Он ощущал себя "солдатскою говядиной" в битве за Сытость, посланной неким Верховным в окоп передовой – чтобы подняться и идти в атаку. И, проверяя плотность обороны у врага, поднял над бруствером замызганную каску.
…На эту "каску" – "Агровестник" обрушил остервенелый шквал огня. На бздюшную, казалось бы, статейку в задрыпано-отраслевом журнале раскрыли вдруг членкорровские пасти маститые бульдоги с политбойцовским экстерьером. Недели три стоял вселенский лай в центральной прессе: "Вреднейшая утопия", "Маниловщина недоучки", "Чем отличается Митрофановщина от Прохорятины?", "Теория с булыжником за пазухой ", "Ниспровергатель из научной подворотни".
Осмелился лишь поддержать "утопию" народный академик Мальцев и полтавский хлебороб Моргун после того, как главного редактора "Агровестника" пинком спровадили на пенсию и заменили зав.отделом зернопроизводства.
И Прохоров каким-то шестым чувством тотально осознал: он сунул головешку в осиное гнездо охранников Голодомора: какая, к черту, здесь атака, поднимешься – изрешетят, прошьют навылет и раздерут в клочки.
Он отослал в журнал смиренно-виноватое покаяние, благодарил за критику и признавал, что сознает вредоносность своей утопии. Теперь он был под перекрестным наблюдением спецглаз, стал ощущать всей кожей липучие присоски слежки.
Спустя два месяца, когда почти все успокоилось, в академическом издании ВАСХНИИЛа, внезапно, чертом из табакерки выскочил аналитический обзор его утопии под авторством какой-то канадской корпорации "Монсанто". Ее научный аналитик в изысканно-издевательской примитивной форме (для генетических олигофренов), с доброжелательной интонацией размазывал по стенке стратегию бесплужного, лишенного подкормки хлебопроизводства. Детально и подробно щетинился в "отлупе" цифроряд: сколько азота, фосфора и калия уносится из почвы стеблями, листьями, половой и зерном. И эти микроэлементы нельзя восстановить ничем, кроме органики и, главное – химии.. Мульчировать, разбрасывать в стерню измельченную солому нечем, на комбайнах нет соломорезок и разбрасывателей. А так же нет безрядковых сеялок. И не будет. Поскольку перестраивать в СССР машинный сельхозпарк в угоду вульгарного, теоретического ПУКа, которым оконфузился "Агровестник", Госплан с Минсельхозом, конечно же, не станут. Ибо расчетливому, дальновидному Кремлю чужд волюнтаризм. К тому же треть всех кормов в животноводстве – ржаная и пшеничная солома и оставлять ее гнить на земле – это скорее проблема не агронауки, а медицинской патологии.
И главное: весь урожай, полученный без вспашки и без химзащиты сожрут мучнистая роса, табачная мозаика и прочая нещадность болезней, поскольку современный метод межлинейной гибридизации дает эффект гетерозисной мощности и устойчивость к фитопатогенам всего на три-пять лет. В дальнейших поколениях эффект сходит на нет, ибо накапливается рецессивный ген.
То был контрольный выстрел в голову. Защиту докторской диссертации Прохорова отложили на неопределенный срок. Понизили зарплату. Во взглядах ректора, которые он стал бросать на М.Н.С. Прохорова, отравленного безотвалкой, закоксовались профиспуг и затаенная надежда – а может уберешься сам, без увольнения и скандала?
После чего Василий получил письмо Ашота Григоряна.
– Ты кто? – угрюмо, жестко повторил Василий. Он вламывался в суть происходящего. Все туристические фейерверки кончились: Беггадик, скорпион, ватага диких псов, смышленый индикатор-медовед, стрела, торчащая из зада турка, рисунки Анунаков на стене и даже тот валун, чья масса неподвластная, на первый взгляд, бульдозеру, но уступившая плечу Ашота – от всей этой экзотики захватывало дух.
Но он, Василий Прохоров, оторван был от ДЕЛА. Письмо Ашота было насыщено зазывом к его, необходимому всем человекам, ДЕЛУ. И только потому он здесь.
– Посредник, – ответил Григорян. Бессочным и холодным стал его голос. В ответе лопнул, обнажив изнанку, момент истины.
– Между кем посредник?
– Между тобой и НИМИ.
– И кто ОНИ? Так называемые AN-UNA-KI?
Ашот молчал.
– Тебя ко мне послали?
– Да.
– Зачем?
– Чтобы привести.
– Сюда?
– Сюда и выше.
– За что такая честь?
– Твоя статья.
– "Что будет, если…?" В "Агровестнике"?
– И к ней реакция канадского "Монсанто".
– Что за контора? Я пробовал выяснить – не удалось.
– Всемирный регулятор материковых и континентальных квот зерна и продовольствия.
– И я ему как в глотке кость?
– Они реагируют лишь на планетарную проблематику. Таков их статус.
– Я стал угрозой для "Монсанто"?
– Пока гипотетической. Но ты взят на контроль. Как только ими будет обнаружена твоя делянка – тебя нейтрализуют без следа. Так что пора кончать с этой самодеятельностью.
– Вам известно о моей делянке? – Осведомленность Ашота оглушила, Василий был уверен в абсолютной сокрытости своего эксперимента.
– Она сделала свое дело. Время переходить к иным масштабам.
– Каким?
– ОНИ создали обширное и неприметное хозяйство. Там можно реализовать твой опыт.
– Где?
– Об этом позже. Сначала ты получишь зерна дикоросса с устойчивостью к фитопатагенам в 15–20 лет.
– Все-таки есть такой… его заполучили межлинейной гибридизацией? Кто мог сварганить такую работу здесь, среди скал?
– Увидишь утром.
– Ваш Арарат похлеще лампы Алладина… Ашот… сегодня самый лучший день всей жизни… подобный дикоросс… это глобальное решение проблемы!
– Первой ее половины. Вторая половина – сеялка сплошного безрядкового рассева.
– Которой нет и не предвидится в Госплане.
– Она есть. В однолошадном варианте.
– Ты это серьезно? Кто ее сотворил?
– Никита Прохоров. Твой отец.. Я обещал чай с медом. Пора разжечь костер. Здесь это можно.
– Ашот, я нашпигован дикой небывальщиной. Добавь еще одну, авось не лопнет голова. Тот валун при входе в грот не сдвинут с места два бульдозера. А ты его – одним армянским плечиком…
– Пустую скорлупу яйца, насаженную на спицу, повернет и муравей.
– Пустую – да.
– Валун тоже пустой.
– Что-о?
– Его средина выжжена, как эта пещера. Идем чаевничать. Выходим затемно, под утро.
– Сколько осталось? – спросил Прохоров. Он задыхался. Грудь всасывала воздух, но в нем отсутствовал кислород.
– Видишь гребень? Еще с полсотни метров.
Они добрались до каменного гребня, когда предутренняя чаша небосвода, висевшая над скалами, набухла сочной краснотой – ткни пальцем, брызнет студеной сукровицей восхода.
В каких-то тридцати шагах от них стеной стояло, бушевало ливнем грозовое непогодье – незримая стена удерживала всю эту вакханалию на месте. Будто обрезанное гигантским тесаком ненастье просвечивалось вспышками зарниц, зигзаги молний били из этой стены в скалы, свинцовая феерия дождя секла шрапнелью низкорослый сгорбленный кустарник, размазывала по камням расхлюстанную жухлость трав. Но в нескольких шагах от грозовой вертикали – в их зоне – сияло сиреневое безмятьжье раннего восхода. Василий зачаровано, оторопеловпитывал в себя границу двух противоборствующих стихий. Спросил Ашота, не отводя глаз от стекло-стены, непостижимо отделившей их от беснующейся химеры:
– Мы что… под колпаком? В аквариуме штиля?
– Бывает все наоборот: здесь громы, молнии и камнепады, а там вселенский рай.
– Где и когда бывает? И отчего зависит?
– Зависит от того: где турки, а где мы – отделался невнятицей Ашот. И круто сменил тему – зажмурься и ложись.
– Зачем?
– Поднимешься над гребнем – ударит по глазам.
…Ударило не по глазам. Скорее через них, в сердцевину враз воспалившегося разума.
Внизу у озера вздымался надо льдом надменно-черный корабельный нос. Махина гигантского судна угольного окраса впаялась в розовый восход. Она рвалась ввысь из ледяных объятий, из бирюзово -призрачной надскальной стыни. Окольцевали озеро неистово-изумрудные острова растительного буйства. Они светились кое-где янтарной желтизной: навис над Араратом поздний август и всё, способное плодоносить коротким приполярным летом этой высоты – плодоносило, сменив незрелую зелёность юности на жухлое бессилье увяданья.
– Лед в озере тает раз в десять лет – пробился к слуху Прохорова голос Григоряна – тогда судно всплывает и ползет на берег на два-три шага.
– Ноев… Ковчег!! – сквозь спазм в горле выхрипнул Василий.
– Он самый.
– Длиною… за сто метров…
– Сто пятьдесят на двадцать пять и на пятнадцать. И бортовой лацпорт его – шесть метров. Размеры больше, чем у крейсера Авроры. Подобный грузовой класс судов – "RO-RO", по русски "Вкатывай-выкатывай" с таким бортовым лацпортом появились в мире года четыре назад. Но из металла. А деревянных, как этот Ковчег, с его размерами нет до сих пор. Кишка тонка у нынешней цивилизации. И, по прогнозам корабелов, они не могут появиться в этом веке: у нас нет технологий для построения таких судов. И не растут уже такие деревья.
– Так значит … весь библейский миф – реальность: Потоп, Ковчег, где всякой твари по паре, Ной с тремя сынами…
– Те твари, что тебя одолевали, потомки Африканской фауны, выпущенной с Ковчега.
– Африканской?
– Ной, обученный ИМИ, строил это судно по ИХ чертежам на горе Килиманджаро, на высоте двух миль. Вся живность и геномо-банки были доставлены на Ковчег перед Потопом с предгорий и самой горы. Корабельный корпус сбит из килиманджарского олеандра, пропитанного смолою мумиё. Ной и команда лечились им во время плаванья от всех болезней. Она лечебна до сих пор и ценится дороже платины. За ней идет охота во всем мире.
...Они переступили зияющую шестиметровую прореху в борту корабля: лацпорт Ковчега. Первым вошел Ашот, струнно натянутый, наизготовку с арбалетом, как буд-то ждал засаду. За ним Прохоров. Он ощутил вдруг, как его плоть, прорвав собой тысячелетние завесы времени, растворяется в чужом, не Араратском измерении. Ледяную чужеродность источало все: надменно, отторгающе взирали на двух гномиков загоны-клети для давно истлевшего в веках зверья. Просмоленная массивность бревен метровой толщины, семиметровой высоты и всаженные в них кольца из тускло-желтого металла безмолвным инфразвуком рокотали о давящем гигантизме допотопных мастодонтов, когда-то размещенных здесь. Скорее всего то был правид африканских слонов. Загоны чуть поменьше, литые, водонепроницаемые клети на дне трюма, тысячи отсеков, прилепленных к отвесной, вздымающейся в сумрак бревенчатой перегородке – все это наваливалось на сознание людей нечеловечески гигантскими масштабами работы создателей Ковчега, их сверхзадачей – спасти и уберечь от живоглотно-планетарного разлива не только основные расы человека, но и как можно больше Божьих тварей. Оцепеневшим в потрясении разумом Прохоров представил мегатонны бывшей плоти. Рогатое, копытное, пернатое, шерстистое зверье, вся эта буйная начинка трюма орала, верещала и рычала, от тесноты и вони, от бесконечной качки и ударов волн. Она ежесекундно гадила, просила есть, билась о стены клеток, ломала ноги, ребра, в бессильном страхе вгрызалась в просмоленные перегородки, стены клеток. За ними нужно было убирать, кормить и успокаивать, разделывать и расчленять погибших. Нечеловеческим терпением должны были обладать соратники Ноя, отобранные им в команду для этой работы… и если сохранились на земле их пра – наследники, несущие в хромосомах самоотверженность и самоотречение своих пращуров, то именно они явились для Христа бесценным генофондом, на коем проросло его воззвание к потомкам: "В поте лица своего ешь хлеб свой…"
– Ной разместил всю живность в носовом нижнем отсеке трюма. На среднем ярусе, над клетями шестьсот квадратных метров занимало хранилище кормов. И холодильники.
– Здесь… холодильники, без электричества?
Ашот чуть усмехнулся.
– Мы дикари в сравнении с НИМИ и с Ноем. Мы даже не на подступах к их био-технологиям. Едва лишь начинаем подбираться.
– И все-таки, чем холодить без электричества?
– Мы уже можем получать ток в океанических поселениях – на буровых. За счет разницы температур придонных и поверхностных слоев воды. Но Ной использовал другое, что проще и надежней – скатов, с вживленными в них попарно электродами Их нужно было лишь кормить и каучуком изолировать бассейн от корабля. Резервуар для этих плавающих батарей есть на второй палубе, под каютой Ноя.
– И где она?
– В корме, на третьей палубе. И там же тысячи ячеек микро-сейфов для хранения геномобанка африканской и планетарной фауны. ОНИ доставили его на Ковчег перед Потопом.
– И что, все цело до сих пор?
– Металл практически истлел, разъеден солью. Осталось дерево: пропитанные смолой ячейки. Здесь, в этом озере, вода лежит слоеным пирогом, под пресными есть соленые океанические слои. Они не смешиваются. И в каждом слое свои обитатели. Они законсервированы со времен Потопа и размножаются между собой. Гибрид от скрещивания океанических и пресноводных бесплоден, не дает потомства.
– Как мулл от лошади и осла?
– Как мулл. Как выродок от человека с обезьяной. Чем сохранялась чистота Божественных творений, не допуская межвидового уродства.
– Все, что вокруг… пока не переваривает разум. Об этом знают научные круги, политики, историки? Здесь был до нас какой-либо исследовательский десант или экспедиция?
– Армяне сюда ходят сотни лет. Каталикос Симеон Еревацици при встрече с царицей Екатериной II передал ей в дар кусок обшивки корабля, пропитанный целебным мумиё. Многие предметы с Ковчега хранятся в Эчмиадзине.
– А русские здесь были?
– Ковчег увидел с самолета ваш летчик Росковицкий в шестнадцатом году. Его рапорт прочел Николай II и снарядил экспедицию. Она работала здесь почти полгода. Ковчег был полностью изучен: размеры, образцы обшивки и перегородок, особенность конструкции, кости и шерсть животных. Ковчег был сконструирован по образцу намокшего бревна иль айсберга – девять десятых под водой. Над океаном возвышались короткая мачта и вентиляционные устройства. Валы катились через палубу без сопротивления, автоматически захлопывая крышки вентиляций. Лишь потому корабль уцелел за годы плаванья.
– Пока работала экспедиция Росковицкого, в России произошел Октябрьский переворот. Материалы экспедиции попали к Троцкому. И без следа исчезли. Потом стали исчезать участники экспедиции… а в 21-м Троцким и его комиссарской бандой Арарат был передан младотуркам – единокровным иудеям и подельникам троцкистов.
– Т-твою м-мать… Где Троцкий – там всегда кровавая дыра распада. А после Росковицкого здесь были?
– В 47-м сюда вломились американцы с турками и водолазами. И стали раздирать Ковчег: выламывали доски, сдирали остатки сохранившихся металлов из геномо-сейфов, выпиливали образцы материалов из штурвала и лопастей рулей…
– С-с-скоты!… Отбросы бандитской Европы, без своей истории… Горбатого могила исправит!
– На следующий день на них обрушилась лавина камнепада, поднялась снежная буря. Из двадцати шести этих уродов издохло восемнадцать, в том числе шесть турок… и янки в панике смылись. С тех пор на каждую экспедицию рушатся лавины и камнепады. Незваных здесь жалят змеи, скорпионы, бьют молнии и ливни – как в этой стене за зоной. А на десерт – кусают и таскают продовольствие гиеные собаки…
– Ну и что турки?
– У них, наконец, хватило мозгов больше не зазывать сюда непуганых дебилов из-за океана и прочих европейских недоумков. Правительство закрыло доступ к Ковчегу. Официально разрешены были его поиски по отвлекающему туристическому маршруту: от Хамадана до Ахора, через Ахорское ущелье – к ледяному языку. Он спускается к глетчеру Абих II. Там стопятидесятиметровый водопад. Он обрывается вниз вдоль Черного ледника.
– К Ковчегу?
– К обросшей льдом скалистой глыбе, похожей на Ковчег. И экспедиции теперь приходят к выводу: все слухи о Ковчеге не более, чем миф. Нас это вполне устраивает. Те, кому положено по статусу побывать здесь, ищут контакт с нами. Или мы сами приглашаем их.
– Нужен особый статус личности, чтобы побывать здесь?
– Она должна быть встроена в систему планетарной гармонии, в заповеди Пророков.
– И кто здесь был?
– Махатма Ганди. Старший Рерих. Далай-лама.
– А из русских?
– Серафим Саровский. Вавилов. Пржевальский. Киров.
– А Сталин?
– О встрече с ним вопрос возник, когда он распознал главную этнозаразу и болезнь России, созрел до способов лечения ее. Но не успели: наступил 53-й, все оборвалось. Готовилось приглашение Георгия Жукова. Но он прогнулся под Хруща и протолкнул его в Генсеки. После чего ОНИ отменили приглашение. Теперь здесь ты. И заповедь для всех, без исключения: не разглашать того, что видел.
– Как можно перекрыть приступ болтливости даже у самых почтенных и молчаливых?
– Есть способ излечения подобных приступов.
– Киров и Вавилов…Я в неплохой компании. Еще бы избежать кончины, которая их настигала.
– ОНИ учли недоработки охраненья.
– Как…как все могло здесь сохраниться? По всему этому прошлись метлой тысячелетия!
– Как в Арктике, в Сибири находят мамонтов, еще вполне пригодных в пищу? Здесь схожий климат. Ковчег засыпан снегом девять месяцев в году. И он из просмоленного, не гниющего олеандра.
– Вокруг Ковчега желтизна созревших злаков. Все вызревает за три месяца?
– Бывает меньше. За два. Как в приполярной тундре. Идем. Пора работать.
…Они стояли по пояс в желтушно редком, клочками лезшем из земли диком злаке, уже налившем хотя и мелкий, но каменисто твердый колос: зернянка, полба?! Иль прародительница нынешних пшениц T. Timopheevi.?!
Смиряя ломившееся в ребра сердце, ощупывал и тискал в неистовом благоговении Василий колючие колосья.
– Она… родимая.?!
– Та самая. С тридцатью двумя хромосомами. С глубинной корневой системой в восемь-десять метров. Предполагаемая устойчивость в мучнистой росе и вирусу табачной мозаики на равнине 15-20 лет. Перепроверил трижды в Ереване и Ленинградском флоро-центре.
– Откуда она тут… во льдах, лавинах, в куцом двухмесячном лете… среди камней и скал?
– ОНИ создали ее перед прибытием Ковчега. ОНИ же высеяли рядом, кроме пшеницы, и корм для молокодающих – коров и коз. Мы зовем его Galega восточная. Неистребимый многолетник, нафаршированный протеинами и сахарами. Дает по триста центнеров уникальной кормовой массы с гектара и плодоносит без посева десять-пятнадцать лет. С ним рядом кукурузе делать нечего.
– Вон тот?
В пяти шагах от островка пшеницы размашистой и встрепанной куделью стеной стояла (по пояс!) травища с густым соцветием почти вызревших семян.
– Он самый.
– Ашот, дружище…великий армянин Ашот! Чем мне расплачиваться за царские подарки? – Пригнувшись, ладонями, щеками, всем лицом ласкал Василий драгоценный хлебный злак.
– Какие, к черту тут сады Семирамиды, Тадж-Махал… восьмое чудо света – вот оно! Великий дикоросс… вот с ним мы продеремся сквозь ханыг тупоголовых! Сквозь мразь член-корровского каганата – к свободной, сытой безотвалке…
– Рви колосья! – Вдруг стегнул командой сквозь зубы Григорян.
Василий дрогнул. Меловой бледностью наливалось лицо Ашота, истаивал с него загар. Подрагивал в руке наизготовку взятый арбалет.
– Ты что?
– Быстрей!! – Хлестнул тревогой Григорян.