Возле горящего вокзала Саня, к своему удивлению, увидела совсем небольшую толпу. Стояли все свои да кое-кто из ремонтников и негромко гомонили; чуть подальше, возле пожарной машины, спокойно стояли пожарные да несколько человек звонаревских, видать приехавших с ними. Из совхозных никого не было. Пламя уже поглотило тесовую крышу и теперь туго ревело и клокотало внутри вокзала, как в колодце. Вокруг горящего здания все было залито тревожным, дрожащим светом и стояла необычайная, жуткая тишина.
Саня ринулась к пожарным:
– Что же вы не тушите? На поглядки приехали?
– Чем? Воды-то нет, – отвечал усатый пожарный, картинно стоявший на крыле автомашины.
– А багры на что! Растаскивайте! Я вам приказываю! – надрывно кричала Саня.
– Чего там растакивать? – невозмутимо произнес тот же пожарник, видимо старший. – Чуть тронешь – все рассыпается. Гнилье.
– Ах, так! Отказываетесь?.. – Саня подбежала к своим сослуживцам. – А вы что любуетесь? Кино вам бесплатное, что ли? Берите багры и растаскивайте стены!
– Напрасно волнуешься, дочка, – ответил кто-то из толпы, Саня не разобрала, чей голос. – Кассу вынесли в сохранности, а всякая лобуда пусть горит, ей и цена-то копейка.
– Как это – пусть горит? – опешила Саня, чуть не плача от бессилия и гнева.
Перед ней стояли словно не те люди, что сегодня с таким усердием рыли ямы, месили грязь, таскали столбы.
– Чего горевать, он уже и так отслужил, отстоял свое.
– Новый скорей построят.
– С чего же в огонь-то лезть? – раздавались из толпы голоса, и Саня все больше и больше накалялась от ярости.
Кто-то подбежал к толпе и крикнул:
– Ребята! Чеботарев с литовкой бежит сюда. Пьяный. Жену разыскивает. Кабы не порезал кого… Берегись!
– Он, сердечный, пьяным только на ней, ведьме, и отыгрывается, – заметил кто-то сочувственно.
– Зато уж наутро, тверезому, она ему задаст, – произнес кто-то злорадно.
– Пошли, ребята, своя жизнь дороже…
И толпа стала быстро таять. Это еще сильнее подстегнуло Саню.
– Своя, значит? Своя! А это чужое? Пусть горит? – пыталась она остановить толпу, но ее никто не слушал.
– Пошли, пошли отсюда, – тащил ее за рукав Валерий. – Долго ли до беды. Тебе дело говорят Новый скорей поставят. Закон!
– Ах и ты туда же! Я знаю – для тебя все чужое, все… Только шкура своя дорога… Вот он, твой закон. – И все накипевшее на душе, все, что западало от мерзкой людской расчетливости и давило, – все это взметнулось острым языком пламени, перехватило горло, сдавило дыхание. – Прочь от меня! Уходи отсюда!
– Ты что, ополоумела? – Валерий отпрянул от нее, но, увидев огненно-рыжую, словно горящая головешка, голову Чеботарева и за его плечом в медном отблеске пожара широкое лезвие косы, бросился наутек. А Саня с криком: "Бить их! Бить… всех, всех!.." – налетела, как коршун, на Чеботарева и била его по щекам до тех пор, пока не упала на землю в слезах, в исступлении. Чеботарев, в минуту протрезвевший, бросил косу, растерянно стоял перед ней.
– Вот оно как обернулось, – бормотал он. – Виноват… Нарушил, значит.
Потерявшую память Саню отнесли к Настасье Павловне. Потом приехал на велосипеде из Звонарева милиционер и забрал Чеботарева, чтобы посадить его в подвал, приспособленный участковым для вытрезвиловки.
8
На расследование пожара в Касаткино приехал начальник отдела кадров Софрон Михайлович Косяк. Это был человек солидной наружности и деликатного обхождения; крупные рыжеватые кудри и седые виски придавали ему артистический вид; у него все было округлым: и широкий скошенный подбородок, и розовые, как свежеиспеченные пирожки, щеки, и мясистый глянцевитый нос. Более двадцати лет прослужил он в армии, дошел до майора, однако выше должности инструктора политотдела дивизии не поднялся. При первом же сокращении его уволили в запас. В отделении дороги он работал уже третий год и успел заслужить авторитет объективного и беспристрастного человека.
Софрон Михайлович, понаторевший во всевозможных комиссиях, сразу приступил к делу. Он решил начать с опроса "противной стороны", то есть тех людей, с которыми Саня сталкивалась по службе. "Объективность – прежде всего, – рассуждал он, – а искать ее надо в столкновениях". Поэтому и вызвал первой кассиршу.
Он принял ее в буфете, спешно оборудованном под кабинет.
– Садитесь, пожалуйста, Вера Григорьевна, – мягко пригласил Косяк.
Верка церемонно поджала губу и осторожно присела на краешек стула.
– Что вы можете сказать нам по вопросу пожарных обстоятельств? – Косяк снова мягко улыбнулся.
Верка повела плечом:
– Это про какие же обстоятельства?
– Иными словами, то, что было до пожара.
– А что ж было? Ставили столбы, потом плескались возле дежурки. Пиво пили. Потом совхозные пришли, пьянствовали. А когда пожар случился, приехали пожарники тушить – воды не оказалось.
– А куда же вода делась?
– Так я же вам сказала: после работы плескались – всю израсходовали.
– А кто же дал указание на расход воды?
– Начальница наша, Курилова.
– Так, так… А можно было бы, скажем, отвести людей на помывку сапог куда-нибудь в степь? Болота есть в степи?
Кассирша внимательно посмотрела на Косяка и согласно улыбнулась.
– Сколько хочешь.
– Понятно. Значит, товарищ Курилова проявила в этом вопросе недомыслие? Вы согласны?
– Конечно, согласна! – с радостью подхватила она, догадываясь, куда клонит Косяк.
– Хорошо, так и запишем.
Он вдруг подался к Верке и быстро спросил:
– А за что вас отстранила Курилова от работы?
– Билет незаконно приказывала выписать. А я отказалась, – с достоинством отвечала кассирша. – Тогда она сама выписала. А ей за это начет сделали. Да уж если говорить начистоту, беззаконие здесь на каждом шагу. – Она наконец поняла, что от нее требуется, и разошлась. – Здесь все держится на сделках. Курилова держит на работе сторожем бывшего начальника станции, а деньги выплачивает его дочери, потому что ему не положено, он полный пенсионер. А возле главного пути совхозные построили незаконно склад. У них документов на разрешение постройки нет. Я все знаю! Бывшего начальника они за это угостили водкой, а Курилова с ихним десятником-строителем вроде за жениха с невестой. Он ей и столбы поставил, уж наверно за что-нибудь, не задаром же. А я честный человек, я скрывать ничего не стану.
Косяк быстро записывал и согласно кивал головой.
– Интересно очень… Спасибо вам, спасибо, – сказал он, потирая руки. – А не смогли бы вы пригласить ко мне того строителя из совхоза? Ну, скажем, после работы.
– Отчего ж нельзя? Приглашу. Он придет. – Верка, довольная и радостная, встала из-за стола. – Курилова замуж думает за него выйти! Но по секрету вам скажу ничего у нее не выйдет. Да! Она тут во время пожара такую истерику закатила. Обзывала всех, и его тоже, с кулаками лезла. Так неинтеллигентно! Он с той поры на глаза ей не попадается. Я все знаю, все…
– Так, так, – кивал головой Косяк, любезно провожая свою посетительницу до двери.
Он вызывал к себе и Крахмалюка, и Шилохвостова, и Кузьмича – всех, и даже глухую Полю. Но неожиданно для себя он не встретил со стороны этих людей активной поддержки своего расследования; они либо отвечали нехотя, одними и теми же фразами: "Нет, не видал…", или – "Чего не знаю, того не могу сказать…", либо вовсе отмалчивались.
А Кузьмич даже стал доказывать; что вокзальный барак загорелся от проходящего поезда – искры вылетели из паровозной трубы и попали на крышу; крыша-то ветхая, на ней не щепа – солома, ну и загорелось, стало быть. Чего же тут винить Курилову? Да и барак ветхий, отстоял свое… Грош ему цена.
Косяк сделал Кузьмичу строгое внушение за то, что тот безответственно относится к государственному имуществу, и, выпроваживая его, подумал: "Уже успела обработать своих подчиненных". Потом он вызвал Саню. Он нарочно разложил по столу исписанные листки и, встречая Саню, сказал:
– Ну вот, товарищ Курилова, в основном картина ясна. Скажем прямо – трудовая дисциплина на станции хромает. А там, где нет дисциплины, там чепе неизбежно. – Он сделал внушительную паузу и с особенной ласковостью добавил: – Да и вы, надо сказать, подразложились.
– А что, пахнет? – хрипло спросила Саня.
– Вы напрасно идете на обострение, – не повышая голоса, заметил Косяк. – Вы еще молоды, впереди у вас большая жизнь, и не надо затруднять…
– Оставьте мою молодость в покое, – прервала его Саня. – А облегчений я от вас не жду…
– Напрасно вы начинаете со мной разговор в таком тоне.
– А нам и не о чем с вами говорить: у вас ведь все уже записано, согласно показаний… Вы, не говоря со мной, уже определили, что я разложилась.
– Ну что ж, товарищ Курилова, в таком случае разрешите уточнить некоторые факты?
– Пожалуйста, спрашивайте.
– Воду из цистерны вы разрешили расходовать?
– Я.
– Пиво было привезено по вашему заказу?
– По моему.
– Так. Во время пожара отсутствовали?
– Да.
– Не скажете ли, где были?
– А что, вам еще не успели сказать?
– Товарищ Курилова!
– Не кричите, я вас не боюсь. На танцах я была. Запишите себе, если еще не записали. И кончайте допрос; вы не следователь, а я не подсудимая.
Косяк встал.
– Хорошо. Покажите мне разрешение на постройку склада возле главной колеи.
– У меня нет такого разрешения.
– Кто же построил этот склад?
– Совхозные строители.
– А столбы вам выдали тоже они?
– Что вы имеете в виду?
– Ничего особенного. Просто хочу выяснить, кто же все-таки разрешил строительство склада у главной колеи.
– Разрешение было дано устно бывшему начальнику станции.
– Вы так полагаете? – Косяк вышел на порог и позвал поджидавшего неподалеку Сергункова.
Тот вошел, тяжело ступая по скрипучим половицам, и, шумно выдохнув, сел возле стола, не глядя на Саню.
– Вы работаете, товарищ Сергунков?
– Нет, я на пенсии, – ответил тот, не поднимая головы.
– А кто же у вас является сторожем? – спросил Косяк Саню.
– Числится его дочь, а работает он, – ответила Саня.
– С вашего согласия?
– Да.
– Понятно.
Сергунков мотнул головой, видимо желая что-то сказать, но на него не обратили внимания, и он опять тяжело вздохнул.
Вошла без стука Верка и, смерив уничтожающим взглядом Саню, сказала Косяку звонко, с какой-то внутренней радостью:
– Казачков из совхоза приехал. Позвать?
– Да, да, пожалуйста.
Верка ушла.
– Остается выяснить одно обстоятельство.
– С меня достаточно. – Саня встала и направилась к выходу, но в этот момент отворилась дверь и на пороге появился Валерий. Он аккуратно прикрыл за собой дверь и прошел мимо Сани так, словно ее здесь не было.
"Ах, вот как!" – Саня резко сунула руки в карманы и повернулась к столу, туда, где теперь стоял Валерий, готовая схватиться с ним, как в драке, лицом к лицу.
Поздоровавшись, Косяк сухо спросил:
– У вас есть разрешение на постройку склада возле колеи?
– Нет, – весело отвечал Валерий, – но я строил по разрешению обоих начальников станции.
– Значит, нынешний начальник станции знал, что документации на отчуждение территории под склад у вас нет? – спросил Косяк, удовлетворенно улыбаясь.
– Разумеется, знал, – уверенно отвечал Валерий. – У нас здесь, так сказать, взаимопомощь… Я в долгу не остался.
Кровь бросилась Сане в лицо, пудовым молотом ударило в виски, зазвенело в ушах…
– Подлец! – тяжело произнесла она и вышла, не закрыв за собой дверь.
За ней выбежал и Сергунков.
– Дочка, дочка! – кричал он за ее спиной. – Прости меня, прости окаянного!..
– Уйдите, Николай Петрович! Уйдите от греха!.. – устало и хрипло ответила Саня.
– Как же это все свелось-то? Дочка! Эх! – он остановился и, с минуту потоптавшись на месте, крикнул: – Ну я ж ее! – и бросился домой.
Семья Сергункова в это время в полном сборе пила за кухонным столом чай. Он вырос на пороге, как разъяренный бык, огромный, черный от заслоненного света, тяжело пыхтевший.
– Ты что сопишь, ай воз на тебе везли? – спросила невозмутимая Степанида. Она сидела с угла и громко отхлебывала чай с блюдечка.
– А ты и впрягла бы… Лишь бы тебе на двор привез… – Он тучей надвигался на жену, и голос его, полный затаенной угрозы, все нарастал: – Тебе все мало! Моей крови мало! За других принялась. Курилову на беззаконие подбила!
– Ты что, белены объелся? Молчать! – грозным басом рявкнула Степанида.
– Нет, хватит, отмолчался! – Сергунков с маху треснул кулаком по столу перед самым носом Степаниды.
Пыхнул, словно от испуга, самовар, загремела посуда, заголосили девчата. Но Степанида быстро выхватила из-под себя табуретку и ловко ударила ею по загорбку Сергункова. Он было бросился за ней, но раздался такой силы рев застольных, что Сергунков оторопел и отступил.
– Ах, так! Все против меня, все… Ну хорошо!..
Он убежал в соседнюю комнату, снял с себя ремень, быстро встал на табуретку, привязал его за крюк в потолке для зыбки, сделал петлю, захлопнул ногой дверь и торжественно крикнул:
– Будь ты проклята, кровопийца!
Затем он услышал, что к двери бежали, с грохотом оттолкнул табуретку и только в это мгновение сообразил, что дверь замкнулась на английский замок и что ключ был с этой стороны.
– Спаса-а!.. – закричал он, захрипел и забился в конвульсиях, повиснув в петле.
Зять несколькими ударами выбил дверь, схватил поперек живота задыхающегося Сергункова и, напрягшись, приподнял его. Степанида, побледневшая как полотно, всхлипывая, точно от ожога, бегала вокруг и все приговаривала:
– Ой, батюшки! Да что же такое деется, отцы родные! Головушка моя горькая…
– Ремень, ремень режьте! – кричал на нее зять, красный от натуги.
Наконец обрезали ремень, положили притихшего Сергункова на кровать. Он стал медленно розоветь, открыл глаза. Степанида сидела возле него и все еще плакала:
– Да что ж это ты учинил-то, отец? Нешто я тебе лиходейка какая… Ведь для семьи стараюсь.
– Ладно уж, будет, надоело, – равнодушно произнес зять и, посмотрев на руку, с досадой заметил: – Часы вот разбил… Ишь как циферблат раскурочил. Здорово брыкался! – Он с минуту послушал часы. – Стоят. Придется в город везти в починку. Вот жалость…
9
На четвертый день после отъезда Косяка начальник проходящего поезда вручил Сане повестку на товарищеский суд. Читая ее, Саня вдруг вспомнила фразу Валерия: "Вам нужна товарищеская помощь" – и невесело усмехнулась. Оставив вместо себя, согласно распоряжению, Сергункова, она отправилась в город. На главной магистрали к ней в купе подсел начальник соседней станции Васюков.
– А, именинница! – радостно приветствовал он ее. – Что это так позеленела?
– Позеленеешь, дядя Вася.
– Не горюй, мы тебя в обиду не дадим.
Это был седоусый большеносый веселый человек; на его маленькой сухой голове просторно, как на колу, висел картуз, длинная жилистая шея вылезала из черного хомута шинели, словно картофельный росток из подполья. Было в нем что-то от балаганного Петрушки: лукавое, добродушное и очень забавное. Сане он давно уж полюбился, и она звала его запросто дядей Васей.
– Значит, вокзал у тебя сгорел?
– Сгорел, дядя Вася.
– Ну, туда ему и дорога.
– Да дело-то не в вокзале.
– А в чем же?
– Приезжал ко мне с ревизией…
– Кто ж такой? – перебил ее Васюков.
– Косяк.
– Этот вездесущий!
– Ну, и допрос учинил. А я возмутилась.
– А-я-яй! – закрутил головой и защелкал языком Васюков.
– И все обернулось, дядя Вася, против меня.
И Саня стала рассказывать ему о том, как вел расследование Косяк. Васюков очень живо реагировал: то снимал и снова надевал картуз, то хватал Саню за руку.
– Обожди-ка маленько! Значит, и женишка твоего приплел? Эх, силен бродяга!
Он настолько увлекался рассказом, с таким восторгом произносил свое: "Силен бродяга!", что Сане трудно было решить: сочувствует ей Васюков или он целиком на стороне Косяка.
– Следственный дар Косяк имеет, – заключил Васюков. – Выходит, Санька, на таких, как мы с тобой, дураках люди талант раскрывают. А то и повышение по должности получают.
– Вот и не знаю, дядя Вася, что мне теперь будет, – грустно сказала Саня.
– А ничего и не будет. Поговорят, поговорят да на том и разойдутся. Это не впервой. Всех нас в свое время судили.
– Ну уж Косяк так просто не отступит.
– Подумаешь, Косяк! – взъерошился Васюков, как кочет. – А мы-то что, лыком шиты? – И он сердито нахлобучил по самые уши картуз. – Небось без нас ни одно решение не состоится. – И, подавшись всем корпусом вперед, торжественно заявил: – Ты, Санька, положись на меня, я тебя в беде не оставлю. Я выступлю. Я ему покажу! – И Васюков потряс в воздухе своей сухой, как скалка, рукой.
Уже в сумерках они приехали в город.
– Значит, дело наше будут разбирать в восемь, – Васюков потянул за ремешок из глубокого кармана часы. – И, выходит, у нас больше часа про запас. Теперь самый раз в буфет бы зайти, пропустить горяченького.
– Пойдемте, – охотно согласилась Саня.
В буфете, усаживаясь за столик, Васюков крякнул в кулак и заметил как бы между прочим:
– Оно бы и выпить немножко не мешало.
– Я не стану, – отказалась Саня. – Может, вам заказать?
– Да, да. Мне стаканчик водочки. Норма, хе-хе! – У Васюкова весело блеснули глаза. – Я, знаешь ли, насчет деньжат просчитался, маловато прихватил! Ну да мы свои. А насчет суда ты не беспокойся, я уж постараюсь.
– Ладно об этом, дядя Вася. – Сане становилось не по себе; она уже пожалела, что так разоткровенничалась с Васюковым.
– А что же тут такого? Сказано: брат за брата, око за глаз. Или мы не люди?
Васюков долго и тяжело тянул водку, а ел быстро, тарелку за тарелкой, с большим аппетитом. Под конец, когда Саня уже рассчитывалась, он поймал за руку официантку и попросил еще стаканчик.
– Дядя Вася! – укоризненно произнесла Саня.
Он виновато улыбнулся.
– Это я на свои, для храбрости.
– Ну как хотите, я пошла.
– Я сейчас, сейчас! – крикнул ей вслед Васюков.
У входа в правое крыло вокзала, где помещалось отделение дороги, Саню встретил сам Копаев.
– А, проказница! Ну-ка, заходи в кабинет.
Но в кабинете начальник отделения дороги сразу перешел на сухой официальный тон, и у Сани тревожно заныло на душе.
– Что вы там натворили? Я читал докладную записку Косяка. Ведь это же развал! Просто не верится. – Он в упор посмотрел на Саню смоляными навыкате глазами. Тяжелый, широкоплечий, он производил внушительное впечатление; и эти черные с синевой прямые волосы, и крупный желтый, как у грача, нос, и эти глаза… они просто гипнотизировали. И Саня, сжавшись в комочек, робко молчала.
– Пожалуйста, не отмалчивайтесь, – уже мягче добавил он. – Расскажите мне все до мелочей.