– А какие экзамены? – поинтересовался Чеботаренко, крупный мужчина за сорок, с заметной одышкой. – У меня всего восемь классов, и те лет двадцать пять назад!
– Ничего, ничего, – заулыбался капитан. – Мы здесь все не доктора наук. Как-нибудь!.. Подъем в пять, начинаем в шесть! До свидания!
Василий Кузьмич быстро вышел из класса, оставив мужиков раздраженными.
– Какого хрена! – озлился Мозгин, мужик плечистый, с силой настоящей, не накачанной железом. – Как кролики!
– Какие экзамены! – поддержал блондинчик Чеботаренко.
– Какие экзамены – ладно, – неожиданно для себя встрял Андрюшка. – Важно, на что сдавать будем, или на кого!..
– А тебе, Слизняку, слова не давали! – огрызнулся Стеклов. – Ты, как простой салага, служить будешь! Дедам портянки стирать! Во рту! – и засмеялся.
Озабоченные неизвестностью, товарищи шутку поддержали кислыми улыбками, но сладкое воспоминание, что они когда-то были дедами, затеплило в душе надежду, что все не так страшно будет, салаге, хоть он и единственный среди них, всегда страшнее!
Их отвели в одну из казарм. Внутри оказалось достаточно комфортно. Помещение было разбито на комнаты, в каждой должны были жить по двое.
– А ужин? – поинтересовался кто-то.
– Поздно. Утром завтрак.
Слизкину достался в соседи Стеклов, парень лет двадцати пяти, нахальный и злой. Ему легче всех было вспомнить недалекое армейское прошлое, а потому он тотчас распорядился, на какой койке будет забывать свой кошмарный день Слизняк, а на какой будет отдыхать товарищ Стеклов. А еще Слизняку надо взять носки, мамой подаренные, и постирать их на добрую солдатскую совесть!
– Понял?
Андрюшка пожал плечами и утешил соседа, пояснив, что у того тоже красивая фамилия, пожалуй, даже красивше, чем Слизкин. Чем-то свиньей отдает.
– Что касается носок, товарищ, – добавил Андрюшка, – вы их лучше выкиньте. Запах такой, что ни один порошок не возьмет! А у нас даже мыла нет.
У Стеклова челюсть отвалилась. Лицо налилось кровью, и он расставил ладони, словно муху прихлопнуть хотел.
– Ты чего, рыжая морда! Наглитуры наглотался?!
– Я присяги не принимал, так что пока держите себя в руках!
– Ах, ты…
Стеклов запросто сбил с ног Андрюшку, уложил его животом на пол и стал руку выкручивать. Не было в парне страха, и рука должна была вот-вот сломаться.
Неожиданно дверь в комнату открылась, и, когда сустав уже хрустел, раздалась команда:
– Отставить!
Стеклов неохотно отпустил руку Слизкина и поднялся на ноги.
Андрюшка поглядел с пола на вошедшего и признал в нем Василия Кузьмича.
"А командный голос у него имеется", – подумал и с достоинством встал.
– Чтобы я такого больше не видел! – приказал капитан. – Ясно?
– Ясно, – ответил Андрюшка.
Стеклов молчал, демонстративно отворотив налитое кровью лицо от двери к окну.
– Пятьдесят отжиманий! – приказал Василий Кузьмич. – Сей-час-же!!! – взревел этот с виду интеллигентный очкарик.
Стеклов рухнул на пол и принялся в быстром темпе делать физическое упражнение.
– Какого хрена! – причитал он. – Чего командуете! – но все равно продолжал исполнять приказание. – Я уже оттрубил, слава Богу, свое в армии!
Никто Стеклову не отвечал, просто все молча считали. Когда он закончил и сел на полу, в комнате погас свет, и тихий голос Василия Кузьмича произнес:
– Всем спать!
Слизкин быстро разделся и повернулся лицом к стене. Отчего-то стало грустно, бабка Нина вспомнилась, Абрек. Чуть было слезы на глаза не навернулись, но их зарождение остановил гремучий шепот Стеклова, утверждавший, что Слизняку пришел тот самый, с оттяжкой во времени. Где-нибудь в лесном массиве он зароет рыжего в землю, а то место засыплет негашеной известью. И еще, что с такой задницей, шире плеч, надо в бане работать, в бабском отделении! Ха-ха!
Андрюшка ответил на атаку своим приемом. Тихо и обильно пустил газы.
– Что это? – не понял Стеклов, дергая носом. – Не пойму никак!.. Вроде, жарят чего где?
– Спи, – успокоил Слизкин. – Это я просто сегодня утром курицу несвежую съел, вот газы и мучают. Не волнуйся!
– Убью!!! – прошипел сосед. Хотел было сорваться с койки, но Андрюшка предупредил:
– Здесь, судя по всему, камеры, так что смотри…
– У-у-у! – простонал Стеклов.
Андрюшка подбавил газку и тронулся на нем в необъятный мир цветных снов…
Когда он проснулся, то не обнаружил соседа в койке.
"Проспал! – испугался, но, взглянув на часы, определил, что до подъема еще четверть часа. – А где же Стеклов?"
Слизкин полежал еще десять минут, затем достал из чемодана зубную щетку и пасту, полотенчик и мыльницу. Натянул тренировочные штаны, и здесь раздался короткий, но противный сигнал, обозначающий, по всей видимости, подъем.
В эту самую секунду Андрюшка шагнул из комнаты и слился с такими же, как он, приезжими в неизвестность, шедшими к отведенным для гигиены местам.
Мужики были помятые лицами, недовольные и умывались нехотя, некоторые даже зубов не чистили. Факультативно задавали ненужный вопросы – чем кормить будут на завтрак и что, вообще, здесь за фигня происходит!
– А где Стеклов? – поинтересовался Чеботаренко, совсем отекший лицом за ночь и дышащий, словно при сердечном приступе.
– Сам не знаю, – признался Слизкин. – Проснулся, а его нет!
– Отчислен! – объяснил Василий Кузьмич, затесавшийся среди моющихся, слившийся с новичками странным образом так, что его никто не распознал.
– Как отчислен? – сплюнул раствор "колгейта" в раковину Мозгин. – За что?
– Не обсуждается! – ответил капитан.
– Да затрахал ты нас, мужик! – не выдержал Чеботаренко. – Не обсуждается… Мы тебе чего, дети?! Сейчас вот возьмем и тебя отчислим!
– Спокойно!
Оказалось, что не только Василий Кузьмич проник в умывальню незамеченным, но и еще двое молодых парней обнаружились, схожие спортивными фигурами, будто под кожу металла залили.
– Спокойно!
Один из них взял Чеботаренко за кисть руки, отчего дядьке стало так больно, что он попросил об отчислении его больной фигуры на родные просторы.
– Не возражаю, – согласился капитан, надевая очки.
Чеботаренко увели, а Василий Кузьмич, намывшись холодной водой, раскрасневшийся здоровьем, поинтересовался:
– Еще кто-то хочет, добровольно?
Желающих не отыскалось, и вскоре группа завтракала в небольшой столовой, без посторонних.
Еда была совсем не солдатской, разнообразной и вкусной. Салаты, колбаса с сыром, творог и сметана. Кто хотел, запивал кофеем, а кто предпочитал – чаем.
Под конец завтрака мужики расслабились, и жизнь им уже не казалась такой тусклой и неперспективной.
А потом началось то, для чего их привезли на объект 1932. Так, во всяком случае, объяснил Василий Кузьмич.
Отвели мужиков на хозяйственный двор, который в аккуратном порядке был заставлен клетками с различными животными.
Такого изобилия Слизкин не видел даже в заезжем зверинце.
На объекте 1932 содержались даже гиены, не говоря уже об обычных лисах, барсуках, козах, черепахах, ну, и уж конечно, имелось обилие всяческих собачьих пород.
Таксы потявкивали на приезжих, стараясь подскакивать на коротких задних лапах, коккеры скулили от нетерпения, овчарки же, наоборот, лежали мордами на лапах, и только их глазные яблоки следили за людьми. Яростно мяукала дикая рысь, совершая отчаянные прыжки вдоль и поперек неволи.
– А что, кавказцев нет? – разочарованно поинтересовался Андрюшка.
– Кавказцев нет, – подтвердил Василий Кузьмич. – Мало пригодны они для нашей работы. Сыскари, и для задержания – хороши, а для тонкого нюха… – Капитан обвел взглядом свои владения. – Для тонкого нюха – эти хороши!
– Что, и черепахи? – подивился Зыков.
– Их тоже забраковали. Нюхают здорово, но с мозгами плохо.
– Съедим? – предложил Зыков, весело подмигивая мужикам.
– Я тебе съем! – погрозил капитан. – Госсобственность! Три штуки баксов за каждую!
– О-о-о! – удивились мужики.
– Значит, с собачками будем работать? – предположил Мозгин, черноволосый крепыш, задавший за все время только один вопрос. При этом в его глазах ясно читалось радостное состояние, которое не укрылось от мудрых глаз Василия Кузьмича.
– Кто с собачками, – уточнил капитан. – А кто с другим зверьем.
– Я с лисой хочу! – попросил Мозгин. – Хоть шкурку жене привезу.
Мужики заржали, а Василий Кузьмич сказал, как бы между прочим:
– Главное, чтобы твою шкурку не привезли.
Здесь всем загрустилось, даже Слизкину. Он живо представил, как бабке Нине вручают его рыжую шкуру, как бабка вешает ее на стену в виде охотничьего трофея.
– А чего все-таки делать будем? – смело поинтересовался Андрюшка.
Капитан стянул с носа очки, протер их платком, но более не надевал.
– Все знают, – начал он, – что гонка вооружений как бы закончена…
– Знаем, знаем, – подтвердили мужики.
– США и НАТО нам теперь не враги. Скорее даже товарищи. Россия участвует в международных миссиях, санкционированных ООН, и, как вы знаете, наши ограниченные военные контингенты присутствуют в различных горячих точках мира…
– В Чечне! – уточнил Зыков.
– В Чечне тоже, – мирно согласился Василий Кузьмич. – На территории бывшей Югославии, в странах с повышенной степенью угрозы террористических актов…
– В Ираке! – опять влез Зыков.
– Нас там нет! И попрошу более не перебивать! Особенно старших по званию!
– Я из армии увольнялся капитаном, – неожиданно признался Мозгин.
– А в военном билете говорится, что вы демобилизованы рядовым, после срочной службы? – В первый раз на лице Василия Кузьмича проявилась растерянность. – Как понимать?
– Билет потерял. А в Ростове такая неразбериха. Просто пришел и сказал, что потерял военный билет. Назвал часть товарища, сказал, что рядовой. С моих слов и записали. Я ж не в генералы полез.
– Ясно… – Капитан помолчал с минуту, а потом продолжил: – В каждой точке у каждой большой страны свои интересы. И эти негласные интересы мы защищаем.
"Точно диверсантом пошлют, – уверился Андрюшка. – Шахидом".
– Наше дело маленькое. Вы все находитесь здесь, как выдающиеся специалисты по дрессуре животных.
– И этот пацан тоже? – поинтересовался кто-то про Слизкина.
– И он… Еще раз прошу не перебивать!.. Мы будем работать с различными видами взрывчатки. Первая половина дня – теория, вторая – практика. Все ясно?
– А после курсов куда? – спросил мужик, похожий на жбан с пивом.
– Чего, дурак! – покрутил у виска Зыков. – В точку, в которой у нас интересы!
– Я не подписывался на войну!
– А два косаря зелеными тебе за что положили? За мирный труд в Сочинском зверохозяйстве?
– А я думал, две рублями, – залыбился Жбан. – За две зеленых я хоть в эпицентр ядерного взрыва.
Опять все заржали.
Василий Кузьмич выждал укрепление положительных эмоций в команде и произнес высокопарно:
– Вы должны стать элитой!.. Сейчас всем все понятно?
Мужики закивали головами.
– Тогда можете идти к клеткам и выбирать себе питомцев!
Первым делом Андрюшка бросился к гиене, трусливо поджимающей зад, но ощеривающей пасть, пугая набором великолепных резцов, которым даже кавказец похвастаться не может. Ну, где еще такую животину вблизи увидишь!
– Ну-ну, милая! – вполз Слизкин в самую клетку. – Чего ты боишься!..
Его взгляд встретился с взглядом гиены, она сразу же успокоилась и улеглась на пол, усыпанный опилками, высунув несоразмерно длинный фиолетовый язык.
Андрюшкины флюиды проникали в мозг зверя, делая того ручным. Слизкин подползал все ближе к пятнистой шкуре, пока не услышал дыхание хищника. Положил руку сначала на длинную шею с гривой, будто у пони, поворошил пальцами, а затем медленно опустил руку к животу, нащупав твердые сосочки и ощутив биение сердца – почти бешенное. Но тепло его руки заставило сердце гиены стучать медленнее. Парень приговаривал: "Все хорошо, милая", – и звериный ритм замедлился, словно человечий.
Слизкин совершенно не чувствовал, как пристально наблюдает за ним Василий Кузьмич, как глаза капитана щурятся от наслаждения открывшейся картиной. Андрюшка занимался любимым делом, а потому был погружен в него без обмана.
Неожиданно взвыл Зыков. Его боднула коза, с которой он пытался найти что-нибудь общее.
– Э-э-э! – прокричал Василий Кузьмич. – У коз нюх хуже, чем у человека. Мы ее для молока держим!
– Табличку бы повесили! – обиженно откликнулся Зыков. – Я-то, под козла косил, чтобы она меня за своего приняла!
В клетках вновь заржали, а вслед за людьми залаяли собаки, затявкала лисица, даже черепахи удивленно созерцали этот мир.
– А с рысью так можешь? – услышал Андрюшка вопрос Василия Кузьмича.
– Чего ж, и с рысью могу!
Слизкин встал в клетке, а к его ногам жалась гиена, сердце которой опять стучало о грудину, как клюв дятла по древесному стволу.
– Пробовал?
– Не-а.
– Откуда тогда уверенность?
– Не знаю.
– Тогда иди.
– Пойду.
Андрюшка почапал к клетке с рысью, думая – до чего хороша гиена, какое чудесное создание природы. Красавица!
Рысь с глазами рассерженной цыганки по-прежнему металась в клетке, выделывая немыслимые пируэты. Она то и дело рыкала, так что обычному человеку даже на пять метров к клетке было страшно подходить.
А этот парень, с его больными костями, доковылял до дверки, буднично щелкнул шпингалетом и полез в клетку, неуклюже отклячив зад, с трудом пролезший в дверь.
Он еще не успел обернуться, а кошка, прижав уши с кисточками к черепу, уже летела к человеческой спине, выпустив серповидные когти, чтобы разорвать плоть до души.
Василий Кузьмич уже дергал застежку кобуры, но Слизкин в самый последний момент успел повернуться грудью и поглядеть в наполненные ненавистью очи рыси…
Она приземлилась к нему на грудь, как домашняя кошка, спланировав мягко и нежно.
Слизкин краем глаза увидел в руках капитана пистолет и успел выкрикнуть:
– Не стреляйте!
Затем обнял кошку за шею, словно та девушкой была, и сам мурлыкал от удовольствия, когда непокорная вдруг стала лизать его в самые губы, щекоча длинными усами.
– Ишь, баловница! – шептал счастливый Андрюшка. – Славная девочка…
Василий Кузьмич утер пот со лба и вложил пистолет в кобуру.
– Давай, парень, вылезай! – приказал капитан.
– Еще немножечко, – попросил Слизкин, словно ребенок.
– Он сейчас ее трахнет! – прокомментировал Зыков.
– Он хоть кошку, – ответил Мозгин, нашедший какой-то спокойный молчаливый контакт с немецкой овчаркой. – А ты козу!
Хороший парень Зыков ни на что не обижался. Но у него из всех присутствующих был самый неважный результат. После козы он попробовал приласкать коккера, но собачка только истерически взвизгивала и жалась в угол, путаясь в длинных ушах… Зато у Жбана все получилось. Таксы целым выводком смотрели ему в лицо, словно вверяя свои судьбы странному русскому мужику с добрыми глазами.
Потом был обед, а после другая группа животных, в другом вольере, поделенном на клетки. Кабаны, волк, две белки, барсук, скунс и карликовая пони, хрустящая яблочками-китайками.
Слизкин в этот раз занимался маленькой лошадкой, а Зыкову вновь не повезло. Скунс пустил ему вонючую струю прямо в лицо, за что получил сильного пинка. Казалось, Василий Кузьмич ничего не видел такого, смотрел на Мозгина, который вновь нашел молчаливое согласие о партнерстве у волка, с тощими боками, но с таким крепким взглядом. Жбан забавлялся с белками, которые даже в рот к нему залезали, выискивая съестное… Мужик посмеивался, пока одна из самых ловких не сдернула коронку с зуба…
Вечером ужинали, а когда потянуло ко сну, Василий Кузьмич вдруг произнес страшное:
– Зыков отчислен!
– За что? – обалдел тот.
– Можете переночевать, а после завтрака на автобус!
– За что?!! – оборотился ко всем весельчак.
Но все потупили сытые взгляды в ламинированный пол, прекрасно зная, за что.
Зыков сразу сник, не получив поддержки товарищей, сказал всем "до свидания" и пошел в комнату, где спал прошлую ночь с Чеботаренко, который, наверное, уже лежал в своей кровати на гражданке.
А утром Зыкова уже не было на объекте 1932, зато во время завтрака завыл многочисленными децибелами сигнал тревоги, который заставил всех сорваться со своих мест и бежать за Василием Кузьмичем.
То, что они увидели во дворе, где находились клетки с животными, повергло всех в тяжелый шок. Было такое ощущение, что в зверинце побывал десяток живодеров. Все животные были перебиты с особой жестокостью. Овчаркам посносили головы топором, который валялся здесь же, под ногами, окровавленный. Таксам просто свернули шеи, они лежали в лужах крови, словно спали.
– А-а-а! – простонал Жбан, закрыв лицо руками.
А у Слизкина даже стона не получалось, когда он глядел на гиену, череп которой был сплющен сучковатым поленом. Вырванный глаз, зарывшийся в опилки, казалось, смотрел укоризненно, с немым вопросом: "Зачем вы меня сюда из Африки притащили"?
Лисица пропала из клетки вовсе, а красавица рысь лежала на спине, словно женщина, закусив краешек языка, с неживыми стеклянными глазами. Лишь только коза осталась в этом мире и истошно блеяла, расстроенная кровавыми пятнами на своих снежных боках.
Лицо Василия Кузьмича было белее самого белого мрамора, когда он трогал кончиками пальцев расколотые черепашьи панцири.
Все хотели было бежать в соседний двор, но капитан приказал возвращаться, пошел сам, в сопровождении двух прапоров.
Через полчаса вернулся, с пустыми глазами и поникшими плечами.
– Всех? – спросил Мозгин.
Василий Кузьмич кивнул.
– И пони?!. – не удержался Слизкин.
– Всем отдыхать до завтра! – приказал капитан.
Мужики до вечера просидели в столовой, обсуждая произошедшую бойню.
– Ну, Зыков!.. – выдавил Жбан. – Сука! Передавил моих, как кутят!
– Я бы его, – признался Мозгин. – Я бы его в отхожее место отправил жить. Китайцы так делали. Ноги, руки отрубали, слуха лишали, глаза выкалывали, оставляли только обоняние. Потом выхаживали обрубочек и помещали жить в сортир. Никаких контактов с внешним миром, только путем обоняния. Дыши, сколько хочешь!
Все представили себе такое наказание, а впечатлительного Андрюшку чуть не стошнило.
К ужину привезли Зыкова.
У него заплыл синяком правый глаз, а губы разрослись до негритянских и кровоточили.
– За что, ребята? – просипел он, показанный товарищам лишь на минуту.
Ответа не получил, его утащили неизвестно куда.
– А все зависть человеческая, – поставил диагноз Жбан.
Все были согласны и надеялись, что с Зыковым произведут процедуры, описанные сообществу Мозгиным.
В эту ночь засыпали особенно тяжело и мучились до рассвета кошмарами. А потом провыла слишком ранняя сирена, и мужики потянулись к выходу.
Оказалось совсем рано. Земля еще не отпустила предрассветного тумана, трава была мокрой, а на деревянном чурбане сидел живодер Зыков и, обхватив голову руками, плакал.