Дверь снова открылась, Жоан Мау-Темпо поднялся по лестнице, подгоняемый легавым, они снова вошли в тот же кабинет, кто это, он же из Вендас-Новас, тот самый, что имеете с Жоаном Мау-Темпо прогулялся до Террейро-до-Пасо, зовут его Леандро Леандрес, и теперь он говорит презрительно: Ты член подпольной организации? Жоан Мау-Темпо, как всегда вежливо и почтительно, отвечает: Нет, сеньор. А Леандро Леандрес опять: Рассказывай все до конца и не вздумай больше повторять одно и то же, из пустого в порожнее переливать, говори, сколько экземпляров вы распространили, почему опять появился местный комитет, почему он переносит собрания, сколько их было и кто на них присутствовал, нам твое имя назвали, и, если это правда, тебе живым отсюда не выйти, тебе же лучше, коли заговоришь. Но Жоан Мау-Темпо в этом не уверен и повторяет: Четыре года я не прикасаюсь ни к каким бумагам, кроме тех, что находил на улицах и на дорогах, а с тех пор столько лет прошло, что я и не помню, кто мне их тогда давал, только о работе думаю, клянусь вам. И хотя на этот раз повторился прежний разговор, те же вопросы и ответы, но теперь Жоана Мау-Темпо не били, не заставляли стоять столбом, он спокойно сидел в кресле, словно для портрета позировал, только душа его в страхе металась, как безумная, а побледневшая, но упорная воля настаивала: Молчи, ври, что хочешь, но молчи. И еще одно отличие было по сравнению с прошлым разом: присутствовал легаш низшего чина, который печатал на машинке все вопросы и ответы, но много бумаги ему не потребовалось, потому что разговор напоминал хождение по кругу слепой лошади на току, которая к концу дня уже месит ногами свой собственный навоз, но вот допрос окончился, и тот, кто писал на машинке, спросил: Где лежат свидетельские показания этого субчика, и Леандро Леандрес ответил: Вместе с протоколом допроса Албукерке. Он сам не знал, что сказал, ведь Жоан Мау-Темпо измучился, стараясь догадаться, кто назвал им его имя, а теперь он это знает - Албукерке, мучили его, пытали, чтобы вырвать признание, а может, он добровольно это сделал, или у него в голове помутилось - бывает иногда такое, - а ведь когда-то говорил: Если они сюда явятся, я буду стрелять, так и сделаю, а потом раскололся. Сейчас Жоан Мау-Темпо и не догадывается, что через несколько лет увидит этого Албукерке в Монте-Лавре, он станет протестантским пастором, вообще-то люди к разным религиям неплохо относятся, но как же он может обещать спасение всем, если не сумел спасти немногих своих товарищей, что-то он себе скажет в свой смертный час… но теперь Жоану Мау-Темпо и горько, и хорошо на душе - я ничего не сказал и меня, может, больше не будут бить и заставлять стоять столбом, а то не знаю, как бы я это выдержал.
Жоан Мау-Темпо вернулся в Алжубе, потом его перевели в Кашиас, и эти вести наконец достигли Монте-Лавре. Полетят письма туда-сюда, в которых Жоан и Фаустина Мау-Темпо обо всем точно договорятся, это ведь не шутки, все надо как следует обсудить, хотя встречу эту и не надо скрывать и сам полицейский откроет дверь, входи, мол; чтобы прибыть на место точно в срок, приходится все рассчитывать очень тщательно, ведь человек издалека едет: из Монте-Лавре в Вендас-Новас на телеге, из Вендас-Новас до Баррейро на поезде, может быть, в том самом вагоне, который вез Жоана Мау-Темпо и Леандро Леандреса, потом на пароходе - но второй раз в жизни увидит Фаустина море, этот необычной величины ручей, затем опять на поезде до Кашиас, здесь море оказывается гораздо больше. Ах, вот оно какое, море! И подруга, которая живет в Лиссабоне, встречает ее в Террейро-до-Пасо, она улыбается снисходительно и понимающе и говорит: Да, это море. Но она скрывает то, что не знает, каково настоящее море, не этот его кусочек, который можно охватить руками, заключенный между двумя мазками, а бесконечная текучая жажда, волны пенящегося стекла и пены, то бурлящая, го застывающая стихия, где водятся большие рыбы и случаются трагические кораблекрушения, ах, какая поэзия!
Конечно, и сведущим людям не все известно, вот и подруга Фаустины Мау-Темпо знает, что с поезда сойти надо в Кашиас, но где тюрьма? Ей не хочется сознаваться в своей неосведомленности, и она идет наугад: Должно быть, там… Стоит август, и раскаленное время приближается к тщательно обговоренному часу встречи, теперь им приходится спрашивать дорогу у прохожих, и становится ясно, что они ошиблись и им, уже измученным, надо возвращаться назад, Фаустина Мау-Темпо разувается - ноги ее не привыкли к туфлям, - она остается в одних чулках, и только бессердечные люди могут смеяться над ней, это же боль душевная, такое унижение, весь остаток жизни будет гореть в памяти: гудрон расплавился от жары, и после первых же шагов чулки прилипли, Фаустина их поддергивает, а они сползают, просто цирковой номер, лучший в сезоне, но хватит, хватит, мать клоуна умерла, и все плачут, и клоун не смешит, он ошеломлен, закроем же и Фаустину ширмой, пусть ее подруга поможет ей снять чулки так, чтобы никто не видел, мужчина не должен оскорблять стыдливость женщины, и вот она идет босиком, а мы вернемся домой, и если кто-нибудь из нас улыбается, то только от нежности. Когда Фаустина Мау-Темпо подойдет к тюрьме, черные от гудрона и кровавые от ссадин ноги засунет она без чулок в туфли, жаль, тяжела жизнь бедняков.
Кончилось время свиданий, посетители разошлись, а к Жоану Мау-Темпо никто не пришел, товарищи над ним смеются, глупые мужские шуточки отпускают: Она тебя знать не хочет, и не жди. А в это время Фаустина Мау-Темпо воюет, чтобы войти: Мой муж, его зовут Мау-Темпо, здесь, спрашивает она. Веселый часовой отвечает: Того человека, которого вы ищете, здесь нет. А другой измывается: Значит, вы хотите его в тюрьму засадить. Это у них такие развлечения, жизнь-то однообразная, они даже не бьют заключенных, этим делом заняты другие, но Фаустина Мау-Темпо в этом не разбирается: Он здесь, сеньор, вы сами его сюда привезли, потому он должен быть здесь. Разъярился воробей, закудахтала курица, боднул ягненок, ничего особенного, конечно, но в конце концов один из часовых полистал тетрадь и сказал: И правда, здесь, в шестой камере, но к нему теперь нельзя, время свиданий кончилось. И потому вполне понятно, почему зарыдала Фаустина Мау-Темпо. Эта колонна латифундийская разрушается, появляются в ней трещины, отваливаются куски у колонны с израненными ногами, теперь можно плакать и от этого, от всего, что перестрадала и еще перестрадает, настало время выплакать все слезы, плачь погромче, если сумеешь, Фаустина Мау-Темпо, может быть, тронешь сердце этих железных драконов, а если у них нет сердца, то вдруг им наскучат твои рыдания, и, поскольку ты слабая женщина, они не выставят тебя силой, плачь же, требуй своего мужа. Замолчи ты, женщина, пойду узнаю, может, в порядке исключения… Что это значит, Фаустина не понимает, а что, если он хотел сказать: возможно, тебе удастся повидать мужа. И окольные пути ведут к цели, выяснение вопроса займет не более пяти минут, но и этого слишком много для истосковавшейся Фаустины. Жоан Мау-Темпо окрылен надеждой, внушенной ему товарищами: Конечно, твоя жена пришла. И это правда, они обнимаются, Фаустина, Жоан, и оба плачут, он хочет знать, как дети, а она хочет знать, как он, три минуты уже прошло, как твое здоровье, а твое, работа у тебя была, что Грасинда, Амелия, Антонио, все здоровы, а как ты похудел, смотри не заболей, пять минут прошло, до свидания, до свидания, передавай там привет, потом договоримся, когда опять придешь, теперь-то я знаю, где это, больше не заблужусь, ну и я не пропаду, до свидания.
Навестят его и другие, но совсем свидания эти будут иные, более спокойные, придут дочери, придет брат Анселмо, придет Антонио Мау-Темпо и уйдет отсюда злой, хотя никто его не разозлил, и потом, уже издалека, посмотрит он на тюрьму с гневом - но по нему видно, что терзают его какие-то мысли, - придет Мануэл Эспада, войдет он серьезным, а когда уходить будет, его лицо озарится тихим светом, появятся и двоюродные братья и сестры, тети и дяди, кое-кто из них живет в Лиссабоне, но эти свидания произойдут в приемной, через частую сетку почти не видно собеседника, и полицейский ходит туда-сюда, слушает сетования заключенных и посетителей. Потянутся месяцы, длинные дни и длиннейшие ночи заключения, кончится лето, пройдет осень, настанет зима, а Жоан Мау-Темпо все еще здесь, на допросы его не вызывают, они забыли о его существовании, а вдруг он всю жизнь проведет в тюрьме, и однажды он совершенно неожиданно увидел Албукерке и Сижизмундо Канастро. Сижизмундо Канастро тоже арестовали, опять Албукерке, но об этом Жоан Мау-Темпо узнает позже, в Монте-Лавре, когда он услышит, что Сижизмундо Канастро отпустили, и они встретятся и обнимутся с легким сердцем: Я ничего не сказал. И я ничего не сказал, а Албукерке говорил. Сижизмундо Канастро мучили еще больше, но он смеется, а Жоан Мау-Темпо не может отделаться от некоторой грусти из-за того, что с ним так несправедливо обошлись. В шестой камере много разговаривают, обсуждают политические дела и другие вопросы, преподают и учатся, проводят уроки чтения, письма, арифметики, кое-кто рисует - настоящий народный университет, но это уже известно, обо всем не расскажешь, а то и вечности нам не хватит.
Сегодня он выходит на свободу. Прошло шесть месяцев, наступил январь. Еще на прошлой неделе Жоан Мау-Темпо чинил дорогу с товарищами по камере под таким холодным дождем, точно это был растаявший снег, а теперь он сидит и думает, что у него за жизнь, скольких уже судили, а его не трогают, некоторые уверяют, хороший это, мол, знак, и тут открывается дверь, и полицейский, как всегда, наглым голосом кричит: Жоан Мау-Темпо. Жоан Мау-Темпо становится по стойке смирно, как предписано тюремным уставом, и охранник говорит: Собирай вещи, да побыстрее. Как радуются те, что остаются, словно их самих выпустили, и кто-то говорит: Чем скорей ты уйдешь отсюда, тем лучше, с этим не поспоришь, весьма логичное заявление, словно бы мы сказали: Чем скорее вы мне дадите инструменты, тем быстрее я примусь за работу, - и какая же вдруг поднялась суматоха, точно мать сына собирает, один ему ботинки надевает, другой рубашку застегивает, третий пиджак натягивает, ну просто на аудиенцию к папе римскому наряжают, где еще такое увидишь, они совсем как дети, того и гляди заплачут, они-то плакать не будут, но Жоан Мау-Темпо не удержится, когда ему скажут: Жоан Мау-Темпо, у тебя же негу денег на дорогу домой. Он ответит: Товарищи, немного денег у меня есть, должно хватить. И тогда они начнут собирать деньги: один даст пять эскудо, другой десять, а у всех вместе получится столько, что и на дорогу хватит да еще останется, - и маленькие деньги могут выразить большую любовь, поймет это Жоан Мау-Темпо и не сдержит слез, он скажет: Спасибо, товарищи, прощайте, желаю вам всего самою хорошего, и еще раз спасибо за то, что вы для меня сделали. Каждый раз, когда кто-нибудь выходит на волю, повторяется этот праздник, таковы тюремные радости.
Уже темно, когда Жоан Мау-Темпо выходит из машины у дверей тюрьмы Алжубе, кажется, другой дороги чертова машина не знает, и вот он, свободный, стоит на тротуаре, а полицейский ему говорит: Ну. убирайся отсюда. Охраннику словно досадно видеть, как Жоан Мау-Темпо уходит, уж такие они, эти "полицейские, привязываются к заключенным, и разлука им дорого дастся. Жоан Мау-Темпо пустился бежать по улице так, словно за ним сам черт гонится, и еще оглядывался через плечо, не преследуют ли его: Откуда мне знать, может, полицейские так развлекаются, выпускают вроде бы на свободу и устраивают большую охоту - бедняга бежит и попадает в ловушку, его снова хватают, сажают в тюремную машину, и все хохочут, за животы хватаются, ой, потеха, никогда так не смеялся, даже в цирке. Они же такие изысканные остроумцы.
Улица пуста, да, она совсем пуста, и уже стемнело, к счастью, дождь не идет, но ветер, острый, словно бритва цирюльника, снует, проникает своим обнаженным лезвием под жалкую одежду Жоана Мау-Темпо. Он уже не бежит, ноги его не слушаются, дыхание прерывается, он разучился ходить и прислоняется к какому-то дому, хотя его мешок и перевязанный веревками чемоданчик весят немного, все-таки руки не могут их удержать, он ставит вещи на землю, этот человек столько тяжестей перетаскал, а теперь такой чепухи не поднимет, если бы не такой холод, прямо здесь и лег бы, у него слишком болит спина, чтобы стоять, но приходится терпеть. Мимо проходят люди, они в любой час встречаются на улице, на него не смотрят, каждый думает о своей жизни: У меня своих забот хватает, они и представить себе не могут, что стоящий на углу человек только что вышел из тюрьмы, где провел шесть месяцев и где его избивали, просто не верится, будто в нашей стране могут происходить такие вещи, кто говорит это, преувеличивает. Что будет делать Жоан Мау-Темпо в незнакомом городе, где нет ни одной двери, куда можно было бы постучатся и сказать: Товарищи, приютите меня на ночь, я только что вышел на свободу. Он знает такие дома у себя на родине, в Монте-Лавре, где жандарм Жозе Калмедо арестовал его, и теперь он туда возвращается, не сегодня, сейчас уже ночь, а завтра утром, на деньги, которые собрали люди, сами в них нуждающиеся, вот настоящие товарищи, но за их поддержкой ему пришлось бы вернуться в Кашиас, если это возможно по доброй воле, постучаться в дверь шестой камеры и сказать: Товарищи, приютите меня на эту ночь, я только что пришел, нет, он, конечно, спятил или заснул, несмотря на холод, так и есть, заснул, он уже не стоит, а сидит на чемоданчике и вспоминает - он уже раньше об этом вспоминал, но теперь вспоминает снова, - что можно постучаться в тот дом, где служит его сестра, и сказать: Мария да Консейсан, как ты думаешь, позволят твои хозяева мне здесь одну ночь переночевать? Но нет, он туда не пойдет, может, в других обстоятельствах они бы не обратили на это внимания, велели бы Марии да Консейсан постелить циновку в кухне - не спать же крещеному человеку на улице, как собаке бездомной, - но теперь, когда он вышел из тюрьмы, да еще такой тюрьмы, где сидел по такому обвинению… они, может, и согласились бы, да потом сестре, бедняжке, досталось бы, замуж она так и не вышла, все у одних хозяев работает, словно так ей на роду написано, кто знает, что они ей потом скажут, впрочем, это не трудно себе представить: Вот неблагодарность, в конце концов, если бы не мы, они бы все с голоду умерли, твоему брату его идейки дорого обойдутся: против нас ведь это, понимаешь, против нас, тебе мы друзья, и ты из-за брата не пострадаешь, но с этого момента он не должен появляться в нашем доме, смотри, я тебя предупредила.