И, пока Лариса осваивала этот неожиданный закон, Ника взмахнула пестрым одеянием – и оно какбудто само улетело с кухни в комнату, а Ника уже жаловалась на городское хозяйство и дворников, потому что недавно, вылезая ночью из машины, попала в колдобину и сломала каблук у выходных туфель. Она даже принесла на кухню туфлю с отлетевшим каблуком, чтобы Лариса оценила величину потери. Но Лариса вместо того задумалась, держа в руке тонкий и острый, словно стилет, каблук.
ЛАРИСА. Между прочим, если бы осуществлять план завоевания Кологрива, то этот каблук здорово бы пригодился…
Ника на это не сказала ни слова, и правильно сделала. Иначе завязался бы спор о том, стоит или не стоит уважающей себя женщине пускаться в такие авантюры, и Ника настаивала бы на активных действиях, а Лариса из чувства противоречия от них отказалась бы.
Так что в голове у Ларисы твердо засела мысль об осуществимости злодейского плана. И она засобиралась домой.
НИКА. Катись, только вынеси в кладовку картошку.
ЛАРИСА. Белых мышек боишься?
НИКА. Белой горячки боюсь.
Трепещущей рукой взялась Лариса за корзинку. Ведь знала же она, что есть в кладовке какой-то феномен, какое-то наваждение, но говорить об этом Нике не хотела из педагогических соображений.
И загадала тут Лариса – как развернутся события в кладовке, так пусть и получится со злодейским планом! Эта мысль помогла ей решительно отворить дверь и вступить в кладовку.
На сей раз она пробыла там подольше, и не потому, что рухнула в обморок. Белые мышки резвились на той же полке. Лариса героически на них уставилась, и ей показалось странным, что, шныряя, они как бы темнели на глазах, зато полка светлела. Лариса подошла поближе, мыши смылись, и тут все объяснилось. В пакете с мукой была прогрызена основательная дырка.
Лариса, на манер Людмилы, обозвала себя дурой фирменной, хотя вывалявшаяся в муке мышь, пожалуй, и самого Кологрива привела бы в смятение. Но у нее хватило стойкости не раскрывать тайну Нике.
Пророчество могло значить лишь одно – что паника окажется напрасной и план удивительно легко осуществится.
Домой Лариса помчалась на такси, но машину отпустила в квартале от дома, создав иллюзию приезда с работы на автобусе.
С Соймоновым она встретилась у подъезда.
Трудно описать Соймонова Валерия Яковлевича – тридцати трех лет от роду, разведенного, среднего роста и средней упитанности, инженера на среднем предприятии. Это был тот самый, фигурирующий в статистических отчетах гражданин, который ходит в кино пятнадцать с половиной раз в год, выписывает шесть и три десятых периодических изданий и поедает указанное в годовых сводках на душу населения количество мяса, молока и яиц.
Словом, этот среднестатистический жених со средней скоростью двигался к Ларисиному подъезду, ничем не выделяясь среди прохожих, и даже радуя чей-то взгляд своей среднеэлегантной внешностью.
Возвращаясь домой, Лариса опять впала в сомнение относительно плана, и поэтому обрадовалась Соймонову. Соймонов – это была вполне реальная надежда на мирное и будничное счастье, на семью, на ровные и хорошие отношения.
Она предупредила жениха, что задержалась по уважительной причине – Марианна справляла день рождения. В свое время они вдвоем познакомились с Соймоновым, и Ларисе было очень удобно завлекать его, прикрываясь неопытной в таких делах Марианной. Потом завлеченный Соймонов свел к нулю контакты с Марианной, так что поймать Ларису на вранье он не мог, а опоздание и хмель получили объяснение.
Доверив Соймонову стряпню ужина, Лариса побежала к Асе. Но не только из-за Диминых проказ – она хотела покаяться в шальных затеях, получить нагоняй и оставить безумные планы навеки. Ася могла ее легко встряхнуть и наставить на путь истинный – ведь именно Ася была инициатором совращения Соймонова, хотя речь сперва шла не о замужестве. И именно Ася сообразила, что он по всем качествам годится на роль образцового супруга. Соймонов, видя хорошее к себе отношение, сильно Асю зауважал, и дружбе Аси с Ларисой всячески покровительствовал.
Дима стирал в ванной. Лариса всунулась туда и узнала, что незнакомка ни словом не проболталась ему о своей рискованной затее. А Дима имел вид благополучного супруга, которого никто из дому выставлять не собирается. И, поскольку служебная инструкция не требовала от него контактов с лаборанткой из соседнего отдела, то он и не обременял незнакомку своим обществом.
Стало тут Ларисе немного противно. Подумала она, что и Кологрив, рявкни Валентина посерьезнее, так же отшатнется от Людмилы, или от той, что сменит ее, и будет ходить по редакционному коридору с безмятежной физиономией, А Людмила – или та, что сменит ее? – они-то как очухиваться будут?
И всплыл в памяти голос незнакомки, которая тут же, на кухне, так смешно и неловко боролась за этого Диму, время от времени бросая на Ларису взгляд бездомной кошки, прокравшейся я теплый уголок и ждущей – когда же выгонят…
И показалось Ларисе, что незнакомка чем-то похожа на Людмилу – разумеется, не характером, Людмила ввек не пойдет объясняться с Валентиной, а чем-то еще. Пожалуй, походкой, а может, и не только…
Ася неважно себя чувствовала, разговор не состоялся, и Лариса вернулась к Соймонову. Он успел принять душ, раздеться и лечь. Ужин ждал их на столике у постели. Лариса минут десять повозилась в ванной и пришла к жениху.
И было ей в эти десять минут смутно. Голосом Аси она внушала себе, что погоня за Кологривом не стоит близости хорошего человека Соймонова. Правда, Лариса прекрасно знала, что отношение Соймонова к ней еще не доросло до любви, но они с Асей вычислили, что через полгода среднеарифметический жених привяжется к невесте со всей душевной силой, на какую способен, а большего требовать нельзя ни от кого на свете. Но от этого Ларисе легче не становилось.
И забралась она под одеяло, и прижалась к жениху, как будто хотела сконцентрировать эти полгода в одном мгновении и привязать себя к Соймонову хотя бы благодарностью за его будущее чувство.
Но Соймонов, приласкав ее, завел какой-то совершенно неподходящий разговор насчет импортных спальных гарнитуров, квадратных метров и денег. Волей-неволей Лариса что-то отвечала ему.
И вдруг ее словно пружиной подбросило.
Далеко она из постели не улетела – помешало одеяло. Лариса села, встряхнулась и уставилась на жениха.
Она не могла восстановить его последнюю фразу, но интонация! За последние полтора дня она уже дважды слышала подобную – несколько покровительственную, малость снисходительную, хотя в целом – доверительную и добродушную.
СОЙМОНОВ. Ты чего?
ЛАРИСА. Ничего! Задремала и вдруг проснулась.
СОЙМОНОВ. Ты не слышала, что я тебе говорил?
ЛАРИСА. Я на секунду вырубилась, понимаешь?
СОЙМОНОВ. Значит, так. Мы с тобой не маленькие дети…
ЛАРИСА. Вот!…
СОЙМОНОВ. Что – вот?
ЛАРИСА. Как ты это сказал.
СОЙМОНОВ. Обыкновенно сказал. Значит, мы оба взрослые люди…
Несомненно, из этого вытекали какие-то важные выводы, но Лариса их проигнорировала. Она вдруг поняла одну довольно страшную вещь.
Хотя у Соймонова и достало ума не пользоваться грубоватыми сравнениями, но суть дела оставалась той же. Лариса и для него была не возлюбленной, а доброй и покладистой рабочей скотинкой, старой боевой лошадкой, с которой удобно идти по жизни в одной упряжке, которая и выбрана-то именно за это качество. Пестрый демон оказался прав – выплыло то, чего она раньше не хотела эамечать.
Мы с тобой не маленькие дети! Вот точно так же сказал Кологрив – мы с тобой старые боевые кони! И поддержал его Дима – ты же свой парень!
Возлюбленный, жених и сосед – так что же это? Неужели они правы? Чушь, бред и галиматья.
Лариса не слушала Соймоновских рассуждений и забыла, как только что сама прижалась к этому человеку в поисках спасения от грядущих глупостей.
А слышала она смех Повелительницы Коломбин – иронический такой смешок.
ЛАРИСА. Это невыносимо…
ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Сейчас тебе двадцать восемь. В будущем году, следовательно, двадцать девять. И так далее.
ЛАРИСА. Я искренне хотела… я делала все, что в моих силах…
ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. И потерпела крах.
ЛАРИСА. И все-таки…
ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. А ведь Коломбине дозволено все!
ЛАРИСА. Не знаю почему, но я боюсь Карнавала.
ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Никто не тянет тебя туда за ухо. Но запомни – Коломбине дозволено все!
ЛАРИСА. Я постараюсь обойтись малой кровью. Я рискну немногим. Ведь проучить всего одного человека – для этого не нужно Карнавала. Разве не так?
ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Попробуй.
Глава третья, в которой Лариса выходит на военную тропу
Следующий день у Ларисы был выходной. Она хотела заняться с Никой злодейским планом, но прихворнул Дениска, забюллютенила Ася, и Лариса с вязаньем перебралась на весь день к соседям. Ася бегала в поликлинику на процедуры, а Лариса мужественно играла в маленьких луноходиков, оружейный магазин и прочие, не предусмотренные детсадовским воспитанием, игры. Когда на вахту заступила Ася, Лариса пошла закупать продовольствие на два холодильника, потому что от Димы в хозяйстве проку нет. Потом она осталась с Дениской, пока Ася ходила к портнихе за платьем – она уже так располнела, что пришлось выпустить все швы.
Пообедали, разумеется, втроем, Дениску уложили спать и завели за чаем сугубо женский разговор.
АСЯ. Не мечись, как наскипидаренный кот, а выходи за Соймонова и рожай дите. Годы-то идут!
ЛАРИСА. Дите – это хорошо, но когда тебя считают рабочей лошадью…
АСЯ. А я, по-твоему, кто? То-то… Мне от тебя в хозяйстве больше пользы, чем от Димки. Он прекрасный человек для всех, с кем работает или в горы ездит. Я бы с ним охотно работала в одной лаборатории. Умница, спортсмен! Мальчик тридцатидвухлетний, сплошное очарование!
ЛАРИСА. Но он не считает тебя старым боевым конем.
АСЯ. Да пусть бы считал, но пахал со мной в одной упряжке!
ЛАРИСА. Не поторопилась ли ты все-таки?
АСЯ. Я хотела второго ребенка, и он у меня будет. Насчет Дениски врачи говорили то же самое. Как видишь, жива. Пойми, еще года два-три, и я не очень-то буду нужна Дениске.
ЛАРИСА. Что за чушь ты несешь?
АСЯ. Он растет. А я перехожу в категорию обслуживающего персонала. Рабочей лошадки, как ты говоришь. Ничего не поделаешь. Я и сама бы не хотела оставаться для него на всю жизнь центром мироздания. А так хочется все повторить – чтобы вот такусенький комочек меня, и я над ним со своей любовью…
ЛАРИСА. А потом?
АСЯ. Потом – не знаю.
До сегодняшнего дня Лариса как-то больше проникалась идеями старшей подруги. По натуре она не могла жить без лидера и пять лет назад выбрала на эту должность Асю. Ася же, подобрав Ларису в трудное для той время, искренне старалась ей помочь, и совсем уж приближалась к цели, но не вовремя приключилось свидание Ларисы с Кологривом у бокового портала музея.
В результате все аргументы Аси в пользу Соймонова оказались недействительными. Правда, оставался еще один аргумент, о котором подруги упорно молчали, и Лариса была благодарна Асе за это. А, наверное, стоило бы вспомнить этот аргумент, чтобы одним ударом выбить из головы все ее затеи. Но Ася ничего не знала о пестром демоне.
А следующий день начался с разгадывания сна.
Марианне приснилась очередная чушь, но на сей раз в ней участвовал корреспондент Геннадий Мошкин. Этот товарищ был высок, мрачен и малоразговорчив, а специализировался на сельском хозяйстве, велоспорте и концертах симфонической музыки. Так вот, во сне Мошкин скакал галопом на лошади, одетый в камзол и при шпаге, да еще и говорил с Марианной по-французски.
Корректура принялась выдвигать гипотезы. Зоя утверждала, что лошадь означает ложь, Людмила отказалась от обсуждения, потому что сбываются только сны на пятницу и понедельник, а Ларису больше всего заинтересовал фасон камзола – она хотела угадать, книгу о каком веке читает сейчас Марианна.
Дверь корректорской открылась. На пороге возник Мошкин. Он молча пересек комнату, оказался возле Марианны, и его лаконичная речь обращалась именно к ней.
МОШКИН. Привет. Дай до завтра два рубля.
И бежал постыдно Мошкин из корректуры, сопровождаемый всхлипами и загадочными возгласами о вещих снах.
Поджидал и еще один сюрпризец. Лариса не обратила внимания на то, что натюрморт на подоконнике не полон. Косметичка и фолиант имелись, а вот авоська отсутствовала. Ей бы задуматься, а она не задумалась. Ведь не бывало такого, чтобы по дороге на работу Зоя не отоварилась.
В середине рабочего дня у корректуры обычно выпадало около часа свободного времени. Оно употреблялось на буфет, торчание перед зеркалом, блуждание по редакции – словом, крайне бестолково.
В это никчемушное время Лариса и Марианна направились вдвоем к редакционному туалету. Корреспондент Елена зловредно обогнала их и скрылась за дверью. А навстречу по коридору шли Кологрив, редактор и какие-то незнакомцы. И в тот момент, когда все оказались возле заветной двери, из-за нее раздался умопомрачающий визг.
Мужчины остановились с разинутыми ртами, и при этом оказались в глупейшем положении – черт его знает, что там стряслось, а кинуться на помощь корреспонденту Елене никак невозможно – на двери крупно намалевана запретная буква "Ж". Лариса и Марианна тоже замерли от изумления, а потом Лариса кинулась на помощь, ибо хоть корреспондент Елена и была врагом корректуры "номер один", но явно попала в беду.
Марианна вскочила следом, и картину они увидели такую.
Елена в полуобморочном состоянии привалилась к стенке, а в бачке что-то остервенело плюхалось и возилось. Вдруг над фаянсовым краем, там, где кусок крышки был отбит, мелькнуло блестящее, вроде бы в чешуе, вроде бы щупальце, и коллегам стало жутко.
Но были уже в Ларисиной судьбе белые мышки! Мужественно схватила наша героиня палку от швабры и сбросила ею крышку с бачка.
Тут в туалет ворвалась Зоя, с необъяснимой отвагой склонилась над бачком и стала там что-то ловить полиэтиленовым пакетом.
Лариса заглянула и увидела здоровенного карпа. Вода постепенно наполняла бачок, карп успокоился и дал себя поймать.
Вышли из туалета в следующем порядке – впереди Лариса, за ней Зоя с пакетом, за Зоей прикрывающая отступление Марианна, а уж за Марианной – еще не пришедшая в себя Елена. У двери столпилось, наверное, полредакции, и раздавались возгласы вроде "Опять эта корректура!", "Сладу нет с этой богадельней!" и тому подобные.
Редактор попросил Ларису к себе в кабинет, где в присутствии Кологрива перечислил все корректурские прегрешения. Фигурировали там и чемпионат по катанию на роликах, затеянный вечером в редакционном коридоре, и таскание стаканов из типографского буфета, и громогласное исполнение оперных арий в рабочее время.
Очень не понравилось это Ларисе. Редактор отрицал ее женское право на маленькие шалости. А Кологрив соглашался. Но быть старым боевым конем Лариса более не желала! В ее ответной речи фигурировали обещанный и не купленный для редакционных нужд холодильник, несоблюдение типографией рабочего графика, создающее корректуре часы вынужденного безделья, и наглость мальчиков из секретариата, отношения к карпу, правда, не имеющая, но давно требующая возмездия.
Свою подчиненную Зою Лариса стойко выгораживала, ибо куда же девать матери семейства купленную по дороге на работу рыбину, как не в емкость с холодной водой? А если это воспрещается, так не посоветует ли товарищ редактор, чем Зое кормить семью – может быть, покупной жареной рыбой, от которой ее сиамский кот и тот нос воротит?
Говорила об этом Лариса и чувствовала, как злая улыбка раздвигает ее заалевшие, словно шиповник, губы, и меняется лицо – быстрая кровь бьет изнутри в щеки, и в глазах прорезается нестерпимый зеленый блеск! И весело ей было от этого, так весело, как никогда в жизни.
Словом, если бы не коломбинский азарт, не видать бы Ларисе победы и ошарашенного лица редактора, выразившего на прощание надежду, что в этот месяц корректура выполнила свой план по редакционным переполохам.
Но в корректорской Лариса появилась уже с каменной физиономией, из чего подчиненным следовало понять, что ей надоело расхлебывать заваренные ими каши, и они яростно взялись за работу.
Соймонов вечером не ожидался. Он жил с родителями, которые, невзирая на то, что брак с Ларисой был делом решенным, принимались иногда настаивать на соблюдении приличий.
Знай Лариса, чем обернется для нее эта ночь, она бы, наверное, дозвонилась до Соймонова и вызвала его к себе. Но промолчала ее интуиция, когда к концу смены Людмила попросилась переночевать – к ним-де гости приехали, в доме теснота, мама так прямо и велела – переночуй у кого-нибудь из подружек.
Поскольку Людмила неоднократно у Ларисы ночевала, не было никаких оснований отказывать ей и на этот раз. Тем более, что Лариса надеялась пронюхать какие-нибудь подробности их романа с Кологривом.
И пронюхала!
Людмила изнемогала под тяжестью тайны – Кологрив требовал конспирации. Никому в корректуре она не могла рассказать о своем романе. А смертельно хотелось! Но слушательницу Людмила выбрала самую неподходящую.
Увы, Лариса, на рабочем месте так язвительно комментировавшая газетные штампы, сама погорела именно на штампе. Видимо, если с полуночи до рассвета слушать одно и то же, критическое восприятие притупляется. Много было восторгов, но два слова втемяшились Ларисе в голову и били по мозгам – "море нежности".
И эта последняя капля переполнила чашу. Лариса не сообразила, что вышеописанное море омывает Людмилу лишь два-три раза в месяц, и что для неопытной Людмилы все на свете в этой ситуации сойдет за "море нежности". Штамп победил! Ларисиной гуманности хватило лишь на то, чтобы покормить соперницу завтраком, а после этого она мрачно констатировала, что угрызения совести молчат и руки развязаны.
Пока Ася тщетно звонила ей и посылала на поиски Дениску, Лариса свирепо приводила в порядок Никину обитель. Она сдала всю бутылочную коллекцию и купила себе и Нике по две пары самых дорогих колготок. Она вымыла окна и постирала гардины. На остаток бутылочных денег купила горшки с цветами и декорировала подоконник – сильно при этом сомневаясь в агрономических талантах Ники. Ох, не стоило Кологриву разбрасываться лошадиными титулами – Лариса-таки закусила удила. Напоследок она выстояла в очереди за растворимым кофе, и лишь к вечеру присела на диван и обозрела плоды трудов своих.
ЛАРИСА. Значит, послезавтра. Утром приду и сделаю тебе прическу.
НИКА. По-твоему, мне нужна прическа?
Она приподняла роскошные волосы и подбросила их вверх.
ЛАРИСА. Годится. Значит, настраивайся.
НИКА. А зачем? Главное – импровизация.
ЛАРИСА. Ты, пожалуй, наимпровизируешь…
НИКА. Коломбине дозволено все!
И позавидовала при этом Лариса, этак легонечко позавидовала ее беспечности и царственности, очаровательной беспроблемности и кокетливым башмачкам со старинными пряжками, а тут уж шаг оставался до того, чтобы примерить на себе все эти разноцветные доспехи, и осанку, и гордый поворот милой замаскированной головки с черной бархоткой на шее, и треуголку набекрень…