Близилось утро. Стрелки каминных часов отмерили уже почти пять – после полуночи, и, стало быть, через два – два с половиной часа за окнами дома забрезжит тусклый осенний рассвет. В это, однако, верилось меньше всего – легче было представить, что утро не наступит никогда, никогда не кончится ненастье, и все они никогда не покинут этот дом, и вечно будет полыхать пламя в камине, и никогда не оплавятся до основания стройные свечи в старинных канделябрах.
И было понятно, кто распорядился таким фантастически странным и страшным даже образом, – тот, кто уже третьи сутки распоряжался всем этим безумством стихии за окнами, кто решил нарушить самый древний и самый главный ритуал на этой планете, определяющий смену ночи – днем и зимы – весною. И ему, казалось, это почти удалось.
Пять часов – немалый срок праздного человеческого общения – людям в гостиной не о чем было уже говорить – все молчали, и молчание, как ни странно, не было тягостным, тишина сейчас была нужна всем.
Незваный гость покинул их около часа назад – к тому времени уже готова была парная, и, получив от хозяйки дома пушистый махровый халат, банные тапочки и пару полотенец, он отправился выпаривать простуду. Болезнь и впрямь одолевала его все заметнее, однако настроение Лазаревича оставалось прекрасным – он беспрестанно шутил, рассказал дюжину забавных историй из собственной жизни и жизни хорошо известных людей, а некоторые едкие реплики хозяев, не обижаясь, парировал, легко превращая в шутки.
Его уход был воспринят с облегчением, хотя никто не демонстрировал этого явно. С тех пор они преимущественно молчали, изредка лишь перебрасываясь случайными репликами, – тишина нужна была сейчас им всем, но время, хотя в это трудно было поверить, все-таки двигалось вперед – он вот-вот должен был вернуться.
– Он там не залечился насмерть? – вяло поинтересовался маэстро, прерывая молчание. Из всех присутствующих он наиболее терпимо относился к Лазаревичу. Разумеется, о симпатии здесь говорить не приходилось, скорее, это было слегка презрительное безразличие, отстраненное безразличие гения. Маэстро не играл в гения, чуждого всему мирскому, но некоторые особенности поведения, свойственные, как думает большинство людей, личностям гениальным, были ему присущи.
Его умная жена объясняла это тем, что Герман Сазонов во всем, что не относилось к музыке, был человеком совершенно обыкновенным. Как всякий нормальный, средний даже, человек, он в той или иной степени подпадал под власть стереотипов и, сам не осознавая того, им следовал.
Сама же Мария реагировала на гостя куда менее отстраненно. Казалось, ее раздражает в нем все. Резкость, с которой она парировала его реплики, явно нарушала нормы гостеприимства, а порой и приличия, – это чувствовали все, и даже отрешенный сегодня более обычного муж несколько раз с нескрываемым удивлением пристально поглядывал в ее сторону. Сама она чувствовала это остро, болезненно даже и пыталась сдержать себя, но каждый раз, услышав мягкий, источающий самодовольство голос, срывалась и отвечала очередной дерзостью. Не сдержалась она и сейчас:
– Такие не умирают.
– А ты его не жалуешь. – Это был Лозовский. Журналист и его сильно раздражал, это было совершенно очевидно. Он не вступал в полемику и преимущественно молчал, но взгляд, обращенный к гостю, не сулил тому ничего хорошего. Мария видела в нем единомышленника. Прозвучавшее замечание ее задело, и она парировала моментально:
– Ты, похоже, тоже.
– Я вообще не люблю журналистов.
– Я, между прочим, тоже журналист, хоть и в прошлом. – Маша отозвалась обиженно, но в целом фраза прозвучала скорее примирительно.
Лозовский протянутую руку принял быстро и с явным облегчением.
– Ты – исключение, которое только подтверждает правило.
– Да какое это имеет, Господи, значение, журналист не журналист, он просто отвратительный тип, и все это чувствуют. – Зоя заговорила резко, нервно сжав тонкие пальцы. – Самый настоящий подонок. Зачем мы только пустили его? Он же глумится над всеми, неужели вы не видите? – Она, казалось, готова была расплакаться.
– Что-то ты слишком разволновалась, матушка, или он тебя как-то задел? – Муж смотрел на нее довольно холодно, и в заботливом вопросе слышалась скорее ирония. Зоя смешалась еще больше, слезы были уже совсем близко.
– Я не знаю, но, по-моему, он всех здесь задевает. Почему ты сердишься?
– Не сержусь вовсе, просто эмоций как-то много.
– Да ладно вам, еще недоставало нам ссориться. Тип действительно малоприятный, но как от него избавиться? По крайней мере, пока не рассветет – его не выставишь. Еще придется вытаскивать его машину.
– Утонул бы он, что ли…
Шутка была явно неуместной, если не сказать – неприличной. Внешне ее предпочли просто не заметить.
Утонул? Господи, какая хорошая идея!
Бассейн глубокий, кругом скользкий мрамор, одно неосторожное движение – и все: падение, удар, беспамятство и смерть через несколько минут.
Господи, как это было бы хорошо и просто!
Господи, не обрекай душу на смертный грех, сделай именно так!
Нет, подруга, Бог тебе тут не помощник. И вообще, не богохульствуй – беседуешь с Создателем как с наемным убийцей. Собственно, ты и так получила сегодня то, о чем и мечтать не смела. Вернее, то, о чем всегда молила Бога – ты этого человека получила в полное распоряжение. Несчастный случай – это будет уж слишком, тебе и так, вроде пушкинской старухи, вместо нового корыта все царство пожаловали. Теперь иди и действуй.
Легко сказать – действуй. Как? Просто ударить его по голове? Спихнуть в воду? Но ведь быстро и красиво получается такое только в кино. И вообще, кто сказал, что он сразу потеряет сознание и будет послушно тонуть. И потом – ведь будет следствие…
Выходит, что опять из-за этой мрази вся жизнь коту под хвост?
Господи, время. Время уходит, он ведь там один пока… Я должна, я обязательно должна что-то придумать, причем немедленно.
Для начала ты должна просто туда пойти, просто пойти. Потом обязательно что-нибудь подвернется.
Да, именно так – что-нибудь обязательно должно подвернуться. Иначе это было бы слишком нелогично и слишком жестоко с твоей стороны, Господи, – послать его мне и не дать возможности наказать за все. Я ведь так долго этого ждала, Господи! Прошу тебя, пожалуйста, не наказывай меня так жестоко!
Что ж, надо признать, работают они профессионально. И быстро. Когда они появились первый раз? Месяца еще не прошло, да, точно, они появились меньше месяца назад и предложили мне выбрать. Между плохим и очень плохим. Я должен уйти добровольно или остаться, но под их жестким контролем. И я их послал. Что они успели за месяц? Очень многое: переворошить, и подробно, все мое прошлое. Вычислить Мусю и ее историю. Как? Не важно – людей задействовано было тогда достаточно, кто-то вспомнил. Размотать клубочек назад, выйти на этого типа. Дальше – все просто – история с машиной разыграна не блестяще, но ведь сработала же – значит, все у них получилось. Пока.
Теперь – дальше. Что последует дальше? Еще раз объявятся со своим предложением, намекнут на дела давно минувших дней, а может, и намекать не станут – заявят все прямо. Или я принимаю их условия – или… Да, что или? Во-первых, огласка, скандал, потоки грязи, репутации, считай, больше нет. Потом возбуждение уголовного дела – убийства срока давности не имеют. Странно, но ведь не так давно я этим вопросом интересовался. Впрочем, почему странно: был Мусин день рождения, я посмотрел на нее и подумал: "Совсем уже старенькая стала. Простили бы ее теперь, интересно?" А на следующий день встретил Березина и спросил. Он сказал: не простили бы и что-то еще про рацио законодателя. Нет, все-таки странно.
Значит, потащат Мусю, достанут Вадю, он ведь вроде как соучастник, как, впрочем, и я. Замять это они не дадут, да я и не сумею – это они знают и то знают, что этого я никогда не допущу. Выходит, все у них получилось. Забавно, я ведь даже не узнал его сразу, а он вроде бы личность известная. Мразь. Интересно, на чем они держат его? Возможно, просто купили. Но в любом случае… Стоп, вот именно, в любом случае без него у них ничего нет. Значит, у меня есть шанс. Для начала с ним надо просто поговорить. Лучше всего это сделать сейчас – пока он там один, и быстро – он вот-вот вернется. Очень быстро.
А вот это уже конец. Все остальное было так, игрушки. Детские страшилки. А вот это – конец. Настоящий.
Как же он, наверное, меня ненавидит, этот человек! Еще бы – знаменитость, разоблачитель-обличитель. Его же, наверное, все боятся. Он даже смотрит на людей так – с ленинским прищуром: "Пой, ласточка, пой до поры. Но помни – я все про тебя знаю". Он же столько карьер, и судеб, и жизней сломал. И вдруг какая-то бабенка, ничем особым не примечательная, – и такой облом. Уж кто-кто, а я-то знаю, как ломал людей Борис. Через колено ломал, жестоко. И с этим наверняка не церемонились. Конечно, он все помнит. Такие не забывают. Он ведь и Борису мстил. После смерти, правда, при жизни ручонки были коротки. Мерзкая была статья – никто так не глумился, хотя грязи вылили много. Про меня он просто забыл или лень было, кто я такая, в конце концов, у него тогда были фигуранты поинтереснее – он министров гробил и целые правительства опрокидывал. Но сейчас его царапнуло, его очень сильно царапнуло – как он смотрел на меня – ног до сих пор не чувствую – ватные какие-то, не свои. Встать наверняка сейчас не смогу – просто растянусь на ковре, как щенок только родившийся.
Боже мой, дни и впрямь какие-то окаянные. Ну почему у него должна была сломаться машина, почему именно сегодня и именно здесь? Зачем мы вообще поехали на дачу? Ведь не хотела же, как чувствовала. Боялась даже – в дороге что-то случится – так муторно было на душе. Уж лучше бы – в дороге… Что же делать, что мне теперь делать? Он ведь все может, он просто уничтожит меня. Он будет шантажировать – это у него на лбу написано крупными буквами. Он будет унижать меня, он… Господи, он за все отыграется, мало ли что он еще делал для Бориса, наверняка делал. А теперь Бориса нет, а я – вот она, тепленькая.
Что– то надо делать, что-то надо немедленно сделать… Может, пойти к нему, предложить денег? Нет, деньги он не возьмет – те, кого он уничтожал, наверняка тоже предлагали. Нет, у меня он точно не возьмет. Особенно теперь. Ну хорошо, встану на колени, буду умолять, унижаться – он явно из тех, кто получает удовольствие, унижая других. Да, ничего не скажешь – веселенькая получается альтернатива – или купить, или продаться, дожила. А что еще мне, Господи, остается? Что?
Как же все это жестоко и как справедливо одновременно. С чего это, собственно, ты вдруг решил, что все прощено и забыто? Извольте, сударь, получите напоминание. В лучших, к слову сказать, традициях – и в полночь, и в бурю. Кто же там воздает нам, смертным, по заслугам? Бог? Дьявол?
Мистика какая-то, но Лазарь-то уж точно душу продал сатане. С ума можно сойти, как он изменился. Ведь сколько времени я сидел рядом, смотрел на него, говорил, слушал – и даже тени сомнения, догадки не промелькнуло. Просто другой человек, совершенно другой – молодой, намного моложе настоящего, а главное, слеплен из какого-то другого теста.
И все равно – странно, что именно он каждый раз возвращается ко мне, чтобы сорвать корочку с раны. Почему он, по какому праву? Ведь если разобраться по существу, он виноват больше меня. Нет, Господи правый, я далек от мысли переложить свой грех на чужие плечи – мой крест, мне и нести. Но ведь тогда я ушел с причала – подло, мерзко ушел, сбежал, – но ведь я был уверен, что с Ольгой ничего такого не случится. Я же знал, сколько там воды… А он оставался, он ждал, он не мог не понять, что с ней что-то неладно. Собственно, он ведь и признал это тогда в ДАСе. Как он сказал? Он сказал: "Какого хрена я должен был ее спасать…"
То есть он знал, что ее надо спасать, и не стал этого делать.
То есть он и убил ее!
Боже правый, Господи, почему я раньше никогда не думал об этом?
Почему? Да потому, что я трус и просто боялся этих мыслей и гнал их от себя прочь. И кстати, он это понял и не побоялся мне такое сказать! И сейчас сидел напротив меня и наслаждался – коньяком, и… чем там еще мы его потчевали? – и ничего не боялся. Потому что уверен – ничего я ему не посмею сказать, а тем более сделать. Как там сказала Зоя: он глумится над нами? Молодец, девочка, уловила суть, но не поняла. Он не над нами – он надо мной глумился. Но вот это уже слишком. Пусть я трус и подлец, но даже для меня это – слишком.
Небольшой тренажерный зал, уютная сауна и роскошный, обшитый мрамором внушительных размеров бассейн находились в некотором отдалении от дома, но, чтобы попасть туда, вовсе не обязательно было выходить под открытое небо – строения соединял небольшой стеклянный переход, накрытый полукруглой, тоже стеклянной крышей. Усилиями садовника это пространство было превращено в подобие зимнего сада. Летом стеклянные стены коридора раздвигались и зелень экзотических растений практически сливалась с ветвями родной подмосковной сирени, зимой большие причудливые листья и хитро переплетенные гибкие стебли фантастически зеленели на фоне заснеженных деревьев. Сейчас идти по коридору было бы страшно – стеклянные стены его словно растворились и темная ревущая мгла подступила вплотную, здесь открывалось зрелище, от которого защищали в доме тяжелые плотные шторы – темный, терзаемый непогодой сад внезапно освещали неестественно яркие вспышки молний – на ослепительно белом фоне проступали причудливые черные силуэты: ветки кустов и стволы деревьев. Они как живые страшные существа – корчились, изгибались, тянули внутрь коридора длинные щупальца-лапы, бились о невидимую преграду кривыми уродливыми телами. Эта картина являлась на несколько мгновений, потом со всех сторон снова наступала беспросветная темень и в ней раздавался оглушительный грохот – на землю обрушивался очередной раскат грома.
Казалось, еще мгновенье, и невидимая стеклянная преграда не выдержит – вместе с очередным громовым ударом, осколками стекла и потоками ледяной воды сюда ворвется нечто могущественное и злобное, что беснуется уже который день за окнами.
В бассейне царил полумрак, светильники на стенах не горели, и все помещение освещалось только лампами подсветки, расположенными в воде, – казалось, что голубовато светилась, отбрасывая неровные блики на стены и потолок, сама водная гладь.
В самом центре мерцающего квадрата, широко раскинув руки, почти полностью покрытое водой, ничком плавало обнаженное мужское тело. Именно тело – даже мимолетного взгляда было достаточно: человек в воде мертв. Более того, смерть его не была естественной.
Лазурно-голубая вода бассейна вокруг тела приобрела багряный оттенок, вдоль борта тянулись, уродуя благородную мраморную поверхность, бурые, даже на вид вязкие лужицы.
– Ну вот, прямо черт за язык дернул – теперь не идет из головы. Как бы он там, правда, не утонул. Сколько же можно париться?
– По мне, так все равно – хоть парится, хоть тонет, лишь бы подольше не появлялся. Без него так спокойно…
– Нет, правда, уже больше часа прошло. Может, просто заснул?
– Вот и я про то же. Пойду все-таки взгляну.
– Солнышко, по-моему, если и стоит его проведать, то не тебе.
– Это еще почему?
– Ну-у, возможно, ты не обратила на это внимание, но он, некоторым образом, мужчина.
– О, Господи! Вот уж о чем я думаю меньше всего.
– Именно это я и имел в виду. Так что придется мне, если не возражаешь…
Происходит что-то немыслимое. Его убили. Это очевидно? Но кто? Никто из нас из комнаты не выходил. Значит, в доме еще кто-то есть. Вернее, был, теперь, понятно, уже нет – они работают профессионально. Но зачем им его убивать – ведь он их единственный шанс достать меня. Значит, план состоит в другом. В чем? Повесить на меня убийство? Допустим, вариант с Мусей почему-то, не важно почему, они разыграть не могут, но они показывают мне его, и я… Я рассуждаю именно так, как я рассуждаю. Я пришел с ним поговорить, разговора не получилось, потому что его уже убили. Но напрашивается другое: я его и убил. Такова их версия. Неплохо – есть труп, есть человек, который его обнаружил, у человека есть мотив, наверняка они позаботились о нескольких уликах – какие-нибудь мои отпечатки на чем-нибудь, что-то в этом духе. Наверняка. Сейчас я возвращаюсь обратно и говорю, что обнаружил труп, а потом выясняется, что все это, мягко говоря, не совсем так и я обнаружил очень даже живого человека. Доказать обратное будет очень трудно. Почему? Я же не убивал. Вот именно, я не убивал и не собирался убивать, хотя это еще как сказать. Но плана у меня не было. А у них есть. И я, кстати говоря, до сих пор послушно по этому плану действовал, далее мыслил. Значит, теперь надо все делать наоборот. Что я сейчас должен сделать по их разумению – я должен с воем ворваться в гостиную. Именно так. Ну а я этого делать не буду. Не видел я никакого трупа – он был жив и усиленно поправлял здоровье. Вот таким образом. А там посмотрим, куда кривая вывезет.
Его встретили сразу несколькими вопросами:
– Быстро ты, он что, тебя выгнал?
– Ну как он там, жив?
– Вполне. Просит извинить за длительное отсутствие.
– Ты сказал, что здесь его никто особенно не ждет?
– Нет, уж извини. Но я сказал, чтобы он ни в чем себя не ограничивал, а он, по-моему, не очень торопится.
– И то слава Богу.
– Да уж, пусть лучше лечится.
– Пока он лечится, я, кажется, заболела – голова просто разламывается.
– Это от переутомления.
– Это от злости. На этого пришельца и на нашу с вами доброту. Ну да ладно, пойду выпью таблетку. Извините, оставлю вас ненадолго.
Господи, этого ведь просто не может быть. Этого никак не может быть. Ведь это я шла его убить! Я! Кто же мог это сделать вместо меня? Да и когда? Это ведь не может мне казаться? Нет, мне не кажется, Господи, я ведь только что именно так все и представляла. Нет, не так. Я про кровь не думала. Вон ее сколько. Кто же это? Кто?
Какая разница – кто? Главное – это случилось. Он – покойник. Ты ведь этого хотела. Радуйся…
Да, конечно, да. Я этого очень хотела. Бабушка, если ты меня слышишь, бабушка, его нет больше! Больше он никого не погубит и не растерзает. Господи, как же ты милосерден. Я ведь шла взять страшный грех на душу – убить его. Не знала – как и не понимала даже, что иду на это, но шла. Теперь можно сказать честно – шла.
А вот говорить никому ничего не надо и дышать нужно ровнее – ты же шла не в бассейн, ты шла выпить таблетку, вот и выпей, успокойся и возвращайся обратно. Кстати, впереди много всяких неприятностей – следствие, допросы и прочая тягомотная гадость. Ну да ладно, неприятность эту мы переживем. Теперь-то уж точно.
Часы на камине тягучим хрипловатым своим боем отсчитали шесть часов.
– Слава Богу, утро.
– Вот уж не думаю, посмотри на улицу, там, по-моему, ни намека на рассвет.
– Может, и впрямь настал Судный день, а мы тут заняли оборону и не ведаем?
– Похоже.
– Ой, не надо, пожалуйста, смотреть на улицу – еще какой-нибудь призрак появится.