Женщина перестала плескаться и она медленно, не спеша, направилась к пологому краю. Как выбралась из воды, она вновь коротко оглянулась и встретилась с Максимом глазами. И сразу же исчезла за дверью-раковиной.
И тогда свет, неяркий и без того, уменьшился. Течение в бассейне сделалось чуть сильнее. Неуловимо изменилось и еще что-то – будто бы восприятие окружающего становилось нечетким, зыбким…
ОНИ подмешивают к воде и воздуху дурманящие составы?
Не сознавая, что делает, а просто повинуясь уже сложившейся здесь привычке Елагин тоже побрел на звон.
Массивная искрящаяся гранями резного хрусталя амфора отблескивала теперь вся алым. Она представляла собой совершенно глухой сосуд на кланяющейся подставке, высотою почти что в человеческий рост. Маленькое отверстие ближе к верхнему краю появлялось только в том случае, если амфору наклоняли. Сейчас она стояла наполненная вином доверху, о чем и возвещал звон. Каким же образом в ней восполняется содержимое? И что оно собой представляет? Похоже, это не простое вино. Или, лучше будет сказать, не только вино. А это еще и хлеб. Потому что каким-то образом этот напиток удовлетворяет и голод.
Вся процедура успела сделаться у них, уже, ритуалом.
Он держал чаши.
Женщина прилегала телом к прозрачной выпуклости, склоняя амфору. И некоторое время стояла так, не позволяя сосуду возвратиться в стоячее положение.
Затем он отдавал ей одну из чаш, наполненных до краев.
Они садились у основания кланяющейся подставки – и они пили; и женщина смотрела на него неотрывно из-под ресниц поверх небольшого красного озерца в руках.
Потом она принимала у него опустевшую прозрачную полусферу, вкладывала в свою – и относила к нише в стене, где исчезали использованные чаши и заменялись новыми.
И всякий раз она замирала около этой ниши, склонившись, как бы случайно.
Он тихо подходил к ней; ласкал ее живот, грудь, продевая руки у ней подмышками. Через какое-то время она оборачивалась к нему; ее полуприкрытые глаза улыбались, благодарили…
Едва ли ее так радует просто секс. Она благодарна мне за возможность БЕГСТВА в любовное сновидение. Покинуть этот кошмар, неизбывный и варварски роскошный, скрывающий где-то рядом жернова смерти. Сбежать хотя бы на время… А я вот не способен забыться… ну разве только – в последний миг .
Максим лежал неподвижно, раскинувшись на широком ложе. Все тело его казалось очень тяжелым, а его мысль, напротив, была воздушной и ясной. Но тем не менее возвращалась, конечно, на тутошние круги своя.
Этот плен… Как все-таки хотелось бы знать, кто и для чего нас в нем держит. Они пытаются укачать души состоянием безразличия и расслабленности. Насколько это возможно у знающих, что они – в клетке. Решетка снабжена различными финтифлюшками-погремушками. Наверное, чтобы не очень заметно было, что это – клетка. А также здесь гигиена, питание, тонко провоцируемый моцион…
И вдруг явилась картинка из памяти Максима. Яркая – несмотря на то, что это были событии довольно-таки далекого уже прошлого.
Биологический факультет, практические занятия, группа Елагина посещает виварий для лабораторных животных.
Конечно, специфический запах. Но как тут все аккуратно. Чистые ряды клеток. Поилки, корм… Ленивые отъевшиеся зверьки.
Но вот что поразило тогда Максима. Что сделало воспоминание это ярким, не позволяя затеряться среди многих подобных. Вдруг некоторые морские свинки, одновременно в разных концах вивария, начали метаться по своим клеткам. Они все издавали пронзительный писк и они отчаянно, заполошно бились о прутья. И не возможно было не видеть, что зверьки охвачены ужасом. Елагин даже невольно поискал взглядом в помещении… скажем, крадущуюся и с горящими охотничьим азартом глазами кошку.
Но ничего подобного не было.
Старый испитой лаборант, заметив недоумение первокурсника, ухмыльнулся.
– Они всякий раз так мечутся, – произнес он, – если вон там (и палец в толстой желтой перчатке указал в стену), в лаборатории, идет острый опыт… Чу-увствуют!
Максим не испытал тогда никаких особенных эмоций, получив эту информацию. Такая уж судьба у примитивных зверушек. На то они есть лабораторные, чтобы на них проводили опыты. Елагина лишь удивило само явление: толстая стена вивария не пропускала никаких звуков – каким же образом эти зверьки догадывались…
Теперь же мысли Максима были совсем иные.
Какое право мы имеем ставить "острые" опыты? Нет, назовем вещи своими именами: почему мы со спокойной совестью прибегаем к ПЫТКАМ живых существ?
Что он представляет собой такое, этот наш произвол? Неужто право Совершенного Организма, "венца творения"? Не будет ли честнее сказать – ПРАВО СИЛЬНОГО. Все так просто: на этой планете нет более могущественных видов существ, чем мы. И вот поэтому мы считаем: нам все позволено.
Мы рассуждаем приблизительно так. Я узнаю, как мне лечить мое сердце, вскрыв тысячи сердец существ соответствующего строения, но… "примитивных". Ну то есть более слабых. Ведь мы забыли, что сказано: какою мерой ты меряешь – такою будет отмерено и тебе. Хотим победить болезни, а они множатся… Не потому ли современный человек болеет чаще зверей, что это плата за боль, какую он причиняет сам? Мы видим нашим болезням тысячи причин, а она одна и простая: так совершается Высшая Справедливость.
Максим не выбрал путь научной карьеры. Окончив университет, он просто преподавал в школе. И нынешнее положение его не могло быть, следовательно, "воздаянием по делам его". Но ведь и заманившие меня в сверкающую небесную ловушку – не Господь Судящий! Не Бог и даже не боги. А… да просто какие-нибудь очередные "венцы"! Творения, совершившегося на какой-нибудь там проксима-кассиопее. И нет им до того дела, чтобы меня судить, и чтобы отмерять мне тою или иной мерой. Они всего-то осуществляют на практике СВОЕ несомненное право сильного! ("Во имя и на благо", конечно.)
И снова память показала Елагину картинку, теперь недавнюю.
Жаркий полдень. Звенящая насекомыми просека в июльском лесу. Безоблачное яркое небо… и в этом небе медленно снижается диск, сверкающий ослепительно и бесшумный.
Какой огромный… какое совершенство форм, и какая мощь!
И младшенькая поднялась из травы и замерла в восхищении, выпустив из рук бабочку. И – тревожные, расширившиеся от ужасного предчувствия глаза жены. Крик ее: "Нет! Не надо, Максим! НЕ НАДО!!!"
Но он бежит.
Сначала – потому что ему так хочется посмотреть посадку этого дива, о которых только читал, не веря. Потом – потому что он… не может уже перестать бежать! И он бежит совершенно помимо воли. И вот он уже бежит… по воздуху.
Так что его теперь ждет?
Зажимы, приспособленные для фиксации человека? Премудрые наточенные ланцеты со встроенным управлением? Электроды, вживленные в его внутренние органы?
Возможно и такое, конечно. Но это – вряд ли.
Столь развитые "собратья" успели уже, надо думать, расшифровать структуру живого тела вдоль, поперек и вглубь. К тому же ведь оно может быть у них вообще… другое.
Так чем же может он интересовать их в качестве объекта для опытов? Чем?.. Наверное, уж если этим венцам остается еще хоть что-нибудь изучать, так это… ДУША. Неосязаемая и незримая сущность, которая представляет собой наиболее загадочное во всей Вселенной. Как и наиболее уязвимое.
Да!
Скорее всего вот именно в этом дело.
Душевное равновесие. Перед венцами эта проблема должна стоять очень остро. Мир внутренний ведь хрупок и уязвим. Стремительные перемены во внешнем нередко создают напряжения, которые способны повергнуть внутренний мир в упадок, сотрясти до сокровенных основ. А иногда и вовсе разрушить. Особенно, если перемены это необратимые и всеобщие. Какие принято называть грохочущим и веселым словом ПРОГРЕСС… Душевное равновесие расшатывается слишком бурно развертывающимся прогрессом даже у нас, людей. Какие же тогда проблемы должны возникать у них – в результате их головокружительного технологического прогресса?
Они должны быть бичом их мира, эти проблемы. Являть собою хроническое их социальное бедствие. Ставить ребром вопрос, который постоянно требует неотложных и тщательно продуманных действий. А это значит – и постоянных исследований, экспериментов.
И в том числе – "острых" опытов.
Кто представляет собою идеальный для них объект?
Конечно, братья по разуму. Меньшие, разумеется.
(Элементарно, Ватсон.)
Елагин лежал, не двигаясь. Его глаза были устремлены в расписной сводчатый потолок, но едва ли он в этот миг что-то видел.
Он чувствовал, он был уверен вполне, что рассуждения его правильны. Что он понял, где он сейчас находится и в каком качестве.
Итак, за стеной чертогов (он улыбнулся) располагается нечто гораздо более страшное, чем все то, что помещало туда его воображение, распаляемое ощущеньем опасности.
За этой перегородкой… ЛАБОРАТОРИЯ. Где ставят "острые" опыты. И не на телах, а на душах . И души, попадающие в эти невообразимые эксперименты… кричат . И этот крик слышен сердцем. Слышен обитателям человеческого ВИВАРИЯ при этой дьявольской лаборатории, находящимся пока "вне опыта"…
Да, вот что представляет оно собою – то, что время от времени как бы накатывает сквозь стену. Это волна отчаяния подопытных, на которых венцы совершенствуют свое знание.
Шок осознания истины был огромен. Елагин погрузился в себя, в океан отчаяния, потеряв контакт с окружающим.
Наверное, он именно поэтому далеко не сразу заметил, что в комнате присутствует новый звук. Такой, которого ему не доводилось еще отмечать в чертогах . Вибрирующее потрескивание. Оно доносилось откуда-то слева и потому Елагин осторожно перекатился на бок…
Женщина спала очень крепко.
Иначе бы она обязательно проснулась.
Она кричала бы и билась, наверное, если бы обнаружила, что сейчас происходит с ней.
Из темной деревянной панели над ложем выходил шнур.
Его не существовало здесь еще несколько мгновений назад. А также, не существовало отверстия, через которое подобный шнур мог бы быть введен в комнату.
Он был белесый и толстый. И вот – он двигался… шевелился , свободно и произвольно развертываясь во всяческих направлениях. Когда ему случалось перегнуться наиболее круто, усиливался электрический треск – тот звук, что и отвлек собою внимание Максима от созерцания пространства догадок.
Шевелящийся шнур был подобен слепой змее. Но действия, производимые им, отнюдь не казались слепы. Они являли, напротив, полное впечатление программируемой микронной точности. Шнур методически опутывал тело женщины. Накручивался на него виток за витком, с однообразной последовательностию скрадывая, все более, живые изгибы плоти.
Текучая белесая змея, на глазах Елагина, уверенно плела торжествующий, глухой кокон. Колени… бедра… и, вот теперь, уже живот женщины – последовательно исчезли на глазах у Максима под этот витой покров.
И тонкая паутина разрядов статического электричества секла воздух.
Схватить бы и разорвать – вот сейчас – коварнуюмеханическую змею! Конечно, она есть зло! Не для того же она пришла, чтобы передать привет от своих создателей. Она приползла убить. Или же, скорее, обречь на худшее, чем любая смерть, которую только можно себе представить. Так ВЫРВЕМ ЭТО ЗЛО С КОРНЕМ!!!
И вдруг Максим осознал, внезапно, что он НЕ МОЖЕТ И ШЕВЕЛЬНУТЬСЯ.
Он был искусственно обездвижен. По-видимому, с помощью какого-то излучения, блокирующего нервные центры. Парализован. Точнее – нет, Елагин ощутил над собою действие той же силы, какая сделала его не способным перестать бежать в тот момент, когда его поймала сверкающая тарелка.
Потрескивая, текучий кокон добрался до шеи женщины. Скрыл нижнюю часть ее лица… лоб… и волосы. И завершился подобием круглой шапочки на ее макушке.
Разрядный треск участился и перешел в ровный высокий гул. А после того и в свист – резкий, воспринимаемый на пределе слуха. Пронизывающий, как лютый холод.
И в это же мгновение статические разряды, окружившие кокон, слились в сияние. На ложе рядом с Максимом лежало будто бы белое веретено огня. И вот, оно внезапно все вдруг поднялось в воздух, почти на метр, и медленно поплыло к темнеющей панели резного дерева. К месту, откуда выходил шнур.
Сейчас навстречу этому кокону распахнется какой-нибудь потайной люк, подумал тогда Максим. И приготовился внутренне – если к нему вернется способность двигаться – прыгнуть и проскочить вослед.
Но ничего подобного не произошло. Светящееся веретено просто кануло на его глазах в стену, как будто в воду. Через мгновение Максим бессмысленно колотил кулаками по непроницаемой сплошной панели, изображающей темный бук.
…Раскинув широко отбитые руки Елагин лежал на ложе. Сознание было ясным, как никогда еще с момента его пленения. Максим хорошо представлял себе то дальнейшее, что его здесь ждет.
Ему достаточно дали времени, чтобы привыкнуть к женщине. Не полюбить, конечно, как он любит жену, но – сблизиться… настолько, чтобы узнавать уже сердцем ощущения ее сердца.
И вот они ее забрали в лабораторию.
И теперь, когда Елагина пронижет опять волна отчаяния и боли, которая приходит из-за стены… все это будет для него иначе уже! Потому что воображение нарисует ему не просто страдания каких-то неизвестных людей. Ведь чувствовать, что рядом с тобой терзают кого-то, а ты не в силах помочь – это жутко, конечно, но это все-таки выносимо. Но ежели тебе прекрасно известно…
Песни никаких струн уже не погрузят затем опять в отупляющий вязкий омрак!
Но ведь они стремятся поддерживать у своих подопытных душевное равновесие до начала эксперимента.
Почему же они позволили мне увидеть, как они ее забирают? Что это?
Небрежность содержателя человеческого вивария или это…
НАЧАЛО ОПЫТА .
1999 (редакция 21.12.2007)
Месть изгоняющему
Уверовавшие будут изгонять бесов,
брать змей – и не повредят им.
Евангелие от Марка, 16:17,18
Благослови же делать, как делал Ты:
дай мужество изгонять бесов.
Молитва Меркнущего Терновника
Как если бы взорвался снаряд. Чего там – авиационный фугас. Причем не где-нибудь за окном… а прямо в животе Веспова, внизу, слева.
Такой была эта боль.
Она швырнула Арсения из сна в явь. И вот он теперь сидел, вздрагивающий и бледный, вцепившись в простыни.
В ушах у него все еще звучал собственный его вопль…
Арсений Веспов, человек без определенных занятий. Это – официально.
Арсений, изгоняющий бесов. Избавивший, милостию Всевышнего, сотни душ. Достигший, восходя по ступеням русского Посвящения, степени Меркнущего Терновника . Встречающейся не особенно часто даже и среди тех, которые могли бы хвалиться немалым опытом. Это – по сути дела.
Арсений перевидал их, возможно, не меньше тысячи. В одном человеке обыкновенно гнездилось несколько. И покидали жертву свою они с великою неохотой – сопротивлялись отчаянно, изрыгали проклятия, источали яд… Последний из одержащих редко не пытался хитрить: притаивался и делал вид, что будто бы одержимый освобожден уже полностью и бесов никаких больше нет. И были эти потуги у духов ада однообразными до наивности.
Как именно было дело шесть месяцев назад? – спрашивал себя Веспов, пока пил воду и тонкое стекло стакана в его дрожащей руке стукалось о его зубы. Шесть месяцев – инкубационный период …
И вот он вспомнил.
…Последний демон отделился от ее плоского, искажаемого безумием лица, как воздушный шар, поднявшийся со дна озера сквозь его поверхность. Исчадие преисподней зависло над остановленным, с черными трепещущими тенями, серым лицом. И медленно повернуло в сторону Арсения рыбью, с выпученными неподвижно глазами, голову. И сонно раскрылась пасть – не очень-то и большая, беззубая, напоминающая провал в пустоту кротовьей норы.
И демон выдохнул на Арсения медленное клубящееся, флюоресцирующее и перетекающее, живое облако.
А изгоняющий был измотан к этому времени поединками с четырьмя предшественниками последнего. А этот был именно последний, как ведал Веспов по верным, давно ему открывшимся признакам. И вот, наверное, именно поэтому изгоняющий допустил ошибку – расслабился. Он оказался полностью не готов. Он даже и не предвосхитил такую возможность: увидеть облако . И Арсений, вместо того, чтоб действовать, заворожено смотрел его прихотливые переливы, как будто бы любуясь диковиной.
Полупрозрачное и текучее, и такое мягкое – на вид – облако ударило в живот и грудь Веспова словно гранитный вал. Конечно же, это именно и был он – знаменитый плевок диавола , о котором его неустанно предупреждал Учитель. Отрава, месть изгоняемого, опаснейшая из всех напастей, какие только может испытать на себе практикующий экзорсист.
И вот, Арсений упал, бесчувственный, около ножек этой ветхой кушетки, на которой была распростерта женщина, освобожденная только что. И не омылся водою на семи травах , не выпил, совершая крестное знамение, святой воды, когда его привел в сознание ее муж… А следовало бы! Очень, очень следовало бы так сделать. Немедленно по близком знакомстве с плевком диавола. Но изгоняющий был как выжатый. Он полностью отупел от жестокой усталости напряженных дней. И он – ни о чем не вспомнил. Не только, что немедленно сразу после, но даже и вообще…
Мы грешные, как и все, – говорил, бывало, учитель Веспова. – Мы в состоянии ошибиться… но помните: изгоняющий – в точности, как сапер – ошибается один раз!
Исторгнутые демоны мстят; отрава, что изрыгают некоторые из них, содержит эмбрионы хлума и сарги . Сие есть преисподние существа иного порядка, чем те, которые стремятся своей волевой энергией одержать людей. Для хлума, сарги и некоторых других человек скорей инкубатор (как в американском фильме "Чужие", – усмехнулся тогда учитель, рассказывая).
Хлум вызревает медленно. Почти что не сокращая, даже, срок пребывания на земле носителя своего. Но человек становится безразличным и тусклым. И у него выпадают волосы. И он перестает различать цвета.
Иное дело сарг а . Его вынашивание откликается в тебе болью. Приступы ее коротки, как удар штыка, но почти что невыносимы. Нередко получивший в тело саргу помирает на третий или четвертый приступ, не выдержав такой боли. А демону безразлично. Он может перескочить в любого, кто окажется рядом с умершим, и дозреть в нем. Затем он разрывает изнутри носителя своего и проваливается в один из Нижних Миров. И там из него вырастает неописуемое чудовище, творящее уже такие зло и кошмар, о которых, милостью Божией, даже невозможно помыслить здесь, на земле…