Глава 55. Ярослава
Случайностей не бывает. Но то, что произошло с Ярой вполне можно считать случайностью. По крайней мере, она сама так считает.
Ну кто такой этот Литвинов? Какое мне дело до ваших кумиров! Своих забот по горло!
Ан нет, нет, холодная женщина. Ты можешь не хотеть, можешь не ходить на запланированные встречи, лишь тянешь время! Маленькая пакостница – судьба – все равно совершит роковой звонок в дверь твоей странной квартирки.
И он вошел! Загорелый до черноты, обросший и грязный, в дурацкой панаме, ты и подумать не могла! Очень светлый, очень необычный, очень-очень твой человек.
Яра не помнит, как прошел вечер. Ее мало интересовали люди, пришедшие с ним. Она смотрела и ее било, как током. Она слушала и не слышала. Весь вечер: сжав колени и чуть подавшись вперед телом, она впитывала в себя новое ощущение…
Что я нашла в нем? – в панике соображала девушка.
Все понимаю, но ничего поделать не могу, да и не хочу. Почему я должна отказывать себе в этом? Ведь ничего же не произошло! – сама себе быстро объясняла Яра. Ничего не произошло, только большие серые глаза, как зеркальное отражение ее взгляда, только голос, только тонкие пальцы по струнам… Мозги отключились. Слова были бесполезны. Оторвать ее сейчас от этого человека не смогло бы ничто!
Ночь, как взрыв многотонной бомбы…
Что со мной? Что со мной случилось?! – задыхаясь стонала Яра.
Зачем это?!
Природа взяла свое. Хитрющая такая судьба сидела на кухне, курила и тихо смеялась.
Получи, девочка!
Утром ответственная Яра, прибежав на работу, не смогла сочинять свои балансы.
Как глупо, бездарно глупо! – она внутренне вся металась, как в лихорадке.
Вдруг он уйдет? Ну почему я тут сижу? Надо домой! Надо было закрыть его! Нет! Я хочу к нему!
Впервые в жизни Яра боялась потерять мужчину. Остро понимая, что потеря неизбежна, она пыталась хоть как-то оттянуть, продлить мгновение вспыхнувшей, так внезапно любви.
– Ярочка, ты не заболела? – участливо спрашивали сотрудницы.
– Да, да, я заболела. У меня лихорадка! – пересохшими от желания губами шептала Яра. – Я должна идти, бежать домой!
Всю дорогу до дома она неслась, моля и почти умирая:
Пусть он останется! Ну, пожалуйста!
Влетев, задыхаясь в квартиру, она увидела абсолютно деморализованного Сашку. Он бродил по комнате и бормотал:
– Ты меня изнасиловала! Ты меня изнасиловала!
Яра с размаху опустилась на стул. Выдохнула заполнивший легкие горячий воздух. И победно улыбнулась. Еще один день жизни! А там, хоть трава не расти…
Саша остался на месяц. Никто не догадывался об их отношениях. Хотя, возможно, все знали, но принимали, как должное…
Александр Литвинов – поэт, композитор, певец. Псевдоним – Веня Д`ркин. Умер в Москве 21 августа 1999 года, в клинике Института Крови. Вечная ему память!
В ЦДХ шел концерт памяти Саши Литвинова. Ярослава пришла, не смогла не пойти. В первый раз полюбившая женщина смотрела на суету дележа того, что оставил после себя Веня.
Как в тумане видела она маленькую растерянную девочку Полину (– (вдову поэта, ставшего посмертно гением. Полина, с Сашиным сыном на руках, не пришедшая в себя после похорон.
Извечные девицы, явившиеся погреться в лучах славы. Застывшая Сашина мать, вжавшаяся в неудобное кресло. Угловой зал, плохая акустика, экзальтированная публика. Неизвестно откуда взявшаяся Анчута, с мировой скорбью на искусственном лице, падающая на колени перед матерью Саши.
Только что вернувшийся из Швейцарии, вездесущий Борька, увивающийся за Полиной.
Крутая певица – Валерия; профессионалы, любители, любовницы, друзья… В зале, в фойе, в буфете; толпятся, ахают, вздыхают, говорят о правах на записи и издания…
А над всем над этим – огромный экран с любительской фотографией Саши. Саша, в смешной киргизской шапке. Саша, прикрывший глаза и что-то поющий в микрофон.
Глава 56. Круговорот
Дерево на вершине горы, старая узловатая груша. И как ее туда занесло? Стоит уже сколько лет, не один десяток, наверное! Развесила почерневшие ветви, повыпячивала корни из каменистого уступа. Чем жила она все это время? Открытая всем ветрам, упорно цепляющаяся за жизнь. Слой за слоем сбрасывала листья, а их снова и снова выдувало, и сползали камни, обнажая корни, и сек ливень, и били молнии. Обуглилась макушка, ну и что? Она росла вширь и рожала, рожала бесконечные груши. Кому нужны они в этом пустом краю?
Поднимается кто-то в гору. Скрипят и осыпаются мелкие камешки под ногами…
– Куда ты идешь, человек?
– Просто есть хочу. Может осталось что-нибудь на земле, под слоем сгнившей листвы. Побитые морозцем плоды не такие горькие и терпкие… Там внизу, у твоих дочерей, все подобрали. Ты – моя последняя надежда.
– Что ж, поищи.
– Э, да у тебя тут целое богатство!
– Не торопись! Не погуби семечки! Хотя… Ты ведь понесешь их в себе… Значит, где-то далеко опять вырастут мои дети!
– Хм, мудрое дерево!
– Да уж, не глупее некоторых!
– Ха, ха! А обижаешься, как старая женщина.
– Постоял бы с мое!
– Зачем, я люблю ходить.
– Нет в этом правды! Ты похож на перекати-поле. Нет корней – нет Родины!
– А где твоя родина, Груша?
– Далеко… Там тепло и сыро. Там был большой сад, и наша мать росла вместе со всеми. Я помню себя маленьким зернышком, дремлющим в душистой темноте. Рядом мои сестрицы… Мы питались соком нашего плода и мечтали о большом мире: о теплой, рыхлой земле, о ветрах и дожде… Мы ждали своего часа. И он пришел.
– Кто? Час?
– Глупый! Пришел человек и собрал плоды в большую корзину. Наш дом переходил из рук в руки, пока, наконец, я почувствовала яркий свет и бесконечный воздух…
– Мама! Семечко!
– Сынок, не ешь его. Лучше брось, оно полежит в земле, пустит корешки, и из него родится новая груша.
– Правда?
– Правда…
– А можно, я посажу его во-он на той горе?
– Зачем?
– Вырастет дерево, и его будет видно далеко вокруг. Люди будут приходить и есть груши.
– Милый! Ну хорошо, идем…
Скрипит песок и камешки под ногами, осыпается щебень. Двое поднимаются в гору – мать и ребенок. В кулачке у мальчика – грушевое семечко. Мать помогает ему выкопать ямку острым краем каменного обломка.
– И они заботливо уложили меня, присыпали сверху сухой пылью.
– Полть бы, – сказала мать.
– А зачем ему вода? – спросил мальчик.
– Деревья пьют, как и люди…
– Я услышала, сначала звук, а потом почувствовала вкус настоящей воды! Они отдали мне последнюю. Так я и выросла…
– Ну, здравствуй, Грушевое Семечко! – сказал путник.
– Дерево замерло… А потом вдруг, ласкаясь, как к матери, пропело:
– Здравствуй! Мальчик!
Обнялись они и стояли. Перекати-поле, человек без корней, сеющий жизнь, где придется, и солидная Груша, впившаяся корнями в бесплодный утес… Человек и Дерево.
Глава 57. Рассуждения…
Могущество – это когда ты в состоянии совершить любое чудо, но не считаешь себя в праве этого делать. Потому, что каждое вмешательство в равновесие мира чревато непредсказуемыми последствиями.
Сила похожа на одеяло. Может показаться, что на всех не хватает. Это в том случае, если тянуть все время на себя.
Когда здесь беспрерывно идет дождь, значит где-то засуха. Не думай мы все время только о себе, многих неприятностей вообще не происходило бы. Мир устроен идеально.
Йоха – Йохан – Йоган – Иоган – Иоан – Иван – Ванька!
Йох – Йошка – Йош – Йешуа…
Йоха – Йо! Хо-хо!
Глава 58. Кастанеда по-русски
– Стой! Куда идешь-то?
– Не знаю. Куда глаза глядят…
– Глаза, обычно, глядят вперед, если голова твердо держится на плечах.
– Ага! Или если шея не поворачивается: отложение солей…
– Ишь ты! Умник!
– Какой есть.
– Стало быть, говорить не желаешь?
– Отчего не поговорить, если есть о чем.
– А о чем бы ты хотел?
– А ты что, на разные темы разговариваешь?
– Хм… С хорошим человеком не грех разговор поддержать. Потихоньку кое чему научился.
– Нахватался!
– Да ты, я погляжу, злой человек?
– Почему же?
– А потому: не зная меня, сразу записал в приставалы и неучи. Мол, пристал, старый дурак…
– …?
– Молчишь! Думаешь, долго ли еще рядом идти буду? Нет, с тобой долго не буду. Видать ты еще с тропы на путь не встал!
– Эй! Дедушка! Где же он? Что это он мне такое сказал? Эй! Путник!
– …, – нет ответа. Узкая тропинка вьется в траве. Кричат птицы. Над лугами поднимается пар. Скоро будет совсем жарко…
– Стоп, стоп, стоп! Где-то здесь есть дорога. Этот дед говорил же… Он свернул куда-то. Куда? А может, это я свернул, а он все время шел прямо… Не позвал меня, обиделся, подумаешь! Выберусь сам. Вон, женщина какая-то, у нее спрошу:
– Здравствуй, милая!
– Здравствуй… – (Э, да она молодая совсем! )
– Далеко ли до дороги?
– А куда тебе?
– Мне? Мне дорога нужна.
– Ты стоишь на дороге… – (Ты смотри, загорелая какая! )
– Тут дед какой-то про большую дорогу говорил.
– А, это он врал. Нет тут дороги, одни болота.
– Так, как же выйти?
– Не знаю, я только тут и живу, никуда не ходила.
– Где живешь? – Я оглянулся.
– А во-он там, – она махнула крепкой, круглой рукой в сторону, и я, проследив за ней глазами, увидел бревенчатый домик, спрятавшийся в деревьях.
– Одна живешь? – Она пожала плечами, и я невольно залюбовался их совершенной формой…
– Когда как…
– А родители где же?
– Там, – она опять взмахнула рукой. "Красивая!" – подумал я.
– Где тут попить можно? – Она рассмеялась, показывая ровные белые зубы и ямочки на щеках:
– Тетенька, дайте попить, а то так есть хочется, переночевать негде!
– Нет, я серьезно! Просто пить хочу, – меня немного смутила ее догадливость "Как будто мысли читает"
– Пойдем в дом, молока налью! – И я спешу за ней по некошеной траве, забыв даже о той тропе, по которой шел.
– Не боишься одна?
– А я не одна, ты же вот зашел…
– А если плохой человек?
– Это как?
– Ну, злой, грубый…
– Нет, у нас тут таких не бывало! – Она подает мне глиняный кувшин с молоком, и я пью ледяную, белую гущу.
– Останешься? – спрашивает она.
– Не могу, надо идти.
– Куда?
– Надо же, я забыл, куда шел! С этим дедом, с этой тропой… Все эти разговоры совсем выбили меня из колеи. Точнее, они сбили меня с дороги.
– Послушай, что ты ко мне привязалась?! – раздраженно спрашиваю я.
– Я? К тебе? – в ее глазах стоят слезинки. Глупые бабы!
– Ну, прости! Просто вы меня сбили, сбили с дороги, понимаешь?
– А куда ты шел?
– Теперь не помню… Видимо, куда-то по очень важному делу.
– Не помнишь? Значит, никуда ты не шел, просто брел наугад!
– Вот! Точно! Я шел, куда глаза глядят, а они глядели прямо… Там что-то было еще про больную шею…
– Ну да. А еще говорят: от дурной головы, ногам работа! – Засмеялась она.
– Все! Хватит! Я резко хлопнул дверью и вышел на крыльцо. Определяю, куда глядят мои глаза и иду широким шагом, не оборачиваясь, путаясь в стеблях луговой травы…
Кто ты, человек? Человеческое отродье…
Эй! Эге – гей! Кто здесь?
Кто здесь? Кто? Здесь? Хо-хо-хо!
Эй, ты, идиот!
Ты идиот… ты…
Эй, ты где?
Где… ты…
Хоть покажись, я же тебя не съем!
Съем! Ам, ням-ням! Вкусный человек! – Я слышу звук, напоминающий шорох, издаваемый бревном, которое волокут по сухим листьям. Холодно! Сырость пробирает до костей, мокрая одежда липнет к телу. Такое ощущение, что кто-то касается тебя стылыми, влажными ладонями… Бр-р! Гадость какая!
М-м-м… Человечек!
Ты чего меня облизываешь?
Не меша-а-ай! – Я дергаю ногой, попадаю во что-то мягкое и осклизпое. Тут же кто-то, или что-то пребольно кусает меня за ногу. В мозгу вспыхивает мысль: "Змея! Откуда?"
А-а-а…! – Ору, что есть мочи. Над ухом шелест:
Чего ореш-ш-шь!?
Меня кто-то укусил!
Это не кто-то, а я… – "Так, галлюцинации! Говорящие змеи!" – Прогоняю эту мысль, но уже всем телом ощущаю тяжелое давление чешуйчатых колец. И опять ору:
А-а-а!
Говорят, женщины в момент настоящей опасности испытывают сильнейший шок. Они просто столбенеют и все. Умирают, как кролики, молча. Я так не умею. И я ору и ору, полузадушено, пока не теряю сознания.
Фу! Какой глупый! Неинтересно, – огромное тело распадается, хватка ослабевает, и в разные стороны, фыркая, отплевываясь, бегут по кустам с треском и топотом сотни маленьких тел, перекликаясь и аукаясь. А меня начинает рвать, прямо под себя, на мокрую траву. Я выворачиваюсь весь, и выбрасываю, и выбрасываю из себя сгустки страха и остатки пищи.
Какой грязный!
Вонючий!
Пакость! Пакость!
Оставьте меня, – прошу я.
Ты сам пришел! Сам пришел! Нашумел, напачкал…
Да кто вы такие?
Ох, ох, ох! Куда пришел, путник? Глупый, грязный человек…
Я дорогу искал…
Тут нет, тут нет вашей дороги! Тут только наши тропинки, наши потаёнки, наше место… Прочь! Прочь! – Голоса сливаются в ночной темноте в один гудящий бас. И он гонит меня, бьет по вискам. О моя бедная голова! Я заболел, это – бред!
Лю-ю-ди! Помогите!
Какая пронзительная тишина! Что это? Я лежу в вязкой жиже, тело окоченело, перед глазами белая пелена. "Это конец!" – думаю я.
Нет, это только начало! – отвечает кто-то в моей голове.
Я лежу застывший, холодный, как лягушка в ноябре. "Вода в ушах, (– (соображаю, – поэтому такой шум". Закоченевшие руки и ноги не слушают меня. Я пытаюсь сесть, подняться, но падаю и падаю, подворачивая суставы. Я плачу совсем по детски, от страха и одиночества. В конце концов, мне удается поднести к глазам руку. Я вижу посиневшую кисть с грязными, обломанными ногтями: "Как у мертвеца". Но именно это наблюдение дает мне понять, что ночь кончилась, а окружающая меня белизна – просто туман. Он уже начинает клубиться, кое-где проступают силуэты кустов. Я вижу фрагментами: болото вокруг, кочки, какие-то ветки… Вот-вот взойдет солнце! Туман редеет, опускается ниже, и я могу видеть лесную опушку, деревья, подлесок, плавно переходящий в зеленый луг: "Забрел в болото, идиот!" Я ворочаюсь в сырой траве, подо мной чавкает ненадежная зыбкая почва, сочится водой. Встаю на четвереньки, потом ползу, то и дело утыкаясь лицом в лезвия осоки. Мне уже все равно, главное – добраться до опушки, там сухо.
Когда я, наконец, израненный, изрезанный, измятый и вымоченный выбираюсь на сухое место, солнце поднялось довольно высоко, но меня бьет озноб. Надо снять мокрую одежду и хоть как-то согреться. Рюкзак я потерял, или утопил, не помню. Где я – не знаю. Но я остался в живых! Негнущиеся пальцы пытаются стянуть куртку и рубаху. Я весь извалялся, теперь уже в сухом песке. Куртку и рубаху снял, но земля еще холодная, я трясусь и пытаюсь свернуться клубком.
– Э! Да никак, опять встретились?! – Я мучительно долго открываю глаза. Неужели! Мой давешний знакомый!
– Дедушка! – шепчу умоляюще. – Дедушка!
Старик наклоняется над моим скрюченным телом, качает головой. Снимает с плеча мешок, достает бутылку, откупоривает, льет себе на ладони остро пахнущую жидкость и начинает тереть мне запястья, руки, плечи, шею, грудь… Я тихонько постанываю, но не сопротивляюсь. Через минуту кожа моя становится красной, она горит. Тогда старик помогает мне подняться, закидывает мою руку себе за шею и ведет прочь от болот.
Солнце печет. Под ногами тропа, как раз для двоих, а на тропе стоит девушка и смотрит из-под руки
– Помоги, – приказывает старик. Она безропотно подходит и берется за меня с другой стороны.
– Дедушка!
– Что?
– А где дорога?
– Под ногами…
– Я шел! Я шел сам! Я уходил от обыденности и суеты, я ушел от соблазнов…
– Ты поругался со всем миром и попал в болото.
– Там кто-то чужой…
– Это ты везде чужой. Стань своим.
– Кому?
– А кому хочешь: лесу, дороге, болоту, женщине…
– Женщине?
– А почему – нет? Каждая любовь – это начало пути. Но, беда в том, что не каждая женщина для тебя – начало любви.
– Для меня?
– Конечно…
– Почему только для меня?
– Потому, что когда ты поумнеешь, если это случится конечно, у тебя не останется сомнений в верности выбора.
– Это как?
– Мир надо принимать таким, каков он есть. Не ты его создал, значит ты в нем – гость!
– А ты?
– И я… И она, – старик кивнул на молчаливо идущую девушку.
– Но я хочу быть хозяином!
– Ха! Создай свой мир! Но поверь, когда ты будешь на это способен, жажда власти давно перестанет интересовать тебя…
– Пришли, – сказала девушка. На холме, среди деревьев прятался бревенчатый дом.
– Заходите, – она распахнула дверь, и изнутри остро пахнуло свежим хлебом, нагретым солнцем деревом и еще чем-то, знакомым с детства…
Меня положили на кровать.
– Его надо в баню, – девушка негромко говорила со стариком, – я затоплю.
– Лучше принеси воды, я сам, – ответил дед.
Она подошла ко мне, поправила подушку и накрыла меховым одеялом. Потом они вышли, а я провалился в сон, часто просыпаясь от страха, что все это я вижу в бреду: нет дома, нет людей, нет солнца, а есть только ночь и болото. Но я слышал, как дед рубил дрова во дворе, как гремели ведра, успокаивался и спал опять.
Вдвоем они затащили меня в жаркую баню, раздели донага, и она не стеснялась. Румянец на ее щеках полыхал скорее от жара, чем от стыда. Они растянули меня на полке и старик, выбрав веник, с оттяжкой отхлестал мое непослушное тело, поддавая квасу на раскаленные камни, чтобы пар был душистым и плотным. Я впадал в забытье, умирал и рождался много раз, пока дед не сказал сам себе:
Хватит!
И вошла она, с чистым белым полотном и обернула меня, и вывела в предбанник, где я долго, с наслаждением пил взвар из трав и меда. Пот окатывал меня, лился даже из глаз. И опять повели меня в баню. Но дед уже не стегал меня, а легонько прошелся по искалеченной коже, окатил водой: горячей, потом холодной, и вконец расслабленного меня вывели на улицу.
– Завтра можешь хоть жениться! – пошутил старик.
– На ней? – спросил я, указав на девушку.
– Ага, если пойдет…
– По болотам за ним бегать, больно надо! – фыркнула она. И мы засмеялись.
Я опять спал, теперь уже без сновидений, а когда проснулся, был вечер, и тихие сумерки блуждали по комнате. Я сел на кровати, белая полотняная рубаха была на мне и шерстяные носки на ногах. Я усмехнулся, вспомнив, как в детстве, когда я болел, мама так же одевала мне носки на ночь. Я встал и пошел искать хозяйку. Они вдвоем с дедом пили чай под старой грушей в саду. На столе дремал самовар, вились ночные бабочки над керосиновой лампой, и мне опять подумалось, что я сплю.
– Добрый вечер, – сказал я, как бы в пустоту.
– Садись, чайку попьем. Хотя ты, наверное, теперь есть хочешь? Мы-то уже поужинали, – заговорил старик, повернув ко мне удивительно умиротворенное лицо.