* * *
Чтобы навесить на переоборудованный сарай откидывающуюся вниз стальную гаражную дверь, потребовались усилия всех троих мужчин. Вверху дверь запиралась на висячий замок, дужка которого вставлялась в кольцо, намертво закрепленное в приготовленном Джой цементе.
Все четверо долго стояли, любуясь своей работой. Чарльз положил руку девушке на плечо, а она в свою очередь, опустила ладонь на руку Вуси.
Эдди еще раз опустил дверь.
– Это напоминает мне дедушкин стол с откидной крышкой. Представляешь, Джой? А чем занимался твой дедушка?
– Он был мировым судьей. Отправлял людей за решетку.
– Ничего себе!
Здорово! У мирового судьи – и такая внучка!
Единственное, чего она никогда не забывала привозить из города, это пиво. Вся честная компания потребляла его в огромных количествах, и нижняя полка холодильника была завалена банками.
Чарльз сходил в дом за пивом. Они расселись перед сверкающей дверью новоявленного гаража. Вуси аккуратно открыл банки.
Пока сарай не был укреплен металлической дверью, все трофеи Чарльза складывали в доме. За несколько недель маленькая спальня с двумя матрасами на полу да чемоданом с лампой заполнилась вещами. Место хранения ключа от спальни было известно только Вуси – хотя, как Чарльз недоуменно сказал Джой, в этом не было никакого смысла. Если полицейские нагрянут с обыском, им ничего не стоит взломать дверь.
По ночам Эдди и Вуси лежали в окружении всех этих вещей, точно в гробу. Эдди засыпал довольно быстро, в то время как Вуси, с наголо постриженной головой и маленькими хрящеватыми ушами на уровне скул, подолгу лежал без сна и мучился от невозможности курить. В обступающей его тьме витали видения – почти физические воплощения голода, к которому свелась вся его жизнь, жизнь его отца, деда и всех предков.
Он видел себя за школьной партой, с привычным урчанием в желудке. Видел отцов, дядьев и братьев, как они возвращались домой после многочасового стояния в очередях на бирже труда. Видел, как по распоряжению властей бульдозер сносит хибарку из досок и жести, где он появился на свет. Он вечно ходил босиком и нюхал клей, чтобы хоть так увидеть мир в розовом свете. Заочно получил диплом, чтобы вконец не опуститься.
На допросе он не назвал ни одного имени. Бросил свою девушку с ребенком на произвол судьбы, без малейшей надежды на возвращение.
Оружием, которое Чарльз привозил в сумках для гольфа, сыт не будешь. Дорогу не вымостишь магнитными минами, а гранаты не наденешь на руки и на ноги. Винтовка не заменит высшего образования, а ящики для хранения боеприпасов – не жилье для женщины и ребенка. Но все неутоленные потребности его народа, неведомо для других, воплотились для него в этих предметах. Орудиях смерти, а не жизни. Но именно они, как ничто и никогда в жизни, служили гарантией безопасности – ему и таким, как он.
Днем он обучал Эдди уходу за разными видами оружия. Вуси был гораздо опытнее и уже принимал участие в акциях устрашения. Он тщательно проверил детонаторы, часовые механизмы и качество боеприпасов. Обсудил с Чарльзом достоинства и недостатки каждого вида оружия, каждой марки. Чарльз прошел службу в Южно-Африканской армии и знал в этом толк.
После установки металлической двери они перенесли свое богатство в гараж. Перенесли ночью, стараясь не шуметь и не зажигая света.
* * *
Шимпанзе – твердили одни.
Обыкновенная мартышка – настаивали другие.
Зверь опять появился на лесистой окраине города, там, где Стэнли Доброу удалось его сфотографировать. Если можно назвать фотографией темное пятно среди сломанных веток.
В каждом богатом особняке были чернокожие слуги: преданные кухарки, которым разрешалось приводить на выходные внучат, садовники-ветераны, составляющие одно целое со сторожевыми псами, и наконец часто сменявшиеся молодые горничные. Эти отращивали длинные ногти, покрывали их ярко-красным лаком и дерзили остальным слугам словно давать понять, как страдает их гордость непризнанных или временно безработных топ-моделей от необходимости прислуживать белым. Есть разные формы сопротивления, не признаваемые ортодоксальной революционной стратегией.
Однажды вечером одна из этих девушек заявила, что, возвращаясь из кухни и пересекая двор, видела, как этот зверь выскочил из ее комнаты. От неожиданности она даже выронила эмалированную миску с ужином. Кухарка, прослужившая в доме двадцать один год, предположила, что это был ее ухажер – захотел проверить, не прячет ли она там соперника.
В ответ девчонка выпалила: если кухарке и старику-садовнику нравится жить в курятнике на заднем дворе, куда кто угодно может проникнуть, ограбить или убить вас и никто даже не заметит – а между тем белые устанавливают у себя на дверях и окнах такую сигнализацию, что стоит только дыхнуть на стекло, тут же завоет сирена; – если им нравится твердить как попугаи: "да-хозяин" и "да-хозяйка" в то время как рядом разгуливает это чудовище, способное откусить вам руку, то ее это не устраивает. Не видели, что ли, как белые прячутся в случае малейшей опасности. оставляя слуг на произвол судьбы?
Ей хватило наглости напомнить, что стряслось с кухаркиным братом, хотя эта пожилая женщина и без того не снимала траурной ленты с рукава формы, в которой провела всю свою жизнь. Ее брат работал сторожем в многоквартирном доме и по ночам сидел в подземном гараже – охранял машины жильцов. Его согревала от холода армейская шинель, а для защиты от грабителей ему выдали дубинку с тяжелым набалдашником. Зато у бандитов был пистолет, и они убили его выстрелом в живот, в то время как владельцы машин преспокойно дрыхли.
Среди слуг распространились слухи о пришельце. Или о привидении. Кто– то напомнил о том, как два года назад, в канун Рождества, на лужайке вашего дома, Софи, – он указал на служанку Доброу, – какой-то бедняга потерял ботинки, возвращаясь из кабака, а в День Подарков его нашли мертвым. Сказывали, будто он явился из Трансвааля. А вот теперь воскрес и хочет вернуться на свое место в общежитии, где жил, когда работал по контракту, хотя договор, к которому он вместо подписи приложил большой палец руки, уже давно истек.
* * *
Эдди предложил взять напрокат телевизор.
– Но Чарли, жук такой, только и знает что смеяться, – пожаловался он всей честной компании. И они тоже засмеялись.
Подготовительные работы были окончены, и для них наступил период ожидания. Чарльз регулярно привозил воскресные газеты. Вот и сейчас он только что закончил читать речь премьер-министра, который лез из кожи вон, говоря об уроках очередного эпизода необъявленной, однако непрекращающейся гражданской войны. Чарльз сидел, подпирая кулаками бородатое лицо, очень похожий на рассерженного льва.
– Хочешь насладиться зрелищем того как члены кабинета министров изощряются во лжи? Как вождей нации встречают салютом из двадцати одной пушки? Лучше пойди и прополи кукурузу, если тебе делать нечего.
Кукуруза, посеянная стариком, который присматривал за усадьбой, буйно заколосилась на маленьком пятачке. Эдди так радовался, словно им самим предстояло убирать тугие початки.
Сидя на полу под люстрой из колеса, с розовым абажуром, похожим на карнавальную шляпу, Джой читала газету и машинально покусывала прядь волос. Вуси занял единственное кресло, а Эдди с Чарльзом устроились на диване "цвета соплей", который Джой терпеть не могла – и всякий раз, заходя в комнату, расправляла на нем импровизированное покрывало – кусок сине– фиолетового ситца с рисунком из ракушек.
Они лихорадочно обменивались газетами, изучая внешний мир, с которым долгое время не поддерживали никакой связи. Молча (один только Чарльз не удержался от комментариев) прочитали "примирительную", а на самом деле полную угроз, речь премьер-министра. "Правительство не будет пассивно наблюдать, как рушится мир в умонастроениях людей. Мы не позволим, чтобы покою ваших домов и мирному сну ваших детей угрожали преступники, поставившие себя вне закона, рыщущие в темноте и постоянно готовые нанести удар. Мы не дадим вырвать кусок хлеба изо рта ваших домочадцев людям, стремящимся ввергнуть нацию в экономический хаос путем бойкота в так называемой Организации Объединенных наций и насилия – внутри страны. Я предупреждаю страны, имеющие с нами общие границы: мы предпочли бы жить с ними в добрососедстве: однако готовы нанести сокрушительный удар по любой стране, которая запятнает себя пособничеством подрывным элементам".
Обычно в ответ на подобную риторику они только усмехались, так как люди, именуемые подрывными элементами, были они сами и те, что находились рядом с ними, в той же комнате: пили воду, писали письма, стригли ногти… Иногда они позволяли себе едкую насмешку или – это обычно были Чарльз и Вуси – разражались ответной риторикой, сотрясая воздух призывами к восстанию. Но с приближением начала активных действий надобность в идеологических спорах отпала.
– Аж поджилки трясутся, – процедил Вуси.
Джой подняла голову, словно сомневаясь – вопрос ли это и нужно ли отвечать.
Эдди шмыгнул носом и с безразличным видом задрал голову, как будто переадресовывая вопрос высокопоставленным должностным лицам, позволяющим себе делать подобные заявления.
То была своеобразная проверка, напоминание об опасности, таящейся в мирной, напоенной зноем и жужжанием мух, убаюкивающей атмосфере гостиной. Своим молчанием они ответили: не бойся, мы понимаем.
– Я не нахожу иного объяснения тому, что он до сих пор находится у власти, – развил Вуси свою мысль. – Нагнетание страха – вот все, на что они могут рассчитывать. После трехсот лет абсолютного господства. После смены стольких правительств! Это же просто призраки. А не люди.
– Ну так и что? – дернув бородкой, подхватил Чарльз. – Это лишь показывает власть страха – не коллапс власти.
– Вот именно. Иначе бы нас здесь не было, – некстати ввернула Джой. Некстати – потому что их пребывание здесь не требовало объяснений. Это подразумевалось само собой и не нуждалось в словах.
– "Если бы белые перестали бояться черных, это стало бы решением всех проблем"? – с усмешкой процитировал Эдди избитый лозунг либералов.
Чарльз с трудом подавил в себе желание огрызнуться: мол, они не нуждаются в уроках политэкономии и классовой борьбы.
– Черт возьми, старина! Неужели нам нужно доказывать друг другу, что они обречены? Конченые люди. И конченый режим.
Джой уловила за его горячностью страх обнаружить собственную нерешительность. Тем, кто занимается этой… деятельностью (она никак не могла заставить себя употребить слово "дело"), не следует заводить романы. Плохо, когда люди знают друг друга изнутри.
– Не беспокойся. Они нервничают, потому, что знают, кто им противостоит.
Когда Эдди высказывался высоким штилем, он напоминал себя прежнего – чернокожего подростка, для которого уличные потасовки стали одной бесконечной репетицией того, что им предстоит совершить.
– Они подписали себе смертный приговор, когда взяли первого раба.
Чтобы понять Вуси, нужно было послушать подобные изречения и посмотреть ему в лицо. Он привык разговаривать, не глядя на собеседника, но, как Джой однажды сказала Чарльзу (речь шла об эзотерике; вообще-то она избегала любых тем, отдалявших ее от Эдди и Вуси), у него были такие глаза, как у Филиппа IV на портрете Веласкеса: под каким углом ни смотри, наткнешься на этот пристальный взгляд.
– Неважно, сколько нам еще здесь торчать. Они не остановят нас потому, что мы сами не можем остановиться. Каждый миг ожидания приближает нас к победе.
Зашелестели страницы – Эдди искал нужную заметку, чтобы проиллюстрировать свою мысль.
– Ввод в строй атомной электростанции в Кеберге снова откладывается. Что скажешь, Вуси?
– Да, я читал.
Джой с Чарльзом не знали, участвовал ли Вуси в нападении на атомную электростанцию на мысе Доброй Надежды в начале этого года, незадолго до ее запланированного открытия. Классическая акция – так об этом писали в газетах. Стратегический объект выведен из строя, разрушения огромны, человеческих жертв нет.
Интересно, знает ли о нем Эдди больше, чем они? Его реплика вроде бы говорила в пользу такого предположения. Он либо знал, либо сгорал от любопытства, надеясь хитростью и лестью вытянуть из товарища ответ на занимавший его вопрос. Однако Вуси не клюнул на удочку.
Эдди отступил.
Чарльз взял у него газету.
– А что говорит Комитет белых граждан Кейптауна? Кеберг всего лишь в тридцати километрах от города. Запросто доберешься на велосипеде. Представляете, что будет, когда она заработает? Но вы обратили внимание, как это подано? Они рассуждают о безопасности так, словно речь идет о гипотетическом ограблении ювелирного магазина, а не об объекте, на который уже было совершено успешное нападение?
– Никто не хочет попасть в тюрьму, – осторожно промолвила Джой.
Чарльз ответил ей ласковой улыбкой, однако настроен он был критически.
– Есть разные способы выражения мыслей. Журналист может сказать неугодное властям так, что и не придерешься. Но эти ребята из Комитета сидят, подложив под задницу талмуды с инструкциями… Да что я говорю… Чтобы действовать с умом, нужно как минимум иметь мозги.
– А с чего ты взял, что они этого хотят?
– Потому что это их работа! При всей разнице в убеждениях…
– Нет, старик, она права, – сказал Эдди. – Работая в газете, становишься частью системы. Если и были такие, кто противился, их попросту уволили.
– Представьте себе – кто-нибудь прочитает всю эту белиберду через несколько десятков лет – много ли он сможет понять? – пущенная рукой Вуси газета приземлилась на полу, где уже валялись остальные. – Прямо хоть переводчика нанимай, как в суде.
– В суде? – оживился Эдди и тотчас пустился лицедействовать:
– Бурный поток фраз на сесото. – Перевод на английский: "Он говорит, ему отшибло память, милорд". – Новое словоизвержение, с выразительными модуляциями, молниями из глаз и яростным мотанием головы. – "Он говорит "да", милорд". – Длинный, нудный монолог, с кивками в знак согласия. – "Он говорит "нет", милорд". – Продолжительная пантомима: ошарашенный черный свидетель, белый прокурор африкандер, обожающий длинные английские слова и не понимающий их значения, впрочем, как и чернокожий свидетель с переводчиком… – "Я спрашиваю: у вас амнезия? Он в ответ: я не знаком с женщиной по имени Амнезия. Я: у меня не укладывается в голове, как можно не помнить, был ли ты в тот вечер на месте преступления. Он: Я никогда не укладывал эту женщину в постель".
Всем стало смешно. Своим анекдотом Эдди дал им ключ к пониманию событий, обнажил главную причину – взаимное непонимание и отчуждение рас. Они вдруг почувствовали себя счастливыми. Это было не маленькое личное счастье, а нечто более глубокое, не зависящее от обстоятельств. Все "обстоятельства" остались позади; все "естественные" страхи, взаимное недоверие, предрассудки и сомнения, обусловленные разным цветом кожи, – всё исчезло.
Кроме политики, в воскресных газетах не было ничего примечательного. Одна, предназначенная для чернокожих, пичкала читателей сообщениями о рядовых стычках в трущобах с применением первых попавшихся предметов. Скандал в футбольном клубе… Несколько человек отравились на свадьбе недоброкачественным пивом…
Газеты для белых – Чарльз привез их несколько штук, на двух языках – рассказывали о финансовом кризисе, скандальном разводе одного миллионера, об обезьяне, из-за которой горничная лишилась ужина и которую так и не удалось поймать…
Потом на них напала сонливость. Чарльз пробормотал во сне что-то нечленораздельное – совсем как Наас Клоппер в десяти километрах отсюда. Эдди вышел во двор, снял рубашку и уселся с плэйером на крыльцо, чтобы побаловаться кока-колой и послушать пленку с регги – так обычно отдыхали чернокожие работяги во времена его детства.
* * *
В радиопередаче "Поговорим о природе" какой-то чиновник порицал жестокость хозяев, выбрасывающих на улицу маленьких обезьянок, когда те вырастают и из удобных домашних питомцев превращаются в крупных животных.
Манелла Чепмен слушала и одновременно чистила сливы для варенья по рецепту свекрови. В эти выходные Чепмены впервые после свадьбы (пять месяцев назад) побывали на ферме родителей Мараиса и вернулись с полной сумкой свежесорванных слив и целой ногой оленя. Рано утром в понедельник, прежде чем отправиться на работу (он служил в полицейском управлении на площади Джона Вустера), муж вывесил ногу за окно в кухне, для чего пришлось прибить снаружи крючок.
Ровно в семь часов сержант Чепмен провел допрос одного из задержанных.
Расположенное в центре города, здание полицейского управления имело довольно приятный вид. Фасад, обитый голубыми панелями, горшки с цветами на окнах, выходящих на проезжую часть, – ни дать ни взять обычный многоквартирный дом. Камеры располагались в глубине здания.
Работа была трудной и требовала прежде всего внимания. Поди пойми что– нибудь по лицам этих людей, не говоря уже о том, чтобы вытянуть из них нужную информацию. Рукоприкладством он не занимался, разве что в особых случаях, по указке начальства, когда срочно требовалось заставить кого-то говорить. Вырвавшись на свободу, эти люди – главным образом белые, в чьем распоряжении были хорошие адвокаты и немалые деньги, поступающие от церквей и коммунистических организаций в заморских странах, – нередко подавали на государство в суд, и ты сам мог оказаться в роли обвиняемого. Тебя смешивали грязью на глазах у жены и родителей, не видевших от тебя ничего, кроме хорошего. Конечно, он мечтал о продвижении по службе, но не таким путем, – поэтому просто делал то, что ему говорили. И если дело доходило до суда, – прошу прощения, господа, я выполнял приказ майора, могу поклясться на Библии.
Неудивительно, что у некоторых арестантов в конце концов развязывался язык. Но и полицейским было не очень-то легко – допрашивать их по нескольку раз в сутки, с короткими перерывами на отдых (чашка кофе, что-нибудь съестное и короткая прогулка). Некоторых допрашивали по 24, 36 часов без перерыва, чуть ли не всем личным составом. Майор учил: главное – даже предлагая им сигарету или кофе, разрешая сесть, – не прекращать наблюдения, и они непременно выдадут себя. Это был один из основных постулатов их профессии: одна кратковременная затяжка способна сломить волю самого стойкого революционера.
Еще майор учил не бояться, если почувствуешь к ним жалость, даже симпатию. В сущности, это – первый шаг к успеху.
Сказать по совести, сержант Чепмен не испытывал абсолютной никакой симпатии по отношению к невыспавшимся, небритым людям, от которых всегда, даже когда они дрожали на допросе, нестерпимо несло потом. Чепмена начинало тошнить – майор назвал его ощущения естественными, но неконструктивными.
И почему только этим людям не жилось, как всем остальным? Вот этот, например, с его светлой головой и университетским образованием, вполне мог стать большой шишкой в бизнесе, вместо того, чтобы в качестве профсоюзного лидера подстрекать черных к забастовке и доставлять ему, сержанту Чепмену, неприятности.