- Иди-ка перекуси немного, врунишка, - говорит мама Пуф. - Вот она бы так никогда не ответила. Потому никогда и не останется голодной.
Тереза дремлет в кухне, лицо у нее все обгорело, и сквозь полуоткрытые веки виден только белок.
- Тереза, мне страшно, закрой глаза, - кричит Джейн.
Тереза медленно открывает глаза и ласково им улыбается, не иначе как она видела во сне сонмы ангелов и гору шоколада. Джейн уже сидит за столом и что-то грызет.
- Мы идем смотреть, как отплывают пароходы. А есть нам некогда.
- Неужели ты собираешься вести ее на реку в одном бумажном платьице? Да она замерзнет! Девочки, которые все время едят, чуть что, сразу умирают. Ты сегодня похожа на бабочку, мышонок! Возьмите с собой одеяло, оно лежит на моем стуле в саду.
- Ах ты, бабочка! Хотелось бы мне посмотреть, как ты сумеешь взлететь, - шутит Папапуф, но глаза его не смеются и вид озабоченный - тут он ничего не может поделать. Да и на лице мамы Пуф то и дело вспыхивает тревога.
- Я перегрелась, и коленки вспухли еще больше… - Добрый, как хлебный мякиш, голос звучит жалобно и чуть звонче обычного. Она знаком зовет Джейн в спальню.
- Жерар, отвезешь их в порт? - кричит мама Пуф через калитку сада.
- Скоро можно будет ездить на "бьюике". Жерар достал динамо, правда, еще с месяц будет его налаживать.
Мама Пуф собирает им в сумку еду.
- Возьмете с собой. Тут остатки нашего пикника, надеюсь, не отравитесь. Ну идите, уже поздно. И не забудьте одеяло.
Джейн возвращается одна, без Терезы, вид у нее загадочный, словно ей только что открыли невероятную тайну.
Сапожник провожает их в сад. Жерар вытирает масляные руки прямо о штаны.
- Ты сегодня весь день провел один, тебе, наверно, было несладко. - Папапуф треплет его по плечу. - Но мы вспоминали о тебе, я обязательно поговорю с дядей. Не волнуйся.
Жерар включает зажигание, мотор тарахтит, и Папапуф напоследок грозит им пальцем:
- Не вздумайте уплыть в свадебное путешествие. Ты еще плохо знаешь ее, Пьеро, она такая злюка. Повремени.
Крепко сжимая руками руль, Жерар смотрит вперед, лицо у него бесстрастное, но ведет он машину с удовольствием, это сразу заметно даже по тому, как он тормозит на красный свет.
- Уже отплыли! - разочарованно говорит Джейн.
Один пароход под мостом, его огни сверкают гораздо ярче, чем в прошлый раз, и вода вокруг кажется гораздо темней; другой только что отошел от пристани, и видно, как люди на палубе машут руками. Жерар высадил их на маленькой улочке, проезд к порту был занят длинной вереницей встречных машин.
Одной рукой он придерживает старое серое одеяло, перекинутое через плечо, в другой у него сумка с пикника. Джейн вприпрыжку бежит впереди, ее желтое платьице плывет против течения в толпе людей, покидающих пристань.
Вдруг она останавливается, дожидаясь его, ей не терпится что-то ему рассказать, она даже несколько раз открывает рот, но он еще далеко, все равно не услышит,
- Изабелла ждет ребенка! - она бросает ему эти слова, как мячик.
Он молчит, потому что не знает, что ему на это ответить, тем более ей, и сожалеет о том, что она, сама того не зная, отравила ему всю радость, напомнив об этой стороне жизни, которая кажется ему теперь чуть ли не самой главной, и он не может взглянуть на нее, не отшатнувшись, и рот у него снова словно забит грязным снегом.
- Тереза об этом и хотела со мной поговорить. Представляешь, ребенок-то может быть больной, вот они все там и сходят с ума, но перед Изабеллой вида не показывают, притворяются, что ничего не знают. А я видела солнечное затмение.
- Затмение? - переспрашивает он, радуясь, что она заговорила о другом.
- Ну да, когда луна легла на солнце. Я не заметила, пели ли птицы, потому что они все глядели через кинопленку и так громко разговаривали.
- Через кинопленку?
- Говорят, если смотреть просто так, можно ослепнуть.
- Значит, я, может, больше никогда тебя не увижу. Я смотрел на эти огненные руки без всякой пленки.
- Каков обманщик, а? Во всех газетах об этом писали. А он-то еще делал из этого секрет, как будто сам собирался погасить солнце.
- Но все же белые цветы умерли, - говорит он, чтобы скрыть свое разочарование.
- Раз уж мы решили бежать, я хочу сегодня поговорить с Эмили. Знаешь почему?
- Нет. Может, ты подобрела?
- Просто я поняла, почему она тоже ушла из дома.
- Почему?
- Я не могу объяснить, но я поняла. И все равно она могла бы хоть изредка меня навещать.
Толпа рассеялась. Вот и второй пароход проплывает под мостом, оставляя на воде сверкающий шлейф, который гораздо длиннее, чем он сам. Несколько рабочих еще суетятся у портового склада.
Значит, человек в голубом насквозь фальшивый. Он, как и все взрослые, с легкостью обманывает детей, пользуясь тем, что взрослые знают гораздо больше. Затмение! Значит, ему было заранее известно, что наплывут облака и солнце скроется. До чего же просто взрослым вмешиваться в их игры и делать вид, будто они играют всерьез, а на самом деле у них ведь есть фора по крайней мере в десять очков, потому что они наперед знают, чем кончится игра, а все чудесное для них просто игрушка, в которую играют, пока хочется, и которая быстро надоедает, как любая бесполезная вещь. Человек в голубом притворился, будто не хочет больше притворяться, он играл в эту игру только с ними. И Джейн была права, что сразу заподозрила обман, когда он уплыл с ее сестрой, впрочем, с сестрой или с другой какой дамой - разница невелика. Он признается себе, что в глубине души все-таки надеялся уплыть вместе с ним - это и был бы тот самый праздник, которого он так терпеливо и долго ждал. Но теперь он видеть его не желает. Его обманули, в который раз обманули, пора бы уже перестать удивляться.
- Пошли, - говорит он. - Пароходы отплыли.
Он поворачивается к ней спиной. Но Джейн хватает его за рукав.
- Ну уж нет! Зачем тогда было вообще приходить? А как же он? А моя сестра?
- Он обманщик. Слышать о нем больше не желаю, - отвечает он мрачно.
- Но ведь он все-таки не говорил, что сам устроит это затмение. Я хочу есть, Пьеро.
- Ладно, поешь. Не знаю, что мама Пуф туда положила. Они-то все отравились.
Он расстилает одеяло на склоне. Они усаживаются, поставив сумку между собой.
- Как ты можешь злиться в день нашей свадьбы? Погоди, я расскажу Папапуфу, кто из нас настоящий злюка.
Она достает бутерброд и ест с глубокомысленным видом. А для себя он вылавливает из сумки печенье.
- И вообще хватит про него, все равно он не пришел. А как ты думаешь, насчет подводной лодки он правду сказал? - спрашивает она с набитым ртом.
- Конечно, на ней он и уплыл.
И тут они видят его, он идет прямо к ним, узнают его фигуру, его походку, потому что он еще далеко и лицо рассмотреть невозможно.
- Вы пригласите меня к столу? - кричит он.
- Где Эмили? - спрашивает Джейн.
Не отвечая, он садится напротив них на мокрую траву. Он опять весь в голубом, но изменился до неузнаваемости, словно на этом пароходе состарился лет на десять или безумно устал, возвращаясь вплавь. Он без галстука, костюм весь мятый и грязный, волосы всклокочены, а главное, он небрит, оброс щетиной, которая в сумерках кажется голубоватой, как сталь револьвера. И голос его вроде тоже изменился, может, просто потому, что он кричал издалека. Он сразу решает выяснить все до конца.
- Вы лгун. О затмении писали в газетах.
- О мертвых тоже пишут в газетах, а их не увидишь.
Да, он не ошибся, у голоса словно тоже отросла щетина. Голос постарел, да не на три дня, а гораздо больше и звучит уже не за его спиной, как прежде, а, наоборот, где-то впереди, по меньшей мере за целый фут ото рта.
- При чем здесь мертвецы?
- Они - наше будущее. Так же как море, которое мешает любви, потому что его не выпьешь. А в газетах пишут только о смерти. Никогда не читайте газет.
- Где Эмили? - нетерпеливо спрашивает Джейн.
- Вы отращиваете бороду?
- Раз я теперь не притворяюсь, зачем ее брить?
- Но я все-таки хочу знать, где Эмили. - Джейн напускает на себя высокомерный вид.
Голос, заросший щетиной, живущий сам по себе, таинственно вопрошает:
- Где Эмили? Об этом знает только голубая вода и белые цветы, которые умерли. Эмили тоже стала голубой, как небо, как море. Разве отыщешь ее среди этой голубизны? Она теперь капля в море - это все, что я знаю.
- Ну, если вы не прекратите болтать разную чушь, мы уходим. Уже совсем стемнело.
- У тебя очень красивое платьице. Ты похожа на бабочку.
- Мама Пуф мне уже это сказала.
- Но ты бабочка дневная, а не ночная. У тебя такой же голос, как у Эмили. И мне больно его слушать. Он хватает крепче, чем рука.
Конечно, этот человек лгун и обманщик, но сегодня вечером он играет в игру, которая и раздражает, и завораживает, и пугает. Про голос Джейн он сказал правду, только он был уверен, что, кроме него, этого никто не знает, а теперь у него украли тайну, которой он ни с кем не хотел делиться.
- А где сейчас ваш вагон с косулями? Вы все еще в стране Великого Холода? А как поживает Балибу?
- Балибу умер, - просто говорит он.
- Эмили тоже, - так же просто отвечает тот.
Джейн вскакивает и смеется недобрым смехом:
- И о ней писали в газетах, видно, так надо понимать?
- Вполне возможно, ведь они же подбирают все, что мертво.
- Пошли отсюда, Пьеро! Он совсем рехнулся. Я боюсь его.
- А я не боюсь. Он не рехнулся, он просто играет в последнее прощание и говорит всякую чепуху. Вот и вся хитрость.
- Ваша подводная лодка еще здесь?
- Да, ждет меня. Но мне будет нелегко найти себе попутчика.
- Вы хотите уплыть в море?
- Да. А в море уж совсем никого не найдешь.
- Потому что там всегда темно?
- Нет, потому что там все умирает и все рождается. Море - это жизнь, а в жизни найти человека невозможно.
Джейн берет еще один бутерброд, откусывает и тут же выплевывает на траву, рядом с человеком в голубом.
- Море - это смерть. И вот доказательство - люди в нем топятся. И еще доказательство - пароходы идут ко дну. И еще доказательство - никто на свете никогда не переплыл его вплавь. Да и ваша подводная лодка, стоит ей столкнуться с мало-мальски приличной акулой…
- Раньше вся земля была морем, замерзшим морем, и, однако, жизнь не прекращалась ни на мгновение. И когда-то мы все были рыбами.
- А вы, наверно, крокодилом, - подхватывает Джейн, бросая остаток бутерброда. - Теперь я понимаю, почему они все разболелись. Мама Пуф по ошибке вместо масла намазала хлеб мастикой. Тьфу. Меня тошнит. Пошли, Пьеро!
Он тоже встает. Как жалко, что солнце уже село и он не может заглянуть в глаза человека в голубом, в сумерках они кажутся двумя большими пустыми дырами, так и хочется сунуть туда палец.
- Если женщину тошнит, значит, она потеряла память.
- Как это так? - спрашивает Джейн, подбирая бутерброд. - А у вас как с памятью, все в порядке? Тогда съешьте-ка, пожалуйста, этот бутерброд, вас верно не затошнит. А я блевать не собираюсь.
Человек в голубом с серьезным видом пробует бутерброд и тихо говорит:
- Ну, если очень хочется есть… Пошли, я покажу вам мою подводную лодку. А есть всегда хочется.
- Наверное, у твоей сестры не только твой голос, но и твой аппетит, - говорит он, чтобы успокоить ее.
Но человек в голубом не приходит ему на помощь.
- Женщины всегда хотят того, что не существует. И поэтому быстро забывают все неприятное.
Она швыряет ему сумку прямо в лицо, но он только смеется, и смех его тоже раздается где-то впереди, перед ним.
- Но все женщины когда-то были детьми. Об этом помнят только мужчины, которые украли у них детство.
- А где ваша подводная лодка? - спрашивает Джейн, как видно, она вдруг решила, что перед ней сумасшедший, и не стоит в самом деле принимать его всерьез. - Мужчины, женщины, до чего же вы странно выражаетесь! Есть вы, я, он, и никто ни на кого не похож. И слава богу!
Они идут к реке мимо большого склада.
- Ты совершенно права, Огненная богиня. Подводные лодки на самом деле все одноместные, и ты там всегда один-одинешенек, а если тебе вдруг вздумается пригласить туда еще кого-нибудь, лодка перегрузится и мигом пойдет ко дну.
- Никогда я этого не говорила, - протестует Джейн. - Мы с Пьеро уплываем вместе на одной подводной лодке, и нам никто не помешает любить друг друга и быть счастливыми. А вы, видно, по воскресеньям не в ударе.
- Вы еще очень маленькие, совсем дети, у вас нет памяти.
- Что вы все время твердите про память? На что она вам, вы ведь в школу давно не ходите.
- Как раз потому, что я уже не ребенок и знаю, что все возможное в прошлом.
- Скажите по крайней мере, где Эмили. Я должна с ней повидаться.
- Она осталась там. В моей памяти. Женщина и горе, и женщина в море.
Похудевшая луна внезапно появляется в просвете между облаками и бросает на воду отблеск, точно осколок зеркала.
- Крыса и то не такой чокнутый, - заявляет Джейн, наклоняясь над водой. - Ничего не разглядеть. Вы должны нырнуть на самое дно?
- Придется. Она стоит на якоре.
- Ну что ж, я за вас спокойна. Вы превосходно плаваете.
Он садится, свесив ноги над водой.
- Ну вот, теперь я все бросил окончательно. Мне остался только голубой простор, но он такой беспредельный.
- А где ваша сигара? - спрашивает он.
- В подводной лодке курить запрещается.
- Зачем вы хотели нас видеть? Ведь мы несерьезные.
- Теперь я тоже стал такой, как вы. Потому и хотел.
- Неправда. Никогда еще не видела человека серьезнее вас. Вы словно просите у нас чего-то, чего у нас нет.
- Но вы мне все уже дали. И я вам очень благодарен.
Он поднимается, чтобы взглянуть в глаза человека в голубом, они едва заметно поблескивают, видно, ничего там больше не осталось, кроме замерзших слез, о которых говорила Джейн.
- Посмотри ему в глаза, Джейн. Это то, о чем ты говорила?
Она наклоняется, заложив руки за спину, и рассматривает его с ледяным спокойствием. Потом выносит свой приговор:
- Да. И больше ничего нет.
- Вы, верно, давно не спали или все время на затмение смотрели?
Он покорно, без всякого смущения терпит их осмотр.
- И то и другое. А что?
- Вы словно ослепли.
- Так нужно, ведь я должен нырять под воду. - И теперь его голос словно всплывает из глубины реки.
Он бросает взгляд на луну, потом медленно снимает часы и протягивает ему.
- Ну, пора. Дарю их тебе, ведь это часы земные.
- Золото и зеленовато-черные циферки слабо блестят в свете луны.
- Ты подтолкнешь меня чуть-чуть?
- Зачем? Вы же умеете пырять.
- Но я должен нырнуть задом наперед, чтобы приплыть прямо к входному иллюминатору. А трамплина тут нет. Сам я не смогу.
Он встает на самый край причала, приподнимается на носках, вытягивает руки над головой, и кусочек луны отражается в его широко раскрытых глазах.
- Может быть, мы с вами еще встретимся в стране Великого Холода. Раз, два, три… Ну, что же ты!
Он даже не успел прикоснуться к нему, на какую-то долю секунды темно-синяя фигура застыла прямая, как стрела, но вот вода сверкнула, точно треснувшее зеркало, только почти бесшумно, и ни единой морщинки не появилось на ней. Потом до них донесся чуть слышный плеск волны о бетонную стенку. Они долго ждали в полном молчании.
- Вода заглушает шум моторов, - наконец сказал он.
- Мне холодно, - сказала Джейн.
- Пошли, я отведу тебя к нам домой.
Теперь он не сомневается, что человек в голубом один уплыл в море и, даже если он не существует, даже если он его просто выдумал, все равно он его больше никогда не встретит. Они с Джейн одни в целом мире, Джейн - это единственный не выдуманный им свет, рассекающий тьму.
- Ой, опять мышь. Я слышу, как она скребется где-то тут, прямо у нас за спиной.
- И вовсе это лягушка.
- Лягушка - в стене?
- В старухиных цветах. Лягушки любят цветы, это всем известно.
- Ты когда-нибудь видел лягушек в цветах?
- Говорю же тебе, это в стене.
- В стене я лягушек тоже никогда не видел. И потом, летом мыши в домах не водятся. Это тоже всем известно.
- И никогда больше двух пауков не бывает?