И проснулась на станции, выглядевшей как сумрачный ад: в окно заглядывают смуглые лица, поблескивая глазами в полутьме, бегут вдоль поезда женщины в rebozas, балансируя тарелками с мясом, tamales, тортильями, и темнолицые мужчины с фруктами и сластями, и все предлагают свой товар, наперебой крича приглушенными, напряженными, сдавленными голосами. По ту сторону проволочной оконной сетки блеснули чужие глаза, взметнулись руки, предлагая что-то. В испуге Кэт опустила раму. Сетка не спасала.
Платформа была погружена во тьму. Но в конце поезда виднелись темное здание станции, на которое ложился отблеск светящихся окон первого класса, и человек, торгующий сластями:
- Cajetas! Cajetas! La de Celaya!
Здесь, в вагоне, она была в безопасности, и ничего не оставалось, как слушать редкие покашливания за зелеными занавесками да чувствовать липкий страх всех этих мексиканцев, лежащих в темноте своих полок. Затаенный страх облаком висел в темном вагоне, страх нападения на поезд.
Она уснула и снова проснулась на ярко освещенной станции, вероятно Керетаро. В электрическом свете зеленые деревья походили на театральные декорации. "Opales!" - услышала она тихие крики. Если бы Оуэн был с ней, он бы выскочил прямо в пижаме, чтобы купить опалы. Слишком сильным был бы соблазн.
Так она то засыпала, то просыпалась в тряском вагоне, и сознание ее смутно откликалось на станции и бездонную ночь, объявшую просторы за окном. Вдруг она вздрогнула и очнулась от глубокого сна. Поезд был неподвижен, не слышалось ни звука. Потом мощный толчок, когда пульман прицепили к другому поезду. Наверное, Ирапуато, где они должны были повернуть на запад.
В Иштлауакан прибыли в начале седьмого утра. Помощник разбудил ее на заре, до восхода солнца. За окном плыла сухая земля, поросшая мескитовым кустарником, над которой занимался рассвет; потом пошли зеленые поля созревшей пшеницы. И люди с серпами, жнущие низкие хлеба. Ясное небо, земля в голубоватой тени. Иссушенные склоны в щетине маисовой стерни. Следом жалкая гасиенда и завернувшийся в одеяло всадник, выгоняющий молчаливое стадо: коровы, овцы, быки, ягнята, призрачными волнами вытекающие из ветхой арки ворот. Длинный капал вдоль полотна железной дороги, длинный канал: по поверхности стелятся зеленые листья, над которыми торчат розовато-лиловые головки lirio, водяной лилии. Солнце поднялось над горизонтом, красное. И миг спустя все залило лучистое, слепящее золото мексиканского утра.
Кэт, одетая и готовая к выходу, сидела напротив Виллиерса, когда поезд прибыл в Иштлауакан. Помощник вынес ее багаж. Поезд остановился на безлюдной станции. Они вышли из вагона. Настал новый день.
Стоя в ярком свете утра, под зеленовато-голубым небом, она смотрела на здание станции, дремлющее с потерянным видом, на стальные пути, на тележки без носильщиков, - на все это мертвое провинциальное запустение. Мальчишка подхватил их багаж и помчался через рельсы на станционный двор, вымощенный булыжником, но заросший травой. Там стояла повозка - древний вагон конки, запряженный двумя мулами, настоящий реликт. На мулах сидели двое мужчин, закутавшись до глаз в алые одеяла и скрестив белые ноги.
- Adonde? - спросил мальчишка.
Но Кэт сначала пошла проверить, все ли из ее обширного багажа вынесли из поезда.
- Гостиница "Орилья", - сказала она.
Мальчишка ответил, что туда нужно ехать в повозке, в которую они и погрузились. Кучер хлестнул мулов, и они покатили к площади в неподвижном, гнетущем сиянии утра по ухабистой, разбитой булыжной мостовой мимо стен с осыпающейся штукатуркой и низеньких черных саманных домишек, застывших в вакууме безысходности, отличающей крохотные мексиканские городки. Странная пустота вокруг, словно жизнь выкачали отсюда.
Редкие всадники, гремящие подковами по камням, редкие прохожие, высокие мужчины в алых серапе и огромных сомбреро, неслышно идущие по своим делам. Мальчишка на высоком муле, продающий молоко, наливая его из красных округлых кувшинов, висящих по бокам животного. Мощеная камнем улица, неровная, пустая, безжизненная. Камни кажутся мертвыми, городок кажется выстроенным из мертвого камня. Человеческая жизнь течет замедленная, бесплодная, словно через силу, несмотря на животворный жар низкого солнца.
Наконец они добрались до площади, где вокруг фонтанов с молочного цвета водой стояли деревья с блестящей листвой, цветущие ослепительно алыми и лавандовыми цветами. Матово-молочная вода пузырилась и шипела, и заспанные, нечесаные женщины выходили из-под полуразвалившихся арок ворот и шли по неровному булыжнику к воде, наполнить кувшины.
Повозка остановилась, и они вышли. Мальчишка выгрузил багаж и сказал, что им нужно спуститься к реке и нанять лодку.
Они покорно пошли по разбитым тротуарам, рискуя в любой момент вывихнуть или сломать ногу. Повсюду все то же усталое равнодушие и разруха, ощущение грязи и беспомощности, убожества предельного безразличия - и это под прекрасным утренним небом, в незамутненном сиянии солнца, в чистейшем мексиканском воздухе. Ощущение угасающей жизни, оставляющей мертвые развалины.
Они вышли на окраину городка, к пыльному, сгорбленному мосту, обвалившейся стене, буроватому потоку. Под мостом группка мужчин.
Каждый хотел, чтобы она выбрала его лодку. Она потребовала катер: катер отеля. Ей сказали, что у отеля нет катера. Она не поверила. Тогда смуглолицый парень с черными волосами, падавшими на лоб, и напряженным взглядом сказал:
- Да, да, в гостинице есть катер, но сейчас он сломан. Придется ей взять обычную лодку. Через полтора часа он доставит ее на место.
- Когда? - переспросила Кэт.
- Через полтора часа.
- А я такая голодная! - воскликнула Кэт. - Сколько возьмете?
- Два песо. - Он поднял два пальца.
Кэт согласилась, и он побежал к своей лодке. Тут она заметила, что одна нога у него увечная, вывернута внутрь. Но как он быстр и силен!
Кэт и Виллиерс спустились по осыпающемуся берегу к воде и секунду спустя уже сидели в лодке. Вдоль берега полноводной реки, у самой кромки коричневатой воды росли бледно-зеленые ивы. Река между крутыми берегами была не очень широкой. Они проскользили под мостом, мимо забавной баржи с высокими бортами и рядами скамей. Лодочник сказал, что баржа направляется вверх по реке в Хокотлан, и махнул рукой, указывая направление. Они плыли по течению мимо пустынных берегов, поросших ивами.
Хромой лодочник мощно и энергично работал веслами. Она заговорила с ним на своем ломаном испанском, и он, не понимая, беспокойно нахмурился. Но когда она засмеялась, на его лице мелькнула удивительно прекрасная, добрая, чуткая, печальная улыбка. Она почувствовала в нем натуру честную, искреннюю и великодушную. Эти люди поражали красотой, печальной красотой, и огромной физической силой. Почему же тогда сама страна так угнетала ее?
Еще было раннее утро, и желтоватая, как шкура буйвола, река была подернута голубой дымкой; какие-то черные птицы беззаботно сновали у выжженных, теперь голых и расступившихся берегов. Они вошли в другую реку, более широкую. Под россыпью перечных деревьев на далеком теперь берегу, казалось, еще прячется синева и сырость исчезнувшей ночи.
Лодочник греб короткими рывками, опуская весла в тихую, цвета спермы воду, лишь изредка прерываясь на то, чтобы отереть с лица пот старой тряпкой, которую бросал на скамью рядом с собой. Пот бежал по его бронзовой коже, как вода, а от черных волос, покрывавших его высокий индейский череп, шел пар.
- Можно не спешить, - с улыбкой сказала Кэт.
- Что говорит сеньорита?
- Можно не спешить, - повторила она.
Он перестал грести, улыбаясь и тяжело дыша, и объяснил, что теперь он гребет против течения. Эта, более широкая, полноводная и мощная река течет из озера. Смотрите! он отдыхал всего ничего, а лодку начало разворачивать и понесло вниз. Он поспешно схватился за весла.
Лодка медленно продвигалась вперед в молчании скончавшейся ночи по тихой желтоватой реке, несшей навстречу им пучки водяной лилии. Редкие ивы и перечные деревья, зеленея нежнейшей листвой, стояли у кромки воды. За деревьями и низким берегом высились огромные холмы с округлыми вершинами, сухие, как пережаренные бисквиты. Нагое небо обнимало их, безлистные и безжизненные; лишь железно-зеленые кактусы торчали на их боках, своим мрачным блеском подчеркивая их охряную бесплодность. Это снова была знакомая Мексика, иссохшая и озаренная ярким светом, безжалостным и нереальным.
В низине у реки пеон на неоседланной лошади медленно гнал к реке на водопой пятерку великолепных коров. Крупные черно-белые животные, словно видения, двигались к берегу мимо перечных деревьев, подобно пятнам света и тени: следом шагали серовато-коричневые коровы - в немыслимой тиши и сверкании утра.
Земля, воздух, вода затихли, встречая новый свет, остатки ночной синевы таяли, как след дыхания. Лишь высоко в небе кружили, как повсюду в Мексике, грифы, раскинув широкие, с грязной каймой, крылья.
- Не спешите! - снова сказала Кэт лодочнику, который в очередной раз отирал взмокшее лицо, а пот продолжал струиться по его черным волосам. - Можно плыть медленней.
Неодобрительно взглянув на нее, парень улыбнулся.
- Не пересядет ли сеньора назад? - сказал он.
Кэт не сразу поняла, зачем это нужно. Борясь с течением, он греб к изгибающемуся дугой правому берегу. У противоположного левого берега Кэт заметила купающихся людей, мужчин, чьи мокрые тела блестели на солнце: красивые смугло-розовые тела голых индейцев и одно нелепо светло-кремовое толстого мексиканца горожанина. Сидя низко над самой водой, она смотрела на сверкающие голые тела мужчин, стоящих по пояс в реке.
Она встала, чтобы перейти на корму, к Виллиерсу. И тут увидела черноволосую голову и блестящие красные плечи человека, подплывающего к лодке. Она вздрогнула и опустилась на скамью, а молодой мужчина встал в воде и подошел к лодке, вода текла с обвисшей узкой тряпицы, которою он обмотал свои чресла. У него была красивая гладкая бронзовая кожа, мускулистое тело индейца. Отводя со лба мокрые волосы, он приближался к лодке.
Лодочник смотрел на него, неподвижный, но не удивленный, морща нос в слабой и, казалось, насмешливой полуулыбке. Словно ждал этого!
- Куда направляетесь? - спросил стоявший в воде, коричневая река мягко струилась у его сильных бедер.
Лодочник помедлил, ожидая, что ответят его пассажиры, потом, видя, что они молчат, неохотно буркнул:
- В Орилью.
Он опустил весла в воду, чтобы лодку не разворачивало, тогда мужчина придержал корму и жестом, в котором был явный вызов, отбросил назад длинные черные волосы.
- А вы знаете, кому принадлежит озеро? - сказал он с тем же вызовом.
- То есть? - надменно спросила Кэт.
- Знаете ли вы, кому принадлежит озеро? - повторил молодой мужчина.
- Кому? - заволновалась Кэт.
- Древним богам Мексики, - сказал незнакомец. - Вы должны заплатить дань Кецалькоатлю, если хотите плыть по озеру.
Странный, спокойный вызов! И как это по-мексикански!
- Каким образом? - спросила Кэт.
- Можете дать мне что-нибудь, - ответил он.
- Но почему я должна давать что-то вам, когда это дань Кецалькоатлю? - запинаясь, сказала она.
- Потому что я человек Кецалькоатля, - ответил он невозмутимо.
- А если я ничего не дам вам?
Он поднял плечи и простер свободную руку, но покачнулся и чуть не упал, потеряв равновесие в воде.
- Можете не давать, если хотите, чтобы озеро стало вам врагом, - холодно сказал он, став крепче на ногах.
И первый раз открыто посмотрел на нее. И демоническая его дерзость улетучилась, словно ее и не было, и особая напряженность, свойственная индейцам, ослабла и исчезла.
Он коротко махнул свободной рукой, отпуская их, и легонько толкнул лодку вперед.
- Ну и ладно, - сказал он, надменно поведя головой, и презрительная улыбка легко тронула его губы. - Подождем, когда явится Утренняя Звезда.
Лодочник плавным и мощным гребком послал лодку вперед. Молодой мужчина стоял в воде, сверкая на солнце мускулистой грудью, и отрешенно смотрел им вслед. Его глаза блестели необычным блеском, словно он был где-то далеко, застыл между двумя реальностями, что, как внезапно поняла Кэт, было главным во взгляде индейцев. Лодочник, работая веслами, смотрел на стоящего в воде молодого мужчину, и лицо его было таким же нездешним и преображенным, лицом человека, пребывающего в идеальном равновесии между двух могучих энергичных крыльев мира. Оно было красиво невероятной, завораживающей красотой, красотой безмолвного центра бьющейся жизни, как ядро, мерцающее в своем безмятежном покое внутри клетки.
- Что, - спросила Кэт, - он имел в виду, сказав: "Подождем, когда явится Утренняя Звезда"?
Лодочник медленно улыбнулся.
- Утренняя Звезда - это имя, - ответил он.
И, казалось, больше он ничего не мог добавить. Но сам символ явно успокоил его и придал сил.
- Почему он приплыл и заговорил с нами?
- Он один из тех, кто служит богу Кецалькоатлю, сеньорита.
- А ты? Ты тоже один из них?
- Кто знает! - сказал лодочник, склонив к плечу голову. И добавил: - Думаю, да. Нас много.
Он смотрел на Кэт черными глазами, светившимися отрешенным блеском, и немигающий этот свет вдруг напомнил Кэт утреннюю звезду, или вечернюю, застывшую в равновесном покое между ночью и солнцем.
- У тебя в глазах утренняя звезда, - сказала она ему.
Прекрасная улыбка озарила его лицо.
- Сеньорита понимает, - сказал он.
Его лицо снова превратилось в темно-коричневую маску, будто из полупрозрачного камня, и он изо всех сил налег на весла. Впереди река расширялась, берега опускались до уровня воды, похожие на отмели, поросшие ивами и тростником. Над ивами виднелся квадратный белый парус, словно поднятый на суше.
- Озеро так близко? - спросила Кэт.
Лодочник торопливо отер пот, струившийся по лицу.
- Да, сеньорита! Парусные лодки ждут ветра, чтобы войти в реку. Мы поплывем по каналу.
Он повел головой, указывая на узкий извилистый проход в высоких тростниках впереди. Кэт вспомнила маленькую речку Анапо: та же неразгаданная тайна. Лодочник с застывшей на его бронзовом лице гримасой печали, смешанной с возбуждением, греб что есть силы. Водяные птицы спешили заплыть в тростники или поднимались на крыло и описывали круги в голубом воздухе. Ивы свешивали влажные ярко-зеленые ветви над голой иссушенной землей. Небрежно поднимая то правую, то левую руку, Виллиерс направлял лодочника, чтобы тот не ткнулся в мель в извилистой узкой протоке.
Наконец-то Виллиерс мог делать что-то полезное и несколько механическое, что дало ему повод почувствовать себя свободно и уверенно. И к нему вернулась его американская манера толстокожего превосходства.
Более тонкие вещи были недоступны его пониманию, и когда он спрашивал Кэт о чем-то, она делала вид, что не слышит. Она чувствовала неуловимое, нежное волшебство реки, нагих мужчин в воде, лодочника, и ей невыносимо было объяснять это непробиваемо беспечному американцу. Она до смерти устала от американского автоматизма и американской беспечной тупости. Ее от всего этого тошнило.
- Очень статный парень, тот, что задержал нашу лодку. Что, кстати, ему было нужно? - спросил Виллиерс.
- Ничего! - отрезала Кэт.
Они выплывали мимо раздавшихся желто-глинистых окаменевших берегов, по набегавшей мелкой ряби, на простор озерного белого света. С востока подул ветерок разошедшегося утра, и поверхность неглубокой, прозрачной, сероватой воды пришла в движение. Она была рядом, можно коснуться рукой. Ближе к открытой воде осторожно выступили вперед большие квадратные паруса, а за бледной, цвета буйволовой кожи, пустыней воды голубели далекие четко очерченные силуэты холмов на противоположном берегу, бледно-голубых из-за многомильного расстояния и, тем не менее, отчетливо видимых.
- Теперь будет легче, - сказал лодочник, улыбаясь Кэт. - Теперь течения нет.
Он ритмично греб, умиротворенно погружая весла в подернутую мелкой рябью и белесую, как сперма, воду. И в первый раз Кэт почувствовала, что ей открылась тайна индейцев, необыкновенная и непостижимая нежность между сциллой и харибдой насилия; маленькое висящее в воздухе совершенное тельце птицы, машущей в своем полете крыльями: крылом грома и крылом молнии и ночи. Но посредине между светом дня и чернотой ночи, между вспышкой молнии и ударом грома парит оно, спокойное, мягкое тельце птицы, вечно. Тайна вечерней звезды, сияющей безмолвно и далеко между солнцем, изливающим пламя, и бескрайней кипящей пустотой поглощающей ночи. Великолепие наблюдающей внимательно утренней звезды, что смотрит с высоты между ночью и днем, блещущий ключ к двум противоположностям.
Такого рода хрупкая, невинная взаимная симпатия, почувствовала она, возникла между нею и лодочником, между нею и молодым мужчиной, разговаривавшим с нею, стоя в воде. И она не желала, чтобы Виллиерс разрушил ее своими американскими шуточками.
Послышался плеск воды, разбивающейся обо что-то. Лодочник показал на canoa, индейскую лодку с парусом, накренившись, лежавшую на мели у берега. Стихший ветер оставил ее здесь, и теперь она должна была ждать, пока ветер не станет крепче и не поднимется вода. Появилась другая лодка, осторожно пробиравшаяся между отмелей к истоку реки. Она выше своих черных долбленых бортов была нагружена petates, индейскими тростниковыми циновками. Босые индейцы в высоко закатанных широких белых патанах и рубахах, распахнутых на бронзовой груди, отталкиваясь шестами от мелей, начавших скрываться под водой, вели лодку, то и дело мелко, как птицы, дергая головой, чтобы не свалились их огромные шляпы.
За лодками, ближе к озеру, виднелись камни, которые обнажила отступившая вода, и силуэты необычных, похожих на пеликанов, неподвижно стоящих птиц.
Они вошли в бухточку и приближались к гостинице. Она стояла на запекшемся берегу, над бледно-коричневой водой - длинное низкое здание среди нежной зелени банановых и перечных деревьев. Берег во все стороны был белесый и омертвело сухой, сухой до омертвелости, и на невысоких холмах потусторонне темнели колонны кактусов.
Виднелась обвалившаяся пристань, подальше - лодочный сарай, кто-то в белых фланелевых брюках стоял на грудах кирпича, оставшихся от пристани. На гладкой воде, как пробки, качались утки и какие-то черные водяные птицы. Дно было каменистое. Лодочник неожиданно притормозил и развернул лодку. Закатал рукав и, перегнувшись через борт, стал шарить по дну. Быстрым движением подхватил что-то и выпрямился. На его светлой ладони лежал маленький глиняный горшочек, покрытый коркой отложений.
- Что это? - спросила она.
- Ollita богов, - сказал он. - Древних мертвых богов. Возьмите, сеньорита.
- Позволь мне купить его.