- Но художник пишет не для критиков и искусствоведов, ведь так? - возражала девушка. Очки воинственно поблескивали на детском курносом носу. - Для простых зрителей - как я и мои друзья. Нас впечатлило, нам понравилось. Какое нам дело до реминисценций и прочей снобистской лабуды?
- Кому-то и Глазунов нравится, - тонко улыбнулся критик. - А для кого-то и коврики на рынке - верх искусства.
Этот дядька разозлил меня больше всех: самому не нравится - ладно, но зачем переубеждать тех, кто проникся?
- Можно вас на два слова?
Критик обернулся и просиял, словно к нему обратилась Рената Литвинова.
- Вы ведь сестра, не так ли?
- Именно так.
Мне протянули пухлую ладонь.
- Александр Витальевич. Представитель галереи "Платиновый век". А вас как величают?
- Ирина.
Мелькнула мысль: почему он так уверен, что мне не противно касаться его клешни? Но ладонь я все-таки пожала, дабы не увеличивать напряжение.
- Ирочка! Очень, очень приятно. О чем вы хотели меня спросить?
- Не спросить, но попросить. Не могли бы вы не хаять работы моего брата перед теми, кто их понял и прочувствовал, в ком они нашли отклик? - Я старалась быть вежливой и светской, хотя злость пузырилась в висках, как газировка. - Это необыкновенное искусство. Полотна по-особому воздействуют на зрителей. Они… - Я чуть было не выдала, что они способны обретать плоть и жизнь, но вовремя прикусила язык. Решать Рину, и только ему - можно ли откровенничать с пресыщенными и прокисшими сливками нашего общества. - Они разговаривают с вами, вступают в контакт, так или иначе к вам относятся. И это я говорю не как родственница, не как сестра.
- Только не надо про особую энергетику и целительное воздействие, ладно? - Он доверительно мне подмигнул. - Я могу быть с вами откровенным, Ирочка? - Меня взяли под локоть и отвели в сторонку.
- Конечно, Александр Витальевич.
Я осторожно высвободила руку из липких холодных пальцев.
- Понимаете, об этом месте, этой мастерской столько мифов и легенд ходит, что я ожидал чего-то совершенно - не побоюсь этого слова - невообразимого. И потому сейчас разочарован. Нет, ваш брат - одаренный юноша. Кстати, странно, что до сих пор его нет. Или я не заметил его появления? - Он завертел толстой шеей.
- Он занят, но скоро освободится и присоединится к нам.
- Так вот, Ринат не бесталанен. Его творения, как вы верно заметили, кому-то нравятся - что подтверждает виденный вами спор с милой малограмотной девушкой. Если бы он жил в начале прошлого века, его бы признали крупным талантом. Но сейчас? Сюжеты полотен вторичны, подобное не раз рисовали, и первооткрыватели давно снискали заслуженные лавры. Для настоящего творца ему не хватает оригинальности, изюминки, сумасшедшинки. Из него может выйти прекрасный ремесленник. И не кривитесь, пожалуйста, в этом нет ничего зазорного. Человечеству нужны не только Да Винчи и Пикассо. Правда, придется хорошо поработать: пока что его фигуры слишком статичны, а сюжеты прямолинейны. В них не хватает жизни.
Нет жизни? Я едва сдержалась, чтобы не заорать: "Да оглянись же вокруг, чурбан несчастный! Они смотрят на тебя, они говорят с тобой, они жаждут выпрыгнуть из своих рам и жить, и танцевать, и беситься! Если это не жизнь, то что же тогда?!.."
- Вы утверждаете, что "Черный квадрат" Малевича большее искусство, чем моя "Птица Гаадри"?
Я подняла голову, а Александр Витальевич оглянулся.
Рин подошел неслышно. Шелковое одеяние было разорвано от воротника до пояса, под глазом вилась свежая царапина. Голос был спокойным, взгляд насмешливым. Истинное состояние выдавала лишь шевелящаяся прядь волос, под которой дергалось левое ухо.
- О, вот и вы, Ринат, наконец-то! - Разведя руки, представитель галереи "Платиновый век" двинулся в его сторону, но брат увернулся от потенциальных объятий и лишь сухо кивнул. - Вижу, вы с кем-то боролись. Надеюсь, это был не мой коллега-критик? Я как раз говорил сейчас вашей сестре, что вас ждет успешное будущее - при условии большой работы и учебы у настоящих мастеров.
- Значит, сейчас я ничто, но, если очень постараюсь, смогу стать кем-то?
- Молодой человек, вы передергиваете мои слова! Я слышал, вы нигде не учились живописи. Считаете себя выше презренного ремесла. Если б вы не были так самонадеянны, мне не пришлось бы указывать на явные технические огрехи ваших картин. Вы бы знали о том, как правильно накладывать тени и выстраивать перспективу. Вы бы избежали вопиющих анатомических несуразностей. Но, увы!
Рин расхохотался.
- На редкость забавно, когда унылая, но амбициозная посредственность имеет наглость учить творца. Ох уж, эти критики: маленькие, но кусачие паразиты. Куда до них блохам!
Александр Витальевич вспыхнул. Снисходительная улыбка ретировалась с лица.
- Я был с вами слишком мягок и терпелив, но вы этого не заслуживаете. Уже завтра в самых популярных светских изданиях появятся отзывы о вашей выставке. И вряд ли они польстят вашему самолюбию!
- Черный пиар - тоже пиар, не так ли? - Не дожидаясь ответа, Рин потянул меня за руку. - Надеюсь, вы не против, если я украду у вас сестренку?
- Ни в коей мере. Тем более что мне уже пора: дела. Спасибо за гостеприимство!
- Если б ты знала, как меня тошнит от этого сброда! Метафизически тошнит, - пожаловался брат. - Я буду в оранжерее - постарайся закончить этот фарс побыстрее. И перестань, наконец, улыбаться и льстиво поддакивать - тогда они враз заскучают. А если осмелишься сказать, что думаешь - как я только что, - разбегутся, словно вспугнутые тараканы.
На языке вертелась ехидная реплика, что это его фарс, а не мой, и тошнотворных гостей в его дом назвала не я. Но я смолчала, из жалости.
- Как Як-ки?
- Лучше, чем я.
Он развернулся, собираясь уйти.
- Рин, не бери в голову! Тебе ли расстраиваться от этого? От мнений глупого пошлого стада?..
- Весь наш мир - глупое пошлое стадо, за редкими исключениями. Но, уверяю тебя, меньше всего сейчас мне нужны слова утешения.
- Рин, послушай! Некоторым понравилось - простым людям, не снобам, не критикам. Жаль, что ты позвал по большей части не их. Очень понравилось!..
Но это я уже прокричала в быстро удаляющуюся спину. Которая и не подумала обернуться или притормозить.
Избавившаяся от злобной Ругры Як-ки молчаливой тенью слонялась по комнатам, не обращая внимания на гостей. Светлое платье сменила длинная юбка Ханаан и ее же красно-желтое пончо.
Снешарис, раздобывший где-то виски, застыл перед картиной с богомолом, выпивая из горлышка и чокаясь своей бутылкой с нарисованной.
Маленький Человек декламировал под полотном "Четки" свои стихи, то и дело воздевая руки к картине и патетически возвышая голос. Он умудрился собрать двух-трех слушателей.
Ханаан превратилась в статую, выбрав место у бронзового семисвечника, рядом с "Незнакомкой". Она позволила себе только скупые движения кисти, подносящей и отводящей от губ мундштук с сигаретой. Впрочем, глаза тоже двигались, и именно они первыми заметили неладное.
- Рэна! Взгляни, что творится с Як-ки.
Я повернулась в указанном направлении и с ужасом поняла, что на место Ругры быстренько явилась Нигги. Вольготно развалившись на коленях у одного из гостей, Як-ки ласково почесывала его за ушком, ухмыляясь томно и недвусмысленно. Гость, важный грузный дядька, налился апоплексической багровостью, бросая панические взоры на даму с ледяным презрением на овечьем лице - супругу или подружку.
- Черт! Ну почему именно сейчас?!..
Поскольку статуя и не подумала сдвинуться с места, ситуацию пришлось разруливать мне. Я хорошенько потрясла Снеша, выводя из алкогольного забытья, а затем, уже вдвоем с ним, мы привели в чувство вдохновенного Вячеслава.
Вдвоем они кое-как стащили Як-ки с чужих колен и увели в неизвестном направлении, тем самым сохранив чужую семью и снискав горячую, задыхающуюся благодарность толстяка…
Гламурные гости очистили дом только к полуночи.
Все были подавлены и печальны, и даже Як-ки, избавившаяся от Нигги (как и с чьей помощью, для меня осталось неведомым), выглядела непривычно угрюмой.
- Полный провал, да? - Снешарис горько усмехнулся.
- Ничего подобного! - Я продолжала гнуть свою линию. - Простым людям понравилось. Но их было мало - он же наприглашал сливок и злобных от собственной творческой импотенции критиков.
- Я видел, одна девушка даже плакала, - подтвердил Маленький Человек. Он скинул жавший ему фрак и натянул свой ветхий пиджачок. - А один мужчина минут десять не отходил от полотна.
- От "Незнакомки"? - спросила я.
Вячеслав кивнул.
- А реакция детей? - заметила Ханаан Ли. Ее сложная прическа растрепалась, а рисунок глаза на лбу расплылся от пота. - Обычно дети на выставках зевают. А те двое-трое, что родители притащили сюда, глаз не спускали с картин. Корчили им рожи, разговаривали. Я сперва хотела мамашам замечание сделать, что притащили сюда своих невоспитанных личинок. А потом меня осенило: дети чувствуют.
- Их души еще не заплыли жиром, - отозвался Маленький Человек.
- Надо к Рину. Ему плохо!
Як-ки вцепилась в меня и Ханаан и потянула к дверям. Мы подчинились неохотно: никому не хотелось встречаться сейчас с ним. Видеть и говорить с творцом, отверженным тупым стадом…
Рин сидел в кабинете-оранжерее, на подоконнике. Окно было распахнуто настежь, и ночная прохлада наполняла комнату. Я заметила, что растения - и деревья, и хмель, и фиалки - пожухли, словно их давно не поливали. Видимо, им передалось настроение хозяина.
Брат не повернул головы, не ответил на осторожный оклик Ханаан.
Як-ки приблизилась и тронула его за плечо.
- Не надо! Так больно. Дышишь больно. Мне страшно.
Рин отшвырнул ее - так, что, не удержалась, она упала. Хорошо, что на диван.
Нагнувшись, он занес руку. Як-ки испуганно вскрикнула - и я вместе с ней, но кулак впечатался в стену.
- Убирайтесь! - Брат не смотрел на нас. Костяшки пальцев кровоточили, и он облизал их, как собака. - Все, все прочь! Чтобы я вас не видел, чтобы никогда не слышал ваших голосов!
- Куда?
Снеш выступил на полшага, и Рин ухватил его за воротник.
- Ты, золотой мальчик, можешь валить домой! Твои любящие родители будут рады до визга, что их отпрыск, отряхнув со ступней плохую компанию, вернулся в лоно семьи. Ханаан Ли, - он отбросил Снешариса и резко повернулся к ней (та испуганно отшатнулась, скрывшись за мою спину), - счастлив будет содержать любой состоятельный папик, просто за честь почтет. Маленького Человека заждавшиеся жена и детишки примут обратно, и он поймет, наконец, какой фигней маялся последние годы. Як-ки без разницы, где и как быть. Она давно уже больше там, чем здесь. Тебя же, Рэна, - он усмехнулся, глядя на меня в упор, - ждет не дождется твоя милая серая обыденность.
Выплеснув это, он без сил опустился на пол и тихо повторил:
- Уходите.
И мы ушли. Ушли, как послушные овцы. Благо вещей у квартета практически не водилось (за исключением нарядов Ханаан), и собираться было недолго.
Хотя мы почти не разговаривали между собой, было ясно: все надеялись, что это временное. Обойдется, устаканится - нужно лишь переждать плохой период. Рин оклемается, израненное самолюбие зарубцуется, и жизнь войдет в прежнее русло.
Одна я так не думала.
Я доехала на такси до нашей с Глебом квартиры, поднялась на лифте, но у самой двери что-то не пустило. В спешке вернулась на улицу, поймала другое такси и помчалась назад.
Еще издали послышался тревожный вой сирен. Потом стало видно зарево. Я заорала таксисту, чтобы ехал как можно скорее. Едва выскочив из машины, понеслась прямо к догорающим руинам, пока плотная стена жара не остановила.
Отдышавшись, увидела брата. Рин стоял в стороне - и от пожарных машин, и от любопытствующих зрителей. Не шевелясь, словно дерево или столб. Обугленное мертвое дерево…
Я подошла на заплетающихся ногах и заплакала от облегчения: он был цел. Выпачкан сажей с ног до головы, но ни ожогов, ни травм не видно. На мое появление брат никак не отреагировал - не повернул головы, не поморщился, не выругался.
Пламя уже не вздымалось, а тлело. Облизывало груду черного кирпича, бывшую лишь несколько часов назад просторным и крепким домом. Нашим с ним домом.
"Там же картины!.."
- Зачем?! Зачем, зачем?.. - Я исступленно затрясла его за плечи. Голова безвольно моталась из стороны в сторону, а глаза были мутными и пустыми, как аквариум без рыб и с протухшей водой. - Ты убийца, ты понимаешь это?! Они были живыми! Как ты мог?!..
Вне себя, я уже била его, стучала кулаками по плечам, груди…
- Убийца, проклятый убийца!..
Мои удары привели его в чувство. Рин крепко сжал мне горло - так, что я враз ослабела и закашлялась.
- Ты же пришла утешать меня, так? Так утешай, а не вой!..
Но я именно что выла. Вырывалась, царапалась и кусалась… Пока не стало холодно: Рин облил меня водой из ведра, с которым прибежал кто-то из сердобольных соседей. Перехватило дыхание, и кричать стало невмочь.
- Они живы. Пойми, дурочка, я сжег только оболочки и двери. Они ушли, просто ушли - каждый в свой мир. Не считай меня Сталиным или Пол Потом - я не способен на массовые казни.
Холодная вода и смысл его слов отрезвили. Я утихла.
Рин, вздохнув, как от великой усталости, растянулся на грязной земле.
Дом практически догорел. Зрелище закончилось, и зрители расходились. Пожарники скрутили толстые гофрированные шланги, и машины уехали.
- Это правда, Рин? Ты отпустил их, а не убил?
Он не снизошел до ответа.
- А как же квартет? Они ведь не ушли в свои миры, их мир - ты. Они все надеются вернуться, а куда теперь возвращаться?
- Я слишком долго был для них всем: мамой, папой, учителем - в одном лице. Пора вырастать из подгузников и погремушек. Пора взрослеть и обретать социальный статус.
- А тебе, значит, вырастать и взрослеть не надо?
- Я уже давно перерос и подгузники, и все смешные забавы типа социального статуса. Пойми, Рэна: я - красная ворона. Иррациональная, нездешняя птица. Слишком иная - для серых и черных, слишком яркая - для белых. Слишком голая - для покрытых перьями, слишком независимая - для привыкших летать стаями.
- Положим, они, четверо, тоже не серые и не черные. И тоже не летают стаями.
- Пусть так. Тем более пора отращивать собственные крылья. Пойми: четверо - это очень мало. Мне нужно гораздо больше. Вернее, было нужно - сейчас я уже не нуждаюсь ни в чем и ни в ком. Что до квартета, уже ведь сказано: прекрасно устроятся, найдут каждый свое место.
- А Як-ки?
- Она его уже нашла. За нее можешь не волноваться: в чем-то она вровень со мной. Правда, в иной плоскости.
- Значит, тебе совсем не нужны друзья, Рин. Ты не видишь в этом некой ущербности?
- Не вижу. Дружба - это обмен эмоциями плюс сходство мировоззрений. Если люди не меняются, стоят на месте, она может длиться годами, а то и пожизненно. Я же меняюсь очень быстро, поэтому люди интересны мне год-полтора, и нет смысла заводить крепкие отношения, связывать себя и мимолетного знакомого взаимными обязательствами.
Было по-осеннему холодно и сыро, а Рин по-прежнему лежал на земле. Начинало светать.
- И что ты будешь делать теперь? Где жить, чем заниматься? У тебя хоть деньги остались?..
- Я не безумец: взял с собой деньги, что были в корзине, и документы. Хватит, чтобы выспаться в гостинице, а завтра купить билет на самолет.
- Куда?
- Какая разница? Езжай домой, Рэна. Завтра я позвоню, и, если захочешь, придешь меня проводить.
- Завтра - это завтра? Или сегодня?
- Завтра - это когда я посплю.
- Ты точно позвонишь?
- Скорее всего, да. А сейчас иди. Я уже достаточно оценил твою самоотверженность.
Я послушно зашагала прочь. На повороте улицы оглянулась: Рин уже не лежал, а стоял. И не один! Рядом был кто-то в еще более обгорелых и грязных лохмотьях. Як-ки? Откуда она взялась?..
Они стояли близко друг к другу. Обнявшись? Подойти и проверить свою догадку я не решилась.
Вернувшись домой, легла спать, не отвечая на встревоженные расспросы Глеба. Но проспала не более двух часов. Проснулась от страха: вдруг Рин позвонил, а я не слышала? Или же не позвонит никогда - обманул, как часто бывало?..
Но Рин не обманул.
Самолет улетал в Стамбул. (Отчего-то я была разочарована: ждала более экзотического места.) Брат был в новенькой одежде, с новым оранжевым рюкзаком. Он шутил и ехидничал, словно и не было накануне ничего ужасного: ни выставки, ни сожженного дома.
Я протянула ему конверт.
- Возьми. Это мои деньги - не Глеба. Пригодится на первое время.
- А хоть бы и Глеба. Спасибо! - Он небрежно засунул конверт в карман.
- Ты вернешься?
- Если и да, то не скоро.
- Рин, братик, неужели ты совсем-совсем не будешь скучать по мне?
- Конечно, нет - надо же такое придумать! И тебе не советую. Оставь прошлое прошлому, живи настоящим.
- Ты же знаешь, у меня не выйдет. Даже если очень захочу.
- Брось. Если мало мужа, заведи детей. Их ты, возможно, полюбишь, в отличие от него. Вот и будет, по ком сходить с ума и кем забивать голову.
Он уже тянул шею в сторону стойки регистрации. Я отчаянно пыталась растянуть прощальную процедуру.
- Рин, давно хотела тебя спросить: что означал тот японский иероглиф в гостиной?
- Огонь.
- Вот как. А эта руна - на виске?
- Руна Ансуз. Но хватит тянуть за хвост кота, сестренка: иначе он просто отбросит его, как ящерица. И устремится вперед и вверх…
Вернувшись домой, у подъезда столкнулась с Як-ки. Как, интересно, она меня отыскала - ведь адрес я оставляла только брату?
На ней были те же черные лохмотья, что и ночью. С большим трудом можно было опознать когда-то яркое и нарядное пончо. На лице пузыри ожогов, волосы и ресницы обгорели. Я охнула и хотела потащить ее в поликлинику, но Як-ки замотала головой:
- Не больно. Само пройдет. Вот, - она протянула мне что-то длинное, завернутое в старые газеты.
- Что это?.. Рин уехал, ты знаешь? Улетел… Далеко и надолго.
- Знаю. Это тебе. Больше ничего не смогла вытащить.
В газетах оказался свернутый в трубочку холст с двумя дожками, лиловым и оранжевым.
- Боже!..
Я обняла ее, едва не разревевшись от благодарности.
- Рада, что ты обрадовалась.
Як-ки подождала, пока я расцеплю руки на ее шее, и осторожно отстранилась.
"Что делать? Отпустить ее - чтобы опять бомжевала, продавала себя в вокзальных сортирах?.. Глеб не одобрит ее появление, однозначно. Но если я все объясню? Упрошу, умолю? Это ведь не навсегда - потом что-нибудь вместе придумаем".
- Не уходи! - Я придержала ее за обгорелый край пончо. - Пойдем ко мне! Будешь жить с нами. У нас в квартире не так просторно и не так прикольно, как было у Рина, но все же лучше, чем на улице.
- Нет-нет, - Як-ки мягко высвободилась. - Не беспокойся. Я уже все придумала. Все будет хорошо. Мне будет хорошо!
Она легко коснулась губами моего лба и отошла, прихрамывая…