- На, отправляйся на Райскую улицу. Девицы, должно быть, недоумевают, отчего ты забросил свою книгу…
Я решил все изменить в квартире на Голубой улице. Мсье Ибрагим снабдил меня краской и кистями. Он также давал мне советы, как сбить с толку инспекторшу из социальной службы, чтобы выиграть время.
Как-то днем - я как раз распахнул все окна, чтобы выветрить запах акриловой краски, - в квартиру зашла женщина. Не знаю как, но по ее смущению, замешательству, по тому, как она не решалась пройти под стремянкой, как переступала через пятна краски на полу, я сразу понял, кто она.
Я притворился, будто полностью поглощен малярными работами.
Наконец она робко откашлялась.
Я напустил на себя удивленный вид:
- Вы кого-то ищете?
- Мне нужен Моисей, - произнесла моя мать.
Странно, ей с трудом удалось выговорить это имя, оно словно застревало в ее горле.
Я позволил себе немного поиздеваться над ней:
- А вы кто?
- Я его мать.
Бедная женщина, мне ее жаль. Она в ужасном состоянии. Она, должно быть, с трудом пересилила себя, чтобы решиться приехать сюда. Она напряженно меня разглядывает, пытаясь что-то разгадать в чертах моего лица. Ей страшно, очень страшно.
- А ты кто?
- Я?
Мне хочется позабавиться. Понятия не имею, как следует вести себя в подобных обстоятельствах, тем более что мы тринадцать лет как расстались.
- Меня зовут Момо.
Ее лицо словно покрывается трещинками. А я с ухмылкой добавляю:
- Это уменьшительное от Мохаммеда.
Она становится бледнее моих белил.
- Вот как? Ты не Моисей?
- Нет-нет, не путайте, мадам. Я - Мохаммед.
Она судорожно сглотнула. В глубине души она не так уж недовольна.
- Но разве не здесь живет мальчик по имени Моисей?
Мне хочется ответить: "Не знаю, ведь это вы его мать, кому, как не вам, это должно быть известно". Но в последнюю секунду я сдерживаюсь, потому что несчастная женщина явно с трудом держится на ногах. Вместо этого я придумываю славную отмазку:
- А Моисей уехал, мадам. Ему надоело торчать здесь. У него об этом месте не лучшие воспоминания.
- Вот как?
Надо же, я не знаю, верит ли мне она. По всей видимости, мне не удалось до конца убедить ее. В конце концов, может она не так глупа.
- А когда он вернется?
- Не знаю. Уезжая, он сказал мне, что хочет разыскать своего брата.
- Брата?
- Ага, у Моисея же есть брат.
- Вот как?
Вид у нее совершенно ошеломленный.
- Ну как же, его брат - Пополь.
- Пополь?
- Да, мадам, Пополь, его старший брат!
Уж не кажусь ли я ей каким-то придурком? Или она и вправду верит, что я Мохаммед?
- Но Моисей мой первый ребенок. У меня не было никакого Пополя.
Тут уж и мне поплохело.
Заметив это, она пошатнулась и опустилась в кресло. Я сделал то же самое.
Мы молча глядим друг на друга, задыхаясь от едкого акрилового запаха. Она внимательно изучает меня, ловя каждый взмах ресниц.
- Скажи, Момо…
- Мохаммед.
- Скажи, Мохаммед, ты ведь еще увидишь Моисея?
- Может быть.
Я произнес это таким непринужденным тоном, что даже сам удивился, как это мне удалось. Она пристально смотрит мне в глаза Что ж, может сколько угодно меня разглядывать, ей не удастся выжать из меня ни слова, я в себе уверен.
- Если ты увидишь Моисея, передай ему, что я была очень молода, когда вышла замуж за его отца, что я вышла за него, только чтобы сбежать от родителей. Я никогда не любила отца Моисея, но была готова полюбить самого Моисея. Только вот я познакомилась с другим мужчиной. Твой отец…
- Простите?
- Я хотела сказать… отец Моисея. Он тогда сказал мне: "Уезжай и оставь мне Моисея, иначе…" И я уехала. Я предпочла начать жизнь заново, жизнь, где есть место счастью.
- Так, конечно, лучше, это точно.
Она опускает глаза.
Подходит ко мне. Я чувствую, что она хочет поцеловать меня. Притворяюсь, что не понимаю. А она умоляющим голосом спрашивает:
- Ты передашь это Моисею?
- Это можно.
В тот же вечер, зайдя к мсье Ибрагиму, я в шутку спросил:
- Итак, когда же вы меня усыновите, мсье Ибрагим?
А он ответил, тоже в шутку:
- Да хоть завтра, если хочешь, малыш Момо!
Нам пришлось выдержать сражение. Официальный мир, мир печатей, разрешений, злобных - стоит их потревожить - чиновников, никто нас и слушать не хотел. Но мсье Ибрагим не терял мужества.
- Момо, их отказ у нас уже в кармане. Осталось получить разрешение.
Моя мать благодаря уговорам социальной инспекторши в конце концов смирилась с намерением мсье Ибрагима.
- А ваша жена, мсье Ибрагим? Что если она будет против?
- Моя жена уже давно вернулась на родину. Я могу делать все, что пожелаю. Но если хочешь, летом можем навестить ее.
В тот день, когда мы наконец получили пресловутую бумагу, удостоверявшую, что отныне я сын того, кого выбрал сам, мсье Ибрагим решил, что нам необходимо купить машину, чтобы это отпраздновать.
- Момо, мы будем путешествовать. А этим летом мы вместе поедем на Босфор, я покажу тебе море, то самое, откуда я родом.
- Может, лучше полететь туда на ковре-самолете?
- Открой каталог и выбери машину.
- Хорошо, папа.
Произнося одни и те же слова, можно испытывать такие разные чувства, с ума сойти. Когда я говорил мсье Ибрагиму "папа", на сердце было радостно, я просто раздувался от счастья, будущее казалось лучезарным.
Мы направились в автосалон.
- Я хочу купить вот эту модель. Ее выбрал мой сын.
У мсье Ибрагима словарный запас был победнее моего. В любую фразу он норовил вставить "мой сын", как будто только что лично изобрел отцовство.
Продавец начал расписывать нам характеристики автомобиля.
- Не надо мне нахваливать товар. Говорю вам: я хочу его купить.
- У вас есть водительские права, мсье?
- Разумеется.
Тут мсье Ибрагим достал из своего кожаного бумажника документ, выданный, самое позднее, во времена первых фараонов. Продавец с ужасом взирал на этот папирус, во-первых, потому, что буквы почти стерлись, во-вторых, потому, что он был написан на незнакомом ему языке.
- Это водительское удостоверение?…
- А что, не видно?
- Хорошо. Мы предлагаем вам оплату в рассрочку. Например, в течение трех лет. Вы должны будете…
- Когда я вам говорю, что хочу купить машину, значит, я могу ее купить. Я плачу наличными.
Мсье Ибрагим был явно задет. Решительно, продавец совершал один ляп за другим.
- Тогда выпишите чек на…
- Да хватит же! Говорю вам, я плачу наличными. Деньгами. Настоящими деньгами. - И он бухнул на стол пачки денег - толстые пачки потрепанных банкнот, завернутые в полиэтиленовый пакет.
Продавец задыхался.
- Но… но… никто не платит наличными… - это… это невозможно.
- Это что, не деньги? Я же принял их в свою кассу, почему бы и вам их не взять? Момо, как тебе кажется, это серьезная фирма?
- Хорошо. Сделаем так. Мы предоставим ее в ваше распоряжение через две недели.
- Две недели? Да это невозможно: мало ли, вдруг я через две недели помру!
Машину доставили через два дня прямо к бакалейной лавочке… Да, мсье Ибрагим был силен.
Сев в машину, он стал осторожно дотрагиваться до всех рычагов длинными тонкими пальцами; затем отер пот со лба, лицо у него аж позеленело.
- Я не помню, Момо.
- Но вы же вроде учились?
- Да, давным-давно, с моим другом Абдуллой. Но…
- Но?
- Но машины были совсем другие. Мсье Ибрагиму было явно не по себе.
- Скажите, мсье Ибрагим, машины, которые вы учились водить, их что, тянули лошади?
- Нет, малыш Момо, то были ослы. Ослы.
- А ваше водительское удостоверение? Что это было?
- Мм… старое письмо моего друга Абдуллы, который писал мне о том, как собрали урожай.
- Похоже, мы вляпались!
- Ты сам это сказал, Момо.
- А ваш Коран - нет ли там, как всегда, какой-нибудь подсказки, которая натолкнула бы нас на решение?
- Да ты что, Момо! Коран - это же не учебник по механике! Это полезно для духовных вещей, а не для груды металлолома. К тому же в Коране все путешествуют на верблюдах!
- Не нервничайте, мсье Ибрагим.
В конце концов мсье Ибрагим решил, что мы вместе будем брать уроки вождения. Поскольку мне по возрасту это еще не полагалось, официально водить учился он, а я сидел на заднем сиденье, стараясь не упустить ни слова из того, что говорил инструктор. По окончании урока мы выводили свою машину, и я садился за руль. Чтобы избежать оживленного движения, мы катались по ночному Парижу.
У меня получалось все лучше и лучше.
Наконец настало лето, и мы отправились в путь.
Тысячи километров. Мы пересекали Европу в южном направлении. С открытыми окнами. Мы ехали на Восток. Было здорово обнаружить, каким интересным становится мир, когда путешествуешь с мсье Ибрагимом. Поскольку я, вцепившись в руль, был сосредоточен на дороге, он описывал мне пейзажи, небо, облака, деревни, людей. Болтовня мсье Ибрагима, его слабый, словно папиросная бумага, голос с перчинкой акцента, эти картины, возгласы, удивленные вопросы, сменявшиеся самыми дьявольскими хитростями, - такой запомнилась мне дорога, ведущая из Парижа в Стамбул. Я не видел Европы, я ее слышал.
- Ух ты, Момо, да мы попали к богачам: смотри, здесь есть урны.
- Ну и что, что урны?
- Когда нужно узнать, где ты оказался - в богатом или бедном районе, смотри на урны. Где нет ни мусора, ни урн, там живут супербогачи. Где видишь урны, а мусора нет, там просто богачи. Если мусор валяется возле урн, значит, ни то ни се, просто полно туристов. А если кругом мусор, а урн нет, то место это бедное. Ну а если среди мусора живут люди, то очень-очень бедное. А здесь богато.
- Ну да, это же Швейцария!
- О нет, не надо на автостраду, Момо, не надо. Автострады словно говорят тебе: проезжайте, здесь смотреть не на что. Это для придурков, которые хотят поскорее добраться из одной точки в другую. А у нас здесь не геометрия, а путешествие. Укажи-ка мне симпатичные проселки, откуда видно все, что тут только есть.
- Сразу видно, что не вам вести машину.
- Слушай, Момо, если не хочешь ни на что смотреть, то сядь на самолет, как все люди.
- А здесь бедно, мсье Ибрагим?
- Да, это Албания.
- А там?
- Останови машину. Чуешь? Здесь пахнет счастьем, это Греция. Люди неподвижны, они неторопливо смотрят, как мы проезжаем мимо них, они дышат. Видишь ли, Момо, я всю свою жизнь работал много, но работал неторопливо, спокойно распоряжаясь собственным временем, я не хотел повысить торговый оборот или чтобы ко мне покупатели выстраивались в очередь. Неспешность, - вот в чем секрет счастья. Чем бы ты хотел заняться, когда вырастешь?
- Не знаю, мсье Ибрагим. Хотя вот чем: экспорт-импорт.
- Экспорт-импорт?
Тут я выиграл очко, нашел волшебное слово. "Импорт-экспорт" не сходил у мсье Ибрагима с языка. Это было одновременно серьезное и авантюрное слово, оно напоминало о путешествиях, о кораблях, о ящиках, об огромном товарообороте, это слово весило столько же, сколько перекатывающиеся в нем слоги, "экспорт-импорт"!
- Позвольте представить вам моего сына, он намерен заниматься экспортом-импортом.
У нас было полно развлечений. Он вводил меня с завязанными глазами в различные храмы, чтобы я по запаху отгадывал, к какой они относятся конфессии.
- Здесь пахнет восковыми свечками, это католическая церковь.
- Да, это церковь Святого Антония.
- Здесь пахнет ладаном, значит, православная.
- Правильно, это собор Святой Софии.
- А здесь пахнет ногами, стало быть, мусульманский храм. Нет, правда, тут сильно воняет…
- Что?! Да это же Голубая мечеть! Неужто место, где пахнет телом, для тебя недостаточно хорошо? У тебя что, никогда от ног не пахнет? Молитвенное место, пахнущее человеком, созданное для человека, где внутри люди, вызывает у тебя отвращение? Что за парижские понятия! А меня этот запах носков успокаивает. Мне кажется, что я ничем не лучше своего соседа. Я чувствую себя, чувствую других и от этого чувствую себя лучше!
После Стамбула мсье Ибрагим стал молчаливее. Он был взволнован.
- Скоро мы доберемся до моря, откуда я родом.
С каждым днем ему хотелось, чтобы мы ехали все медленнее. Он хотел наслаждаться. И в то же время ему было страшно.
- А где оно, море, о котором вы говорите? Покажите мне его на карте.
- Ах, отстань от меня со своими картами, Момо, мы же не в школе!
Мы остановились в горной деревушке.
- Момо, я счастлив. Ты здесь, и я знаю то, что написано в Коране. Теперь я хочу отвести тебя на танцы.
- На танцы?
- Так нужно. Это необходимо. "Сердце человека словно птица, заключенная в клетке его тела". Когда ты танцуешь, оно поет, как птица, стремящаяся раствориться в Боге. Давай пошли в текке.
- Куда-куда?
- Странный танцпол! - сказал я, переступив порог.
- Текке - это не танцпол, а монастырь. Момо, сними ботинки.
И тут впервые в жизни я увидел вращающихся людей. На дервишах были большие светлые балахоны из тяжелой, мягкой ткани. Послышалась барабанная дробь. И тогда каждый из монахов превратился в волчок.
- Видишь, Момо! Они вращаются вокруг собственной оси, вокруг своих сердец, в которых пребывает Бог. Это как молитва.
- Вы называете это молитвой?
- Ну да, Момо. Они теряют все земные ориентиры, ту тяжесть, что называется равновесием, и становятся факелами, сгорающими в громадном огне. Попробуй, Момо, попробуй. Следуй за мной.
И мы с мсье Ибрагимом принялись вертеться.
Проделывая первые вращения, я думал: я счастлив с мсье Ибрагимом. Затем я думал: я больше не сержусь на отца за то, что тот ушел. После у меня даже мелькнула такая мысль: в конце концов, у моей матери, в общем-то, не было выбора, когда она…
- Ну чтр, Момо, ты почувствовал что-нибудь прекрасное?
- Ага, это было потрясающе. Из меня уходила ненависть. Если бы барабаны не остановились, я бы, наверное, обдумал то, что произошло с моей матерью. А классно было молиться, мсье Ибрагим; правда, я предпочел бы молиться в кроссовках. Чем тяжелее тело, тем легче дух.
С этого дня мы частенько делали остановки, чтобы потанцевать в известных мсье Ибрагиму текке. Иногда сам он не вертелся, а просто пил чай, прищурившись, но я вертелся как бешеный. Нет, на самом деле я вертелся, чтобы перестать беситься.
Вечерами в деревнях я пытался заговорить с девушками. Старался изо всех сил, но это не очень срабатывало, а вот мсье Ибрагим, который не делал ничего особенного, разве что, улыбаясь, тихо и умиротворенно потягивал свой анисовый ликер, уже через час обычно был окружен народом.
- Ты чересчур суетишься, Момо. Если хочешь иметь друзей, не стоит суетиться.
- Мсье Ибрагим, как вы считаете, я красивый?
- Ты очень красивый, Момо.
- Нет, я не это имел в виду. Как вы думаете, когда я вырасту, то буду достаточно красив, чтобы нравиться девушкам… бесплатно?
- Да через несколько лет они сами будут тебе приплачивать!
- Да, но… сейчас на меня никакого спроса…
- Естественно, Момо. Ты только погляди, как ты берешься за дело? Ты пялишься на них, словно говоря: "Видали, какой я красавец!" Ну конечно, они смеются. Ты должен смотреть на них, всем видом показывая: "Никогда не видел никого прекрасней вас". Для нормальных мужчин, я хочу сказать, таких, как мы с тобой, - не Алена Делона или Марлона Брандо, нет, их красота - это прежде всего то, что они сами видят в женщине.
Мы смотрели, как солнце потихоньку скрывается за горными вершинами, а небо становится фиолетовым. Папа пристально глядел на вечернюю звезду.
- Момо, перед нами была поставлена лестница, чтобы мы могли сбежать. Человек сначала был камнем, затем растением, затем животным - про животное-то он и не может забыть и нередко вновь в него превращается, - а затем он стал человеком, наделенным знанием, разумом, верой. Представляешь себе, какой путь ты проделал из пыли, чтобы стать тем, кто ты есть сегодня? А позже, когда ты превзойдешь свою человеческую сущность, ты станешь ангелом. И с землей все будет покончено. В танце ты это предчувствуешь.
- М-да. Я, во всяком случае, ни о чем таком не помню. Вот вы, мсье Ибрагим, вы помните, как были растением?
- А ты прикинь, чем я занимаюсь, сидя часами неподвижно на своем табурете в бакалейной лавке?
Затем настал тот знаменательный день, когда мсье Ибрагим объявил мне, что скоро мы прибудем на его родное море и встретим его друга Абдуллу. Он был взволнован, как юноша. Сначала он хотел сходить туда один, на разведку, и попросил меня подождать под оливой.
Как раз был час сиесты. Я прикорнул, прислонившись к дереву.
Когда я проснулся, дня как не бывало. Я ждал мсье Ибрагима до полуночи.
Я дошел до следующей деревни. Когда я появился на площади, ко мне кинулись люди. Я не понимал их языка, но они оживленно что-то говорили; казалось, они хорошо меня знают. Они привели меня в большой дом. С начала я миновал длинный зал, где несколько женщин, сидя на корточках, раскачиваясь, издавали стоны. Затем меня привели к мсье Ибрагиму.
Он лежал, весь израненный, покрытый синяками, в крови. Машина врезалась в стену.
Выглядел он совсем скверно.
Я кинулся к нему. Он приоткрыл глаза и улыбнулся:
- Момо, путешествие подошло к концу.
- Да нет же, мы ведь еще не добрались до вашего родного моря.
- А я к нему уже приближаюсь. Все рукава реки впадают в одно и то же море. Единое море.
Тут я, не сдержавшись, заплакал.
- Момо, я недоволен.
- Я боюсь за вас, мсье Ибрагим.
- А я не боюсь, Момо. Я знаю то, что написано в Коране.
Ему не стоило произносить эту фразу, так как она напомнила столько всего хорошего, что я просто зашелся в рыданиях.
- Момо, ты плачешь о себе, а не обо мне. Я хорошо прожил свою жизнь. Дожил до старости. У меня была жена, она уже давно умерла, но я ее все так же люблю. У меня был друг Абдулла, которому ты передашь от меня привет. Дела в моей лавке шли хорошо. А Голубая улица очень хороша, хоть она на самом деле и не голубая. А потом у меня был ты.
Чтобы сделать ему приятное, я проглотил слезы, поднатужился - и бац: улыбка!
Он был доволен. Казалось, что ему уже не так больно.
Бац: улыбка!
Он тихо закрыл глаза.
- Мсье Ибрагим!
- Тсс… Не волнуйся. Я не умираю, Момо, я присоединяюсь к необъятному.
Вот так.
Я еще немного задержался в тех краях. Мы много говорили о папе с его другом Абдуллой. И мы тоже много вертелись.
Мсье Абдулла был как мсье Ибрагим, но только то был пергаментный мсье Ибрагим, с кучей редких слов, стихов, заученных наизусть, мсье Ибрагим, который большую часть времени читал, а не сидел за кассой. Те часы, когда мы вертелись в текке, он называл танцем алхимии, танцем, превращающим медь в золото. Он часто цитировал Руми. Тот говорил: