Он старался не показывать, но всё же видно было, как он весь напрягся, как в нём всё мобилизовано до предела. Рассеянно спросил:
- Да! Ты тогда домой хорошо доехал? -
- Хорошо. Всю ночь потом думал о твоих астронавтах.
- Ага, да, да…
Фёдор, кажется, даже не понял, о чём Павел говорит: он был весь в себе. Что-то решал. Потом вдруг посмотрел на Павла изумлёнными, по-детски раскрывшимися глазами, стукнул Павла в грудь, так что тот пошатнулся.
- А помнишь ли ты, собачий сын, а помнишь ли, как ты мне все рёбра за Женьку пересчитал? -!
- Ну!
- Ну, битва была, скажи? - На всю жизнь память!
- А я в твоём великодушии не нуждаюсь: рёбра-то пересчитал в общем-то ты мне…
- Не говори, ты и сам тогда здоров был, бычок, как свалил меня!
- Так подножкой же.
- А девочка ни тебе, ни мне не досталась… За что кровь проливали? - А? -
- Да.
Глаза Фёдора метнулись на домну, окинул этак её сверху донизу оценивающе, хлопнул шапкой по колену, нахлобучил её на голову покрепче.
- А, задуем, чёрт её дери! - сказал он бесшабашно.
У железных дверей образовалось какое-то торжественное движение: поплыли шляпы, белые воротнички, зашныряли два или три деловитых корреспондента.
Никого из важных этих лиц Павел не знал, кроме парторга Иващенко: тот шёл, придерживая под локоть сухонького, очень элегантного, маленького старика с торчащим из кармашка уголком ослепительно белого платочка, словно он не на задувку домны, а на торжественный банкет явился, и, жестикулируя тонкой ручкой с массивным золотым кольцом, старичок увлечённо говорил:
- Решительно советую, сногсшибательный пансион! Здание - модернящее, последнее слово архитектуры, и вокруг господня дичь, вершины, скалы, первозданный хаос такой, что вы первое время устаёте и роняете вилки за обедом…
Павел поздоровался с Иващенко.
- А! Ну, вот видите, - сказал тот весело, - а вы спрашивали: когда да когда. Знакомьтесь: писатель из Москвы - главный мировой специалист по домнам, товарищ Векслер, это он создал такую красоту!
Иващенко подмигнул Павлу.
- Не подлизывайтесь, - сказал Векслер. - Вопрос о недоделках всё равно останется… А вы из Москвы? - Так мы земляки.
- Я вас оставлю на минутку, - сказал Иващенко.
Он озабоченно убежал, и Векслер с Павлом, точь-в-точь как на банкете, должны были завести что-то вроде светской беседы.
- Ещё одна попытка написать о домнах нечто художественное? - - спросил Векслер весело.
- Не знаю, - сказал Павел искренне. - Когда я ехал сюда, имелся в виду просто очерк.
- Как жаль и как обидно, что пишется много, но скверно. Не то, не то, а иногда просто безграмотно!… Погодите, давайте отойдём.
Они отошли, сторонясь ребят, тащивших поспешно толстый электрический кабель. Увидя железный сундук, где когда-то отдыхало пальто Павла, щупленький Векслер с удовольствием на него влез, свесил ноги, болтая ими, постукивая каблуками по гулкой стенке, увлечённо заговорил, похлопывая Павла по руке:
- Вы не пишите, как все! Уж если вас угораздило взяться за такую труднейшую тему, так вы уж постарайтесь, прошу вас!… Опишите самое главное: новаторство! Непроторённые пути!
- Вы не перечислите хотя бы главное? -
- С удовольствием. Но только забудьте, что сказал Матвей Кириллыч обо мне, такую, как он выразился, красоту не под силу создать одному человеку, это создавали двенадцать проектных институтов под руководством главного - ЦНИИ чёрной металлургии. Применение новейших машин, конструкций и материалов. Максимальная автоматизация управления технологическими процессами. Повышенное давление увеличит выплавку чугуна на пять-шесть процентов. Абсолютно новая система газоочистки: допустим, один миллиграмм пыли на кубометр, что не достигнуто ещё ни на одном металлургическом заводе. А сооружение! Одно сооружение - сплошное новаторство!
- Да, я слышал: бетонный рекорд…
- Да, да, но это что ещё! Главное то, что домна создана с применением небывалых ещё железобетонных и металлических блоков! Поузловая сборка оборудования! Электрошлаковая сварка! Щитовая проходка подземных коммуникаций! Особенно блоки, крупные блоки, вы непременно напишите об этом. Это главное, главное!
Он говорил, буквально захлёбываясь, блестя глазами, чуть не подпрыгивая на сундуке, стараясь как можно лучше втолковать всё это, объяснить такую важность, грандиозность. Павел поразился, сколько энергии, сколько прямо-таки фанатизма в этом щуплом, безукоризненно одетом старичке.
- Вы упустили, - напомнил он, - что печь эта крупнейшая в мире…
- Пустяки, это как раз меньше всего имеет значения, да и проходит она в лидерах всего-то ничего, сейчас в Н-ске будут сданы две покрупнее, так что не знаю, насколько данный факт имеет даже, так сказать, публицистическую ценность… Конечно, можете упомянуть, но главное - решение сложнейших, подчёркиваю, сложнейших научно-технических задач!
- Можно вам позвонить? - - спросил Павел. - Вы живёте в Москве, я понял? -
- Э, если это можно назвать жизнью! По полгода на объектах, застать меня дома - трудное дело, однако… Минуточку! Однако, кажется, пустили дутьё!
- Идёт! - раздались голоса.
Всё у домны пришло в движение. Пытались прислушаться к трубам, прикладывали руки к соплам фурм: дрожат ли они под напором? - Векслер и Павел присоединились к толпе, хотя, собственно, делать было нечего, и ничего видимого не происходило.
Вдруг из-за домны раздался панический крик:
- Обер! Прорывает дутьё!
Фёдор Иванов так и кинулся туда, проталкиваясь, и за ним побежали многие.
- Не мешайте! Не мешайте! Отойдите! Не заслоняйте свет!
Но толпа сгрудилась так, словно там человека задавило. Слышались стук, звяканье, сдавленные от напряжения выкрики:
- Держи! Подтяни! Хар-рош… Затянули.
Все облегчённо заулыбались.
- Горит! - раздался торжествующий вопль уже с передней стороны домны. - Горит, товарищи! Гори-и-ит!
Тут уж поднялось настоящее столпотворение. Кто успел - прилип к глазкам. Их было мало, всего несколько, и были они укреплены на фурменных приборах как впаянные подзорные трубы с крохотными стёклышками окуляров. Образовались очереди к глазкам, и Векслер скромно стал в хвост очереди, а Павел за ним.
- Темно.
- Не вижу.
- Ага, ага, теплится!…
- Горит, горит!
Вот, оказывается, как зажигаются домны. Не спичкой. Раскаленные потоки воздуха вдуваются через фурмы, до такой степени раскалённые, что поджигают всё, потому говорят: задувка.
Передние выбирались от глазков с сияющими лицами, словно бог весть каких чудес насмотрелись:
- Ну, это ещё дрова горят.
- Горят дрова - загорится всё.
- Поехала!…
- Ну, братцы, теперь можно сказать: плоды своего труда вы видите!
Дошла очередь и до Векслера с Павлом. Если глядеть в глазок, он представлялся чрезвычайно длинной трубкой, заполненной стеклом, от чего чувствовались лёгкие искажения. На том конце трубы красно светились неподвижные угли. Ничто не полыхало, не двигалось, только громоздились эти красные куски. Вот и всё.
А вокруг - поздравления, пожатия рук, радостные улыбки, хохот, собирались качать Фёдора Иванова, он отбрыкивался, боже мой, какой праздник, какая радость!…
- Ну, что я говорил? -
- Пой-йдё-ёт!
- Ладно, ты, Иванычев, не забывай недоделки!
- Вздули самоварчик, ну-ну…
- Лиха беда начало.
- Вот я т-те дам - беда! Плюй через плечо!
- Тьфу-тьфу-тьфу!
- Ну, всё, теперь вы, строители, наши почётные гости, а хозяева мы!
- В добрый час!…
Павел наткнулся на Илью Ильича, начальника цеха, с которым стружку вместе кидали. Он был всё такой же - незаметный пожилой рабочий, да и точка, держался сбоку, тихо посмеиваясь.
- Вам этого не понять, - сказал он Павлу, - отчего так радуются.
- Почему? - Я понимаю…
- Я вам говорил, помните? - Какою ценой. Ах, люди хорошие!…
Векслер, хитро смеясь, поманил пальцем Павла. Сказал на ухо, прямо захлебываясь от смеха:
- А хотите, так и быть, продам вам колоссальный факт? -
- Что? -
- Сегодня - понедельник.
Павел не понял, подумал, что старик его разыгрывает, и, на всякий случай улыбаясь, продолжал смотреть вопросительно.
- Не понимаете? - Что значит не доменщик! Ни одна домна в мире не задувалась в понедельник. Традиция! Примета! Это у металлургов так же свято, как, знаете, у моряков не свистеть на судне, или что там у них? - Вы замечаете: на всякий случай никто не говорит на эту тему, как будто ничего не случилось. Это потом заговорят. Все помнят, все-е, а никто не говорит. Представляете, культурные люди, с ужасно учёными степенями - и те сегодня на подписании акта возражали, едва ли не главное возражение! Говорили: а что скажут рабочие, смена может отказаться, потому что небывалое дело…
- По-моему, никто слова не сказал.
- А вот! Правда, теперь случись что-нибудь… Не дай бог! Но, будем думать, не случится, суеверию же смертельный удар!… Чур, за выдачу такого факта присылаете мне лично экземпляр вашего труда тотчас по выходе в свет.
Он протянул визитную карточку, отпечатанную замысловато-парадно переплетёнными буквами. Всё не мог успокоиться:
- Нет, я вижу, мой факт до конца вами так и не прочувствован. Это тоже новаторство, но в области психики! Представьте себе, что вот сейчас, в двадцатом веке, где-нибудь в США, или в Англии, или в ФРГ ни за что не задуют в "тяжёлый день" даже, скажем, самую махонькую печурку, не говоря уж о таких колоссах! Нет, нет, вы напишите об этом, напишите! Я прав? -
- Да.
- Приглядывайтесь ко всему внимательно. То ли ещё дальше будет! - с загадочным видом пообещал Векслер. - Ну, что ж, пора обедать? - Пусть она, голубушка, теперь греется…
Павел заметил, что Славка Селезнёв прячется от него. Уже несколько раз мелькала его сияющая розовощекая физиономия и, скользнув взглядом по Павлу, тотчас проваливалась.
Наконец Павел увидел причину столь странного поведения: Славка был не один. Он принарядился, надел какую-то сверхспортивную куртку, ботинки на толстенных подошвах и осторожно водил под руку миниатюрную беленькую девочку с лукавыми глазками, ту самую, словно сошедшую с фотографии на стене, члена бюро. Он подводил её по очереди ко всем глазкам, они очень мило переговаривались и подолгу приникали к глазкам, словно там смотрели мультипликационные фильмы. Девочка понравилась Павлу, очень уж она была такое юное, свежее, непосредственное существо, хотя именно из таких и вырастают иногда самые отменные домашние диктаторши. "Ага, - подумал он. - Значит, он прав, оберегая её от моих мнений!" Он только посмотрел издали и не стал подходить.
Уже толпа почти совсем разошлась, у домны готовились остаться те, кому положено, как в цех прибежал, запыхавшись, повар Мишка Рябинин, как был в фартуке, только пальто сверху накинул:
- Уже растопили? -
Вокруг добродушно захохотали:
- Как же главного специалиста не дождались? -
- Эх ты, повар-голова, не "растопили", а "подпалили", учись хоть грамотно выражаться!
- Ври, ври! Задули!
- Гляди, учёный повар! Вот, перенимай опыт, теперь в столовке плиту только так задувай! - сказал Николай Зотов.
- А что? - - сказал Рябинин. - У меня печь - тут печь, только большая. Дров напихал…
- Во, во! Газетку скомканную сунул!…
Фёдор Иванов вынырнул из-за домны, грозно закричал:
- Колька! Что ты там баланду травишь? - А ну, давай мне, занимайся печкой!
Николай Зотов сразу же, втянув голову в плечи, послушно, как мальчик, побежал вниз.
- Вот охломоны! - восторженно сказал Рябинин. - "Занимайся печкой", говорит. Печечка! Печурка!… Ну, пошли, Паша.
- Куда? -
- Ко мне тёща из Ленинграда приехала, праздник, и сопротивляться не моги.
Глава 14
Дом у Рябинина был свой - добротный, ладно сложенный, повыше соседних. Стоял на высоком фундаменте, подальше от почвенной сырости, так что на крыльцо пришлось подниматься по лестнице.
И лестница сама была хороша - каменная, с узорчатыми перилами.
На просторной, хоть на велосипеде катайся, веранде стоял стол для пинг-понга. Отсюда высокая дубовая дверь вела во внутренние покои. Когда вступили в прихожую, блиставшую натёртым паркетным полом, вокруг оказалось столько дверей, что Павел опешил.
Рябинин принялся распахивать двери одну за другой, давая пояснения:
- Ванная. Гальюн. Кладовая. Фотолаборатория. Кухня. Кладовая. Тут жилая. Жилая. Эта пока пуста. Тут столовая.
- Широко живёшь, - сказал Павел, крутя головой.
- Живём на этом свете, а на том такого уж не будет, - сказал Рябинин задумчиво. - А вошло мне всё это ещё в ту копеечку!… И куска жизни как не бывало.
Прошли в большую столовую, где был наполовину накрыт стол, как это делается в ожидании гостей: что не требуется держать в холодильнике и что не горячее, то заранее можно выставить.
Обставлена была столовая добротно, дорогими и прочными вещами, но немодными. Например, стулья - отличные ореховые стулья, с бархатными пружинными сиденьями, с округлыми спинками, на которых имелась узорная резьба, полный гарнитур, но таких теперь не делают. Видимо, Рябинин на моду смотрел сквозь пальцы, а в вещах ценил их удобство и цену.
Бархат в доме был популярен: и на окнах тяжёлые бархатные занавеси сверх тюлевых, и на каждой двери - малиновые бархатные гардины, что приводило на мысль о пыльных ложах оперного театра.
На столе же, покрытом белоснежной скатертью, были выставлены бутылки бренди, французский коньяк "Наполеон", красная и чёрная икра, крабы и небольшое блюдо с тонко нарезанным ананасом.
Влетела пышная, знойная женщина с глазами-маслинами и чёрными усиками под носом, принесла большой поднос разнообразнейших закусок.
- Жена моя, - сказал Рябинин гордо. - Чудо-женщина.
- Мишенька рассказывал о вас, садитесь, не стесняйтесь, будьте как дома, - сказала чудо-женщина, любезно улыбаясь и показывая ряд золотых коронок.
Вслед за тем явилась бойкая старушка лет за шестьдесят.
- А я тёща, - представилась она.
- А тёща у меня, Пашка, - клад, а не тёща, - сказал Рябинин. - Я её больше, чем жену люблю. Современная старушка, золото-тёща.
- Значит, тебе повезло, - сказал Павел, смеясь.
- Это точно. Мне вообще везёт. Знаешь, иногда мне становится страшно: почему я такой везучий? - Что задумаю - всё исполняется. Даже трёхпроцентный заём - не успел облигации купить, трах-бах, выиграл. Пытались прицепиться: на какие деньги дом выстроен? - А я что, виноват, если я выигрываю? - Пришлось справки представлять, до того дошло…
- А на самом деле? - - спросил Павел.
Рябинин махнул рукой.
- Ещё изба была в деревне, на жену переписал, я её разобрал, перевёз материал.
- Каменная, что ли, изба? -
- Нет, конечно, бревенчатая, но легла, так сказать, за основу.
Павел прошёлся по комнате, осматривая потолок, пол, постучал пальцем в стену - звук получился, как если бы в скалу стучать: толстые, добротные стены.
- Одно время, - сказал он, - я мечтал иметь такой дом. Но как посмотрел, сколько это стоит… Один кирпич, если на складе покупать…
- Это у тебя неправильные представления, - перебил Рябинин. - Идеалистические представления. Частные застройщики не строят исключительно из складских материалов. Если всё покупать по казённой цене, без штанов, знаешь, останешься…
- Да, и я понял: чтобы выстроить недорогой дом, нужен талант. Ну, как это делается? -
- Известно, как делается. Входишь в контакт с нужным человеком, первое - ставишь водку, второе - платишь по-божески, а дальше только тяни быстрее. Ни для кого это не секрет. Ну, а что человеку делать? - Ты видел цены на кирпич, лес, гвозди, краску, железо? -
- Выходит, все частные застройщики - мошенники? -
- За всех на свете обобщать не хочу. А вот я - да.
- О, у тебя даже отопление водяное? -
- Да, свой котёл внизу. Идём, покажу.
Они пошли дальше по дому, осмотрев отопительную систему, подвал, не законченный ещё гараж, а затем мансарду.
Оказывается, под крышей была еще одна комната, очень уютная, но совершенно не используемая, если не считать того, что в ней хранились яблоки, россыпями покрывавшие пол, устланный газетами, так что запах там стоял, что в саду.
Всё было прекрасно, добротно, ново. Только хозяин сам очень уж как-то сдал за прошедшие годы. Располнел, обрюзг.
Конечно, и работа такая, думал Павел, постоянно у плиты, но всё же в свои годы, совсем ещё не старые годы, Мишка Рябинин мог бы выглядеть и помоложе.
- Хороший дом, ничего не скажешь, хороший дом, - сказал Павел каким-то фальшивым голосом и чувствуя, себя не очень весело. - А сколько времени ты его строил? -
- Ох, даже не знаю, как ответить. Если с самого первоначала брать, с накопления средств, - десять лет.
- Много.
- Много…
- А скажи, Мишка, - улыбаясь, сказал Павел, - сколько будет: сто сорок три на тринадцать? -
- Тыща восемьсот пятьдесят девять. Можешь проверить, возьми бумажку, - весело предложил Рябинин.
- Вот чёрт! - озадаченно сказал Павел.
Когда они вернулись в столовую, там стол ломился от еды. Торжественно расселись вокруг него вчетвером. Рябинин весело сказал:
- Вот теперь ты и оцени, какой я повар. Пробуй сперва суп и скажи: из чего? -… А что, поднимем по маленькой? -
- Открой мне тайну, - сказал Павел, - каким чудом "Наполеон" в Косолучье? -
- А! Наконец узрел! У нас это дурное поветрие на коньяк. Лично я его терпеть не могу, в гробу бы его видать, но у нас коньяк - это больше, чем питьё, это показатель. Кто достанет лучший коньяк - того и горка. Итак, чья горка? -
- Твоя.
- Это мамаша привезла, я ей специальным письмом заказывал: без "Наполеона" и ананаса не являйся. Золото мамаша! Ваше здоровье… Ты ешь, ешь, отвечай, какой я повар? -
- Ты великолепный повар, - сказал Павел, пробуя то одно, то другое. Из чего сварен суп, он не угадал. Шашлык был такой, какой, пожалуй, только на Кавказе водится, да и то не везде. К закускам было жаль прикасаться - так художественно оформлены, целые произведения.
- А! Жди одну секунду, я тебя сейчас убью! - закричал Рябинин, бросаясь вон.
- Расскажите, пожалуйста… да кушайте, кушайте. - Жена Рябинина протягивала ему всё новые угощения. - Расскажите, пожалуйста, что в Москве носят? - Хотя, конечно, вы мужчина!… Но бывают мужчины наблюдательные. Мы здесь в провинции совсем отстаём. Наверно, мы вам кажемся смешными? -
- Нет, почему… спасибо, спасибо, уже сыт, - бормотал Павел, страдая. - Почему же провинция… теперь, благодаря телевидению…
К счастью, раздались торжественные шаги, и Рябинин вошёл, высоко неся блестящий поднос с чем-то ни на что не похожим. Оно пылало самым настоящим огромным фиолетовым пламенем. Вероятно, облитое ромом и подожжённое.
- Суфле-сюрприз! - возгласил Рябинин голосом конферансье. - Чёрт возьми, дегустация так дегустация! Минуточку… вашу тарелку!